Приключения Барона фон Мюнхгаузена

Представьте себе, господа, весь ужас моего положения! Позади меня — лев, передо мной — крокодил, слева — бурный поток, справа — обрыв, в котором, как я узнал позже, кишели самые ядовитые змеи.

Ошеломленный от страха, — а это нельзя было бы в таком положении поставить в вину даже и Геркулесу — я бросился на землю. Все мысли, на которые я еще был способен, сводились к страшному ожиданию: вот-вот в меня вопьются клыки и когти беспощадного хищника или я окажусь в пасти крокодила. Через несколько секунд я услышал сильный, но совершенно непонятный звук. Я решаюсь приподнять голову и оглянуться, и ЧТо же, как вы думаете, что я увидел? Оказалось, что лев, в ярости ринувшийся ко мне, в ту самую секунду, когда я упал, с разбегу перескочил через меня и угодил прямо в пасть крокодила. Голова одного застряла в глотке другого, и они бились, стараясь освободиться друг от друга. Я едва успел вскочить, выхватить охотничий нож и одним ударом отсечь голову льва, так что туловище его в судорогах свалилось к моим ногам. Затем прикладом своего ружья я еще глубже загнал львиную голову в глотку крокодила и таким образом задушил его.

Вскоре после того, как я одержал такую блистательную победу над двумя свирепыми врагами, появился мой друг, чтобы узнать, почему я отстал от него.

После взаимных поздравлений мы принялись измерять крокодила и установили, что он имеет в длину сорок парижских футов и семь дюймов.

Как только мы рассказали губернатору об этом необычайном приключении, он выслал телегу и нескольких слуг, приказав привезти обоих зверей к нему домой. Из шкуры льва местный скорняк изготовил мне кисеты для табака, из которых я несколько штук преподнес своим знакомым на Цейлоне. Остальные я по возвращении в Голландию подарил бургомистрам, которые собирались преподнести мне за них тысячу дукатов — подарок, от которого мне с трудом удалось уклониться.

Из крокодила сделали самое обыкновенное чучело, составляющее сейчас одну из главных достопримечательностей амстердамского музея. Человек, которому поручено водить по музею посетителей, рассказывает им историю моего крокодила. При этом, он, правда, допускает всевозможные добавления, которые сильно расходятся с истиной. Так, например, он утверждает, что лев проскочил через крокодила и как раз собирался улизнуть через заднюю дверь, но мосье, знаменитый во всем мире барон (так он обычно величает меня), отсек вылезшую наружу львиную голову, а вместе с головой — еще и три фута хвоста крокодила.

— Крокодил, — продолжает иногда рассказчик, — не остался равнодушным к утрате своего хвоста: он повернулся, вырвал у мосье из рук охотничий нож и проглотил его с такой яростью, что нож пронзил сердце чудовища, после чего оно мгновенно лишилось жизни.

Мне не к чему говорить вам, господа, как неприятна мне наглость этого негодяя. Люди, плохо знающие меня, смущенные такой ложью, могут в наше склонное к скептицизму время усомниться в правдивости рассказов и о моих действительных подвигах, что в высшей степени обидно и оскорбительно для благородного кавалера, дорожащего своей честью.

Второе морское приключение

В 1766 году я сел в Портсмуте на английский военный корабль первого ранга, направлявшийся в Северную Америку. Корабль был вооружен сотней пушек, и экипаж состоял из тысячи четырехсот человек. Я мог бы здесь, правда, попутно рассказать и о том, что мне пришлось испытать в Англии, но оставлю это до другого раза. Об одной истории, которая представляется мне удивительно занятной, я все же мимоходом упомяну. Однажды я имел удовольствие увидеть короля, когда он с большой помпой в своей парадной карете направлялся в парламент.

Что касается нашего морского путешествия, то с нами не приключилось ничего особенного до тех пор, пока мы не оказались на расстоянии примерно трехсот миль от реки Святого Лаврентия. Здесь корабль вдруг со страшной силой ударился о какой-то предмет, который мы приняли за скалу. При этом, опустив лот на глубину пятисот саженей, мы не могли нащупать дно. Но еще более удивительным и даже непонятным было то, что мы потеряли руль, сломался бугшприт, все наши мачты расщепились сверху донизу, а две из них даже полетели за борт. Бедняга матрос, который в это время как раз убирал большой парус, отлетел по меньшей мере на три мили от корабля, раньше чем свалиться в воду. Если он уцелел, то только благодаря тому, что во время полета ухватился за хвост северного гуся, и это не только облегчило его падение в воду, но и дало ему возможность пристроившись на спине этой птицы или, вернее, между шеей ее и крылом, плыть вслед за кораблем до тех пор, пока наконец не удалось подобрать матроса. Сила толчка была так велика, что всех людей, находившихся в межпалубных помещениях, подбросило к потолку. Моя голова при этом была вбита в желудок, и потребовалось несколько месяцев, пока она заняла свое обычное положение. Мы еще не пришли в себя от удивления и состояния полнейшей растерянности, когда все. эти непонятные явления внезапно объяснились: на поверхности воды показался огромный кит, который, греясь на солнце, как видно, задремал. Чудовище было весьма рассержено тем, что мы осмелились его обеспокоить, и ударом своего хвоста не только сорвало часть обшивки, но и проломило верхнюю палубу. Одновременно кит ухватил зубами главный якорь, который, как полагается, был намотан на руль, и протащил наш корабль по меньшей мере миль шестьдесят — считая по шести миль в час. Бог ведает, куда бы он увлек нас, если бы, на наше счастье, не порвалась якорная цепь, благодаря чему кит потерял наш корабль, но зато и мы лишились якоря. Когда шесть месяцев спустя, возвращаясь в Европу, мы снова очутились в этих водах, мы натолкнулись в нескольких милях от прежнего места на мертвого кита, который покачивался на волнах, и длиной он был, чтобы не соврать, по меньшей мере в полмили. Так как мы могли погрузить на борт лишь незначительную часть такого огромного животного, мы спустили шлюпки и с большим трудом отрубили ему голову. Какова была наша радость, когда мы обнаружили не только наш якорь, но еще и сорок саженей якорной цепи, которая забилась в дупло гнилого зуба слева в его пасти. Это было за всю поездку единственное происшествие, достойное внимания. Но погодите! Я чуть не забыл упомянуть об одной подробности. Когда кит в первый раз отплыл, таща за собой корабль, судно получило пробоину, и вода с такой силой хлынула в дыру, что работа всех наших насосов не могла бы и на полчаса отсрочить нашу гибель. К счастью, я первый обнаружил беду. Пробоина была большая — примерно около фута в диаметре. Я испробовал всевозможные способы, чтобы заткнуть ее. Но все было напрасно! В конце концов я все же спас прекрасный корабль и весь его многочисленный экипаж. Меня осенила счастливейшая мысль. Как ни велика была пробоина, я всю заполнил ее моей дражайшей частью, даже не снимая для этогщ штанов, и ее хватило бы даже и в том случае, если бы пробоина была значительно больше. Вас это не удивит, господа, если я скажу вам, что по отцовской и материнской линии происхожу от голландских или по крайней мере вестфальских предков. Было мне, пока я сидел на очке, несколько прохладно, но я вскоре был освобожден благодаря искусству плотника.

Третье морское приключение.

Случилось однажды так, что мне грозила опасность погибнуть в Средиземном море. В один прекрасный летний день я купался близ Марселя в тихом и теплом море, как вдруг увидел большую рыбу, которая, широко разинув пасть, с неимоверной быстротой плыла прямо ко мне. Времени тут, во всяком случае, терять было нельзя, да и укрыться от рыбы оказалось совершенно невозможным. Я мгновенно постарался съежиться до предела, подтянул колени и прижал руки сколько возможно к телу В таком виде я проскочил между челюстей хищника и проскользнул в самый желудок. Здесь, как вы легко можете себе представить, я пробыл некоторое время в полном мраке, но зато был окружен приятным теплом. Мое присутствие, видимо, вызывало у рыбы чувство тяжести в желудке, и она, надо полагать, охотно бы от меня отделалась. Места у меня было достаточно. Я кувыркался и прыгал, стараясь раздразнить рыбу самыми невероятными выходками. Но ничто, казалось, не причиняло рыбе такого неприятного ощущения, как мои ноги, когда я попробовал сплясать шотландский танец. Она дико взвыла и почти вертикально приподняла половину туловища над водой. Тем самым, однако, она привлекла внимание плывшего мимо итальянского торгового судна и за несколько минут была убита гарпунами. Когда рыбу втащили на борт, я услышал, что люди на палубе обсуждают вопрос, каким способом разрезать ее, чтобы добыть возможно большее количество жира. Я понимаю по-итальянски и страшно испугался, что ножи моряков за компанию, заодно прирежут и меня. Поэтому я встал посередине желудка, в котором свободно могла поместиться хоть дюжина человек, полагая, что резать начнут с краев. Но скоро я успокоился, ибо они принялись вспарывать нижнюю часть живота. Как только мелькнул луч света, я закричал во всю силу своих легких, что очень рад видеть милостивых государей и надеюсь, что они избавят меня от неудобного положения, в котором я чуть было не задохся. Невозможно в достаточно ярких красках описать удивление, выразившееся на лицах всех этих людей, когда они услышали человеческий голос, исходивший из рыбьего брюха. Удивление их, разумеется, еще возросло, когда они воочию увидели голого человека, вылезавшего из рыбы на вольный воздух Тогда, господа, я рассказал им обо всем, что произошло, как сейчас поведал вам, и они просто не могли прийти в себя от удивления.

Слегка подкрепившись я прыгнул в море, чтобы смыть с себя грязь, а затем поплыл за своим платьем, которое я нашел на берегу в том виде, в каком его оставил. По моим подсчетам, я пробыл в желудке чудовища три с половиной часа.

Четвертое морское приключение.

В то время когда я находился на турецкой службе, я часто развлекался катаньем в увеселительной яхте в мраморном море, откуда открывался изумительный вид на весь Константинополь, включая и сераль великого султана. Однажды утром, любуясь красотой и ясностью неба, я заметил парящий в воздухе круглый предмет, величиной примерно с бильярдный шар, под которым висело еще что— то. Я мгновенно схватил свое самое лучшее дальнобойное ружье, без которого я стараюсь не выходить из дома, зарядил его пулей и выстрелил в круглый предмет в воздухе. Но напрасно. Я выстрелил вторично двумя пулями — и снова безрезультатно. Только третий выстрел, когда ружье было заряжено четырьмя или пятью пулями, пробил сбоку дыру и заставил круглый предмет опуститься на землю. Вообразите мое удивление, когда изящно позолоченная колясочка, подвешенная к воздушному шару, величиной превосходившему самый большой купол окрестных башен, упала в воду в двух саженях от моей яхты. В коляске находился какой-то человек и половина барана, по-видимому жареная. Когда я пришел в себя от изумления, мы с моими людьми тесным кольцом обступили эту странную группу.

У этого человека, походившего на француза, — да он и на самом деле был им — из всех карманов свешивалось по нескольку часовых цепочек с брелоками, на которых, как мне показалось, были изображены знатные дамы и господа. На каждой пуговице висели золотые медальоны, ценностью по меньшей мере по сто дукатов, а на каждом пальце красовался драгоценный, украшенный бриллиантами перстень. Карманы его сюртука были набиты кошельками с золотом, которые оттягивали их чуть не до земли. «Боже мой! — подумал я. — Заслуги этого человека перед человечеством, вероятно, исключительно велики, если знатные дамы и господа, вопреки столь обычной в наши дни скупости, осыпали его такими подарками». При всем том незнакомец после своего падения чувствовал себя так плохо, что едва был в силах произнести хоть слово. Немного погодя он пришел в себя и рассказал нам следующее:

— У меня не хватило бы ни знаний, ни способностей на то, чтобы самому изобрести такой воздушный шар, зато я в избытке обладал отвагой и смелостью канатного плясуна, что и позволило мне сесть в эту подвешенную к воздушному шару колясочку и несколько раз подняться в ней ввысь. Дней семь или восемь назад — точный счет времени я утратил — я поднялся на этом воздушном шаре с мыса в Корнуолле, в Англии, и захватил с собой барана, чтобы затем в вышине на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные фокусы. К несчастью, минут через десять после подъема ветер переменил направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер, где я рассчитывал приземлиться, понес меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился все это время на недосягаемой вышине.

На мое счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день полета я почувствовал такой сильный голод, что мне пришлось зарезать барана. Находясь одно время бесконечно высоко над луной, я в течение шестнадцати часов продолжал полет вверх и настолько приблизился к солнцу, что оно опалило мне брови. Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце припекало с наибольшей силой или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим жарким я и питался все время.