Приключения 1986
Шрифт:
— Да ты что, не видишь?! Г. А. Белов — это же ты! Георгий Андреевич, ну. И заглавие: «Так поступают советские люди». Или сам себя не узнаешь?
— Узнавать-то узнаю… Ну да, я это. Но ведь просил, чтобы не звонили!
— А никто и не звонил. Это уж в области так распорядились — чтобы в газету. А у нас — нет. Слух, конечно, был, но — глухо. Я и значения не придавал, не понял ничего поначалу. Эх! — Мернов выключил двигатель, сделав это, пожалуй, несколько порывисто; в наступившей тишине укоризненно сказал: — Сколько были вместе, и ты мне ничего не сказал! Пока прощаю, а в другой раз обижусь, ты так и знай,
— Еще
— Степан Своекоров на кладбище лежит — тебе это пустяк?
— То есть? При чем тут Своекоров? — Георгий Андреевич оторвался от газеты, которую быстро просматривал, и воззрился на участкового. — Вот если бы знать причину…
— Причина у тебя в мешке лежала, когда ты на Пусутинском зимовье ночевал, И вот здесь она же, причина, — Мернов сердито ткнул рукой в зашелестевшую газету.
— Ты золото имеешь в виду?
— Его. За три-то кило с лишком, знаешь… За тем к тебе и еду: место покажешь, где ты его нашел. Карта с собой?
Георгий Андреевич сделался тихим и как бы покладистым. Расстелили карту на тупорылой мотоциклетной коляске. Мерное, внимательно проследив тонкую карандашную линию долгого маршрута Георгия Андреевича, задал несколько кратких вопросов — о стоянках, о погоде, какая была в то время, о пройденных в тот или иной день отрезках. Проворчал:
— Теперь тебе небось и самому все ясно.
— Пожалуй. Для следствия, правда, жидковато.
— Следствие — это если в городе. Здесь догадываться надо. Видишь, ты шел-спешил, а он за тобой гнался. Своекорова он издаля увидал, сослепу за тебя принял: одежа на вас была одинаковая. Ну и шмальнул из карабина. Тебе, значит, та пуля готовилась. Счастливый ты. Как говорится, теперь долго жить будешь.
Картина смерти ни в чем не повинного человека увиделась Белову со всею отчетливостью. И навалилось чувство собственной вины.
— Там была и борьба, — продолжал Мернов, — Степан Иваныч не сразу, видать, помер. Так этот гад и навалился на него, допытывался, куда ты подевался — следы-то занесло. Узнаю повадку щаповскую.
— Он?
— Щапов. Теперь знаю твердо, а был в заблуждении. И он, видно, и посейчас тут, вокруг тебя ходит.
Средь бела дня Татьяна никогда не рисковала открывать люк подполья, а тут — было около двенадцати — без предупреждающего даже стука наотмашь шваркнула крышкой. Поток света из кухонного окна пал во тьму и уперся в твердый земляной пол.
— Где ты там?! — чуть ли не в полный голос прошипела Татьяна, склоняясь над люком.
Щапов уже около часу, с момента появления в Тернове милицейского мотоцикла, не отлипал от наблюдательной щели и, конечно, не мог не видеть, как жена перебегала, пряча что-то под плюшевой жакеткой, от управления к дому, и все же был застигнут врасплох: схватил карабин, лязгнул затвором.
— Положь железяку дурную! — совсем осатанела Татьяна. — На вот, читай! — и сунула вниз то, что несла под жакеткой, — одну из пяти газет, которые Мернов «для памяти» привез Георгию Андреевичу.
Голова Щапова опасливо всплыла над люком.
— А эти? — шепотом спросил он. — Чего они?
— За самоваром сидят, беседу ведут, — насмешливо, ничуть не смиряя голоса, сказала Татьяна.
Слепившая глаза туго свернутая газета тревожно привлекала внимание Захара.
Он уставился на нее, не видя ни одной буквы, потом начал кое-что разбирать в обведенном красным карандашом прямоугольнике: «Так поступают…»Он прочитал заметку. Почти ничего не понял. Казалось, на каком-то древнем, давно забытом языке талдычила газета. Даже слово «золото» было чужим. Он с надеждой покосился на Татьяну. Та присела на лавку и, прислонясь затылком к стене, загадочно улыбалась.
— Читай еще раз, — приказала она.
При втором чтении слова, подвигавшись, потопорщась, заняли свои нормальные места. Каждое стало живым. «Г. А. Белов» — это уже был он, директор. «Золотой песок и самородки» — это было оно, золотишко… И все-таки событие, происшедшее не иначе как там, за чертой, было лишенным здравого смысла и не укладывалось в голове Щапова. «Вот уж обманули так обманули», — подумал он, чуть ли не восхищаясь не поддающейся объяснению хитрости.
— Хорошо-то как, — сказала Татьяна. — Сразу гора с плеч. Теперь уеду, работу найду, мне везде путь. А ты выметайся. Надоел, устала. До ночи подожду, ладно, не столько ждала, а чтобы потом и духу твоего здесь не было. И смотри: не уйдешь — донесу.
Захар молчал, потупясь. Он, кажется, и не расслышал слов Татьяны.
— А? Захар? — печально-весело продолжала она. — И надо же, не врал ты, а я иной раз сомневалась. Не врал!.. Ишь, сколько золотишка нахватано, сколько кровушки пролито… А зря!
Захар что-то прошептал, пробормотал, его голова стала плавно тонуть в темном квадрате люка и вдруг исчезла. Слышно было, как он прошел, прошуршал в противоположный конец дома, в свой угол, и там тяжело лег на свою подстилку.
— Корову подоить, — сказала Татьяна, бухнула крышкой люка и притопнула по ней ногой. — До ночи я тебя потерплю…
Она действительно чувствовала облегчение, но не совсем еще верила в него и ждала, что нахлынут разочарование и досада. Но нет, мир был ясен и обещал только хорошие перемены.
Подоив корову, Татьяна вернулась в управление, к составлению финансовой ведомости.
Сидя в одиночестве в канцелярской комнате, Татьяна была в курсе многих происходивших или еще только замышляемых обыденных событий маленького населенного пункта. Она, например, знала, что Георгий Андреевич собирается на Краснухинский ключ; в ту сторону часть пути его подвезет на своем страшном драндулете участковый Мернов, который через денек опять заедет в Терново, чтобы повидать Юрку: будет как раз воскресенье, ребятишек-школьников привезут из Ваулова.
Краснухинский ключ… С ним связывал Захар все свои надежды. Но ведь и у директора непонятная, особая тяга к той местности! Много раз по разным мелким приметам Татьяна убеждалась в этом. Но если золотишка там не было и нет, то какой же интерес его туда привлекает?..
Татьяна посмотрела на свой дом и в страхе прикусила губу: в крайнем окне маячила отчетливо видная взъерошенная фигура мужа.
Ничуть не хоронясь, Захар в задумчивости смотрел куда-то в сторону и вверх, наверное, на дальние горы. «Спятил с горя, окаянный!» — хлестнуло Татьяну. И действительно, только умопомрачением можно было объяснить такую невероятную потерю осторожности: в соседней комнате гудел басистый голос Мернова, а ведь и оттуда дом Татьяны был виден как на ладони, отчетливо.