Приключения 1969

Объясняет, какие они бывают, мины, да и сама знаю — изучали в разведшколе.

Достал дед Тимофей холщовый мешок. По углам, засунув по картошине, привязал веревочные лямки. Набил его хлопьями, засунул рацию в хлопья. Комплект питания я взяла только один. Хватит, пока дойду до своих. Поверх рации дед наложил немного еды.

Не спалось нам в эту ночь. Рано-прерано, еще задолго до первых петухов, дед проводил меня далеко за станицу. Попрощались. Не выдержали нервы у старого вояки. Заплакал Тимофей. Жаль ему было отпускать меня, но идти все равно надо. Спазмой сдавило мне горло. Я безмолвно стояла, переминаясь на месте. Не хватало храбрости уйти от этого дорогого сердцу бородача. Взяв за плечи, он развернул меня и, подтолкнув вперед, ушел назад в станицу.

Не оглядываясь, зашагала я по азимуту.

Все дальше ухожу от Кущевки. Уже март. Первый весенний месяц, а холодно. Чуть остановишься сверять по компасу азимут, и уже озноб бежит по спине. Часа три-четыре до рассвета. Но незаметно в пути время. Бежит оно быстро. Наступил рассвет, а за ним — день тяжелого пути. Днем идти опаснее, но я решаю не останавливаться. Боясь нарваться на мины, иду лесополосами, далеко обхожу населенные пункты. Вижу по дорогам машины с немцами. Держу направление по азимуту, сверяю его по компасу. На связь выхожу регулярно, по расписанию. Каждый раз сообщаю о пройденном маршруте, а из штаба получаю новый, уточненный.

Иду я, кажется, уже целую вечность. Миновала неделя, а наших все нет. Где-то они близко, а я все плутаю. Без дорог идти трудно и опасно. Не заметишь, как подорвешься на мине. Лесополосами идти тяжелее, но безопаснее.

Запас еды кончается. И то спасибо дедушке, что кое-что дал мне на дорогу. Что он мог дать? Плохо и у него было. Сам перебивался на картошке и на рыбе. Положил он мне рыбы вяленой, снял откуда-то с чердака, хлеба немного, достал сала, банку немецкой тушенки и колбасы банку, да из чугунка вареной картошки.

Уже девять дней иду и все не встречаю своих. И вот, наконец, послышалась артиллерийская перестрелка. Значит, наши близко. Этот девятый день иду натощак. В села заходить не хочу, там гитлеровцы. Может, они уже ушли, но все равно боюсь — обидно попасться за несколько часов до встречи со своими. Присяду отдохнуть, а ноги болят, ступни огнем горят. От сапог, что дал дед Тимофей, остались одни голенища.

На девятую ночь я слышу: гром не гром. Таким гром не бывает. Это близко наши, близко фронт! К утру перестрелка стала слышна чаще и ближе. Дед предупреждал, и из разведотдела сообщали, чтоб была осторожней, когда подойдут близко наши. Бьют со всех сторон, не поймешь, откуда орудия ведут огонь. Бывалый человек, может быть, и знал бы, а я откуда знаю? Иду через линию фронта впервые. В общем-то я знаю, что фронт близко и я должна вот-вот соединиться с нашими. Но мне уже не верится, что я их встречу. Еле ноги тащу, хотя от всего груза у меня осталась только одна рация и к ней питание. Есть хочется, но я об этом сейчас не думаю. Какое там думать о еде! Все чаще и чаще слышна стрельба где-то недалеко в стороне от меня.

Светает. «Кукурузник» совсем низко над землей пролетел. Значит, наши где-то недалеко. Может, заметил меня? Я и не пряталась, а, наоборот, замахала руками. Разве заметит летчик одинокую фигурку, идущую по заросшему полю? Некому сеять на этих полях, так и стоят они, заросшие бурьяном. Еще одна фашистская колонна машин прошла по направлению Ростова, за ней — колонна удирающих мотоциклистов. Я жду, пока они проедут, спрятавшись в кустах, неподалеку от дороги. И снова, едва передвигая ноги, иду. Отчаяние овладевает мной. Сколько можно идти, все не встречая своих? Уставшее солнце клонится к вечеру, под ложечкой противно сосет до тошноты и боли.

И вдруг меня окликают по-русски. Я шла и не заметила, что на опушке леска — солдаты, наши! Это саперы. Они обезвреживают мины, очищая дорогу нашим танкам. У того, что окликнул меня, серая шинель, пилотка со звездой, за спиной плащ-палатка и автомат на шее. Грязный, с обветренным лицом, он похож на бронзовую статую. Небритый, хмурый, он стоял и смотрел на меня.

Потом подошел сержант. Он повел меня к командиру роты.

Попросила, чтобы меня немедленно отправили в разведотдел. Предупредила, что сказать, кто я и откуда, не имею права. Старший лейтенант позвонил куда-то по полевому телефону, оттуда приказали накормить меня. Я съела целый котелок перловой каши, съела и краюху черного хлеба с чаем. Так и не помню, как заснула. Разбудил меня сигнал машины.

— Где она?

Села в машину. Красноармейцы смотрели с интересом и любопытством. Разве я похожа была на разведчицу? Просто грязная девчонка, шедшая от бабушки, и больше ничего. Мы ехали всю ночь по трясучей, разбитой дороге. Я спала, привязав мешок к руке, чтобы слышать, если вдруг будет кто-нибудь тащить его. Ведь никто не знает, что за багаж в моем мешке. Еще не рассвело как следует, когда мы въехали во двор штаба.

Начальник разведотдела велел накормить и обмундировать меня хоть мало-мальски. На следующее утро я была отправлена на самолете в Адлер, в наш крымский штаб.

Меня ждали. Видимо, из разведотдела уже сообщили. На аэродроме стояла наша штабная машина.

Отдохнула и вниз по ступенькам, к долгожданному морю!

Тихо-тихо у его прозрачно-зеленоватой воды. Как приятно вот так, раскинув руки, лежать на берегу, ни о чем не думая! Все-таки я сильно устала за эти месяцы и за эти девять дней пути. Ноги гудят, как телеграфные столбы. Ничего, теперь я дома, у себя, среди своих.

Прерывая мои мысли, кричат девчата:

— Хватит лежать! Сгоришь! Лучше давай заплывем, кто дальше!

Мигом встаю и мчусь в прохладную воду. Плывем. Хорошо! Метров сто плывем. Начинаю уставать:

— Давайте назад! — кричу я, но они не слышат: все плывут и плывут. Неохота отставать от них, но сил нет. Под коленями колики от холодной воды. Это судорога. Надо поворачивать назад. Не могу больше плыть, сил нет. Как раньше плавала, с десятиметровой вышки прыгала — и нипочем, а сейчас не могу. В интернате плавали кроссом вдоль берега от Ермоловска до Адлера, и не уставала. Слабая стала после Кущевки, надо отдыхать, и как можно основательнее, а то сил не хватит выполнять новое задание.

Выбираюсь на берег и валюсь на камни. Лежу ничком. Слышу, как выскакивают из воды девчата. Они бегут по сыпучему гравию ко мне.

— Ты что? — спрашивает Даша. — Почему вернулась?

— Устала я, Даша, не могу, как раньше, сил нет.

— Это ты там намучилась так. Посмотрела бы на себя, на кого ты похожа. Недаром немцы не обращали на тебя внимания. Вся кожа черная, как у цыганки, обветрена, потрескалась, и сама худющая как щука.

— Эх, милая Даша, хорошая ты у меня подружка! Две вас было у меня: Полина и ты. Да нет Полины. Где она сейчас?

5

Две недели я отдыхаю. Кормят — как в санатории. Солнце, море, купайся, гуляй, спи сколько хочешь. Но я знаю: скоро придется идти на задание.

Как-то вечером меня вызывают к начальнику штаба. Прихожу. Там сидят еще двое. По-видимому, командиры групп.

— Садись. Как отдохнула? Хорошо? — спрашивает начальник связи.

— Отдохнула хорошо, — отвечаю я. — Спасибо.

— Вот и хорошо.