Приключения 1977

— С протоколом успеется. Вы нам по-человечески расскажите.

— Когда приперли, я всегда по-человечески. Только Слон здесь ни при чем. Его не впутывайте. Вещи я дала ему. Для продажи. О деле он ничего не знает. Ну а о краже… Может быть, и не совершила бы я ее. Да разозлилась на этого вашего Белкина. Сам коньяк и вино французское, «бужелен» какой-то, пить начал, а мне все водку и рислингу дешевенького. Ну и завелась я, конечно. Сразу решила: так не уйду. Когда этот жлоб уснул, я ночью собрала побрякушки и спрятала их в лифте через люк, который в потолке кабины. Наверх положила.

— И он не заметил кражи?

— Вместе мы утром вышли. Чтоб не догадался, попросила подать мне в ванную губную помаду из сумочки и все такое прочее. Когда провожал — обнял. В общем, как говорится, все на виду. Видел и знал, что его вещей при мне не было.

Коротко и без особых подробностей она рассказывала о краже.

— Если бы не Настька, не созналась бы. Не было у меня в жизни счастья, — задрожавшим голосом тихо проговорила она. — Какое может быть счастье у воровки? Ворованное!.. — И заплакала.

Данков взглянул на часы, вздохнул:

— Мы еще поговорим, Вера, — и пошел к себе.

В кабинет первым вошел светловолосый, небольшого роста парень в синей клетчатой фланелевой рубашке.

— Я к вам по очень важному делу, товарищ начальник. Я Арбенин, вы уж, наверное, слышали обо мне.

— Фамилия мне известна с детства. Но о вас лично не слышал ничего.

Парень, явно волнуясь, неловко пристроился на стуле.

— Я понимаю, что вы шутите над моей фамилией. Но меня эти шутки до хорошего не доведут, — в тон ответил парень и улыбнулся. — Мне сказали, что материал на меня уже направили к вам в милицию.

— Какой материал, кто сказал?

— В медвытрезвителе. Я попал туда случайно. Это честно.

— В честности не сомневаюсь, но таких случайностей не бывает.

— Бывают, товарищ начальник. Я вот тут все написал, прочитайте, пожалуйста, — парень протянул сложенные вчетверо листки бумаги.

Данков читать не стал и отложил листки в сторону.

— Вы лучше расскажите, в чем ваша просьба. Всего на бумаге не изложишь. Так что давайте просто и неофициально.

— Как бы вам сказать. Здесь вроде бы все просто и непросто. В общем, в воскресенье я побывал в медицинском вытрезвителе. За сервис, — Арбенин горестно усмехнулся, — как полагается, рассчитался полностью. Сразу же, на следующий день. Теперь боюсь одного — говорят, на работу письмо писать будут. А это для всей нашей лаборатории позор. Василия Даниловича, шефа моего, жалко. Из-за меня, дурака, головомойку страшную устроят. У нас насчет этого пьянства в институте обстановка беспощадная.

— Скажите, Арбенин, вы что, только о своем шефе и о головомойке беспокоитесь? А о себе беспокойства нет?

— О себе нет. Что заслужил, то и получу.

— Я не об этой получке… Я о том, почему пьете до потери сознания.

— Какой из меня питок? У меня к водке отвращение. Перед ребятами неудобно было. На новоселье собрались. А тут еще и шампанского целый фужер. Ну и развезло, конечно.

— Развезло, говорите? Хороши друзья у вас, Арбенин. В таком состоянии из дома выставили…

— Да нет, товарищ майор, ребята у нас на работе отличные. На машинах по домам разъехались.

— А вас оставили?

— Тоже на машине ехал. Только приехал не туда, куда надо. Таксист стервец попался…

— Это как понимать? Сами пили без меры, а таксист виноват?

— В какой-то мере да! Когда подвез к дому, стал деньги требовать. За весь рейс от Черемушек до площади Восстания. Сукин сын! Он же с ребят получил полностью. За трояк опозорил. Я, конечно, платить во второй раз отказался. А он меня прямо в милицию. Ну а там выпивший всегда виноват. И слушать не хотели. Вот и попал в вытрезвитель.

— Ладно, Арбенин, мы разберемся с таксистом досконально. А сейчас идите домой. Но знайте, если на человека наговорили, уж, как говорят, не обессудьте.

Арбенин заулыбался, не в силах сдержать радость, и пошел к двери. На пороге обернулся и громко сказал, почти крикнул:

— Спасибо, товарищ майор!

В кабинет тут же вошли двое. Молодая еще женщина, не по годам располневшая, и рослый широкоплечий парень с коротко остриженными волосами. Строгое лицо женщины с неожиданно добрыми и доверчивыми серыми глазами, открыто смотревшими из-под припухших век, было необычно. Парень остановился у стола и, скрывая напряженность, оглядывал кабинет много повидавшими глазами.

Данков внимательно посмотрел на женщину, одетую в красную с высоким круглым воротом шерстяную кофту, с зеленым газовым платком вокруг шеи. Это была Доброхотова, та Галка Доброхотова — бывшая «авторитетная воровайка», «блатная пацанка», которая несколько лет назад часто гостила в милиции. Данков знал, что первая судимость образумила ее — живет тихо.

Он показал на стул. Спросил:

— С чем пожаловали?

Доброхотова переглянулась с парнем. Тот потупился.

«Пожалуй, из судимых», — подумал Данков, присматриваясь к загорелому лицу парня, к его большим огрубелым рукам.

— Николай Иванович, насчет прописки мы, — заговорила Доброхотова. — Поженились, а живем порознь. Вот решила мужика к себе взять.

— Муж-то откуда?

— Москвич я, — выдохнул парень.

— Не судились?

— Судился. За кражу, — он настороженно взглянул на Данкова.

— Чего ж к Галине перебираетесь? Жилплощадь своя не позволяет?

— Наш начальник милиции не позволяет. «Зачем, — говорит, — мне судимых на территорию к себе прописывать. Своих, — говорит, — хватает».

— Что ж это он вас так?

— Кто его знает. «Без вас, — говорит, — воздух чище». Сказал: «Иди к жене. Коли любит, пропишет. И тебе и нам спокойнее будет. От дружков отойдешь — тебе же на пользу». Вот мы и пришли.

— Пришли, говоришь? А я ведь тоже не из добреньких, и в районе своих хватает.

— Гражданин начальник, — забасил парень. — Вы в отношении меня можете быть спокойны. Все плохое я за забором колонии оставил. Надоело мне жизнь на нарах проводить.

Лицо его покрылось испариной, а руки теребили пуговицы на пиджаке.

Доброхотова попыталась вступить в разговор.

— Подожди, Галина, — остановил ее муж. — Я сам расскажу все. Гражданин начальник, когда я воровал, не думал, как на меня люди смотрят и что думают. А сейчас нет, не все равно. Вот уж год как на свободе, работаю, а каждый день стыд за прошлое. Перед каждым встречным стыд, хотя и рассчитался за все сполна… Объятий распростертых я не ожидал — не с войны героем прибыл, но ведь можно же человеку поверить? Не верят. Вот и вы сейчас выслушаете по долгу службы, посочувствуете и откажете. Людей сердобольных много, а помочь некому.