Приключение в полночь

Полковник долго молчал.

— Что касается эпизоотии, — заговорил он, — мы приняли экстренные меры, чтобы пресечь ее распространение. Пораженные районы оцеплены карантинными постами. Можно сказать, птица не успеет пролететь, как ее уже продезинфицируют и проверят, откуда и зачем летит. Так что на этом фронте следует ожидать затишья и медленной, но верной нормализации положения. Но это, разумеется, не может нас успокоить: на нашей территории действует вражеский аппарат. — Полковник задумался, покачал головой и. усмехнувшись, продолжал: — Я предлагаю договориться следующим образом. Давайте оставим Петра Тошкова и Ракипа Колибарова на свободе, но под наблюдением до первого сентября. Если до истечения этого срока, до ноль-ноль часов первого сентября, товарищ Захов не откроет и не арестует хотя бы одного из главных организаторов диверсии, вы, товарищ Ковачев, получите полную свободу действий. Итак: ноль-ноль часов первого сентября. Достаточно ли вам этих четырех дней, товарищ Захов?

Аввакум, постучав о пепельницу, извлек из недокуренной трубки остатки табака и молча кивнул головой.

11

На совещании у полковника Манова капитан Ковачев изложил свою версию, основанную на трех основных моментах:

1. Указание Петра Тошкова хранить вакцину в непригодных условиях.

2. Поездка Петра Тошкова без пропуска в Триград и его встреча с Ракипом Колибаровым за два дня до начала эпизоотии.

3. Покупка туристской карты и нанесение на нее маршрута София-Триград, имя Ракипа Колибарова на полях карты, написанное рукой Венцеслава под диктовку Петра Тошкова.

Знакомство с иностранцами в Боровце само по себе не вызывало бы подозрений — с каждым может произойти такая встреча и случайный разговор. Но встреча с иностранцами, высланными впоследствии как «персона нон-грата», в сочетании со встречами с Ракипом Колибаровым и скомпрометированным фельдфебелем из Сливницы переходила уже в разряд сомнительных случаев, которые, бесспорно, вызывают подозрения.

И в отношении Венцеслава Рашкова гипотеза капитана Ковачева была неплохо обоснована. Капитан мотивировал его самоубийство рядом бесспорных и очевидных фактов:

1. Соучастие в порче вакцины.

2. Раскрытие вредительства.

3. Провал подготовляемого бегства за границу.

4. Неминуемый арест.

Все это, по мнению капитана Ковачева, вполне объясняло безвыходность положения и отчаяние Рашкова, которые в конечном счете привели молодого человека к самоубийству.

Аввакум Захов не выступил с вполне законченной гипотезой. Он высказал лишь предположение, что Венцеслав Рашков не покончил с собой, а был убит, и выдвинул контртезис, что доктор Петр Тошков не имеет никакого отношения к диверсии.

Какие были у Аввакума основания столь решительно возражать против главных положений версии капитана Ковачева? Его личное знакомство с доктором и Венцеславом Рашковым? Но он был знаком с ними не более двух месяцев и время, проведенное в компании с ними, не превышало сорока часов, то есть двух суток? Конечно, в своей работе Аввакум всегда придавал большое значение собственным впечатлениям о людях. Так, например, первое впечатление о Сояне Ичеренском породило и первое сомнение — явный гурман и выпивоха, он был весьма сдержан и умерен в компании; властный и нетерпимый к подтруниванию, этот человек с его львиной головой, резким «начальническим» голосом и холодно-расчетливыми глазами вовсе не походил на сентиментального человека, лирическое героя. Поэтому его сочувственные вздохи по арестованному учителю Методию Парашкевову казались преувеличенными, малосущественными. Это было явно не в его характере. И наметанный глаз Аввакума сразу же подал сигнал «Внимание!», когда геолог стал снова вздыхать, но теперь уже о жене. Она жила в Пловдиве, в двухстах километрах от Момчиилова. Ичеренскии сам завел разговор о ней и, хотя его никто не спрашивал, стал рассказывать, как он каждую субботу приезжает к ней, в том числе и в ту субботу, когда стряслась вся эта непонятная история в Момчилове. Каждую субботу, как молодой влюбленный? Но Ичеренский был в годах и не походил на сгорающего от страсти мужчину. Трудно было поверить, что уже не молодой, остепенившийся человек бросит вдруг и службу и веселую компанию и ради супружеской ночи будет трястись двести километров на мотоцикле по горным дорогам. Это было непохоже на него. Аввакум был знаком с ним совсем мало, но был уже уверен, что вздохи Ичеренского по тоскующей супруге ведут лишь к одной цели — навязыванию бесспорного алиби. Но зачем ему надо было упорно выпячивать свое отсутствие именно в ночь накануне происшествия? Ведь его никто ни в чем не подозревал?

Таким образом, первое впечатление вызвало у Аввакума и первое сомнение.

Но в его методе расследования субъективные впечатления всегда играли второстепенную роль. Скептик по природе, ставший еще более скептичным из-за частых столкновений с мерзостями жизни, он постепенно начал смотреть на людей сквозь темные очки. Он соприкасался с преступным миром, где политическое предательство и моральное падение шли рука об руку. Предатели типа Ичеренскою, которые спали со своими сестрами, не представляли ничего исключительного в этом мире. Бывали типы и похуже. Грязь там была так непроходима и зловонна, что любой свежий человек, соприкоснувшись с нею, поневоле становился скептиком. И поскольку Аввакум отдавал себе отчет в этом, он обычно опасался, и не без основания, как бы её скептицизм не сказался на объективности его же оценок; он знал, например, и в этом был убежден абсолютно, что большинство людей не подлецы и не могут стать подлецами. Однако в мире, с которым ему приходилось сталкиваться, он постоянно имел возможность наблюдать, как таланту сопутствует подлость. Боян Ичеренскии был талантливым геологом, но талант не помешал ему стать предателем. В моральном отношении Виктория Ичеренская была для всех безупречной, но тем не менее стала сожительницей своего брата. Да, Аввакум был твердо убежден, что большинство людей — честные, и все же, несмотря на всю бесспорность этой истины, скептицизм пускал все более глубокие корни в его душе. И хотя у него еще не было промахов в работе, он подчас опасался за объективность своих оценок людей, особенно когда эти оценки основывались только на личных впечатлениях.

На совещании у полковника Манова он высказал убеждение, что Венцеслав Рашков был убит. И, действительно, каждый, кто близко знал покойного, сказал бы то же самое. С какой стати наложит на себя руки веселый и жизнерадостный человек, которому всегда и во всем, кроме, пожалуй «спортлото», так везло? Но из-за тотализатора у нас никто еще не кончал жизнь самоубийством. Аввакум знал и другие стороны характера Венцеслава: он был дисциплинированным и исполнительным работником. Такие люди, как Рашков, бесхитростные, легкомысленные, с весьма ограниченным кругом интересов, не самоубиваются, даже когда узнают, что любимая изменила или ушла с другим. Они быстро находят замену, снова смеются как ни в чем не бывало ходят на матчи и играют в «спортлото». Исходя из своих личных впечатлений о Венцеславе, Аввакум мог со всей решительностью заявить: самоубийство исключается! Но к такому выводу Аввакум пришел бы, даже если б никогда не встречался с Венцеславом. Поэтому свои личные впечатления о Венцеславе Аввакум оставил «про запас» в укромном уголке сознания.

В том, что Венцеслав не отравился, а был отравлен, Аввакум убедился сразу же после непосредственного изучения деталей обстановки на месте происшествия. Даже если бы происхождение найденных в бумажнике восьми тысяч левов не было установлено и оставалось бы сомнительным, это ничуть не поколебало бы убеждения Аввакума. Внимательное же изучение места происшествия убедило его в том, что молодой человек был убит и что в гипотезе капитана Ковачева нет ни грана истины.

Что касается главного обвиняемого — доктора Петра Тошкова, Аввакум тоже высказал прямо противоположное мнение: он вне подозрений. Аввакум решительно вычеркнул его имя из списка возможных обвиняемых. На совещании у полковника Манова капитан Ковачев выдвинул кучу обвинений против доктора, причем некоторые из них обосновал как будто бы неопровержимыми фактами. Любой на месте Аввакума серьезно призадумался бы, узнав о встречах доктора со скомпрометированными иностранцами, с подозрительными личностями, вроде Ракипа Колибарова и фельдфебеля из Сливницы. Одна лишь недозволенная поездка Тошкова в Триградское ущелье за два дня до вспышки эпизоотии ящура в этом районе давала основания для серьезных подозрений. Аввакум ничего не знал об этих похождениях доктора и даже не поинтересовался его биографией. Впервые за последние годы он сдружился с человеком, не ознакомившись предварительно с его прошлым. И тем не менее он, не опровергнув ни одного обвинения, связанного с сомнительными знакомствами и странствованиями доктора, грудью встал на его защиту.

Такой способ действий напоминал игру в жмурки, столь обычную в тех сочинениях, где автора вывозит пресловутый «интуитивный дар» детектива. Но Аввакум никогда не играл вслепую и в своей практике признавал только одну «интуицию» — умение наблюдать.

Чтобы понять, почему Аввакум так смело атаковал версию капитана Ковачева, надо мысленно вернуться к событиям двадцать седьмого августа. Тогда Ковачев спросил доктора Аврамова, содержат ли обнаруженные в кабинете Венцеслава графин и стакан следы цианистого калия. Он хотел знать, можно ли приобщить эти предметы к делу в качестве вещественного доказательства. Доктор Аврамов исследовал сначала воду, а затем стакан и дал отрицательный ответ. Ни в воде, ни в стакане не оказалось никаких следов цианистого калия. Капитан Ковачев перестал интересоваться этими предметами, поскольку они не могли служить уликами.

Когда Аввакум только приступал к осмотру места происшествия, он, конечно, обратил внимание и на графин и на стакан. Он знал и цвет и запах цианистых соединений, и ему было нетрудно установить, что их нет ни в воде, ни в стакане. Но в отличие от капитана Ковачева Аввакум не ограничился поисками очевидных следов. Каждый предмет несет на себе множество следов, и, если хотя бы один подскажет нечто интересное, поиски оправдывают себя.

Итак, в стакане не оказалось следов цианистого калия. Но о чем говорила его кромка, соприкасающаяся при питье с губами? Изгибы верхней и нижней губы индивидуальны для каждого человека, различна и структура кожи, и угол смыкания губ — он зависит от величины рта. По углу смыкания можно судить о форме лица: у круглолицых рот бывает шире, у скуластых — уже. Угол смыкания губ у широкого рта более острый, а у маленького — приближается к прямому. Следовательно, по величине этого угла можно приблизительно судить о форме лица. Обо всем этом могла рассказать изогнутая кромка стакана, если, конечно, на ней остались какие-то следы.

Но и внешняя часть стакана могла рассказать многое. Когда человек пьет, он обычно держит стакан тремя пальцами, причем упираясь большим пальцем против среднего и указательного. И, так как отпечатки пальцев индивидуальны и неповторимы, каждый пьющий из стакана оставляет на нем свою «визитную карточку».

Конечно, если стакан моют после употребления, то следов не остается. Но в противном случае на стенках его остается столько следов, что разобраться в них не под силу самому опытному дактилоскописту.