Приключения дрянной девчонки
Шрифт:
Но у нас был козырь – новое время, потребовавшее крепких, жилистых и худощавых. Мы оказались тут как тут. Иногда было больно, очень больно, мы падали и поднимались, разочаровывались и вновь тешили себя надеждой. Но каждый раз, когда на меня накатывает тоска по теплому покинутому очагу, по тихой налаженной жизни, я вспоминаю маленький провинциальный русский городок Осташков, в который я приехала после первого курса на практику.
Для туристов Осташков – райский уголок. Великолепное озеро Селигер, нежная русская природа, старые церкви. Хорошо здесь отдыхать на каком-нибудь маленьком острове, довить рыбу и бездельничать. Но жить в этом городе – такая страшная тоска, что лучше удавиться, и то будет развлечение. Я поражалась замордованности местного населения, мелочности и вздорности его жизни. Как вяло и бесхитростно тянется время! Экран воображения здесь быстро мутнеет. Порывшись в мусоре
Меня забавляла провинциальная напыщенность, стремление придать значительность своей жизни. Однажды случай забросил нашу компанию на маленькую станцию Пено, где мы высадились в четыре часа утра и тут же провалились по колено в грязь.
Протопав с километр в предрассветных сумерках по улице, находившейся в жидком состоянии, мы наконец прочли на одном из домов название: "Проспект Коммунаров".
Мы хохотали до упаду, забыв про наше жалкое положение. Чем меньше городок, тем больше в нем проспектов с роскошными названиями. Насколько я знаю, единственным развлечением молодежи деревеньки Пено была ежедневная прогулка на станцию с целью полюбоваться на вечерний поезд.
Еще более жалкое впечатление на меня произвел старинный город Торжок, издали похожий на игрушку с маковками многочисленных церквей. Вблизи убеждаешься, в каком жалком состоянии находятся чудесные старые здания. За городской монастырь, в котором раньше была тюрьма, взялись наконец реставраторы, но колючую проволоку, еще не успели. Убрать. Особенно меня поразила одна заброшенная церковь, загаженная человеческими экскрементами и дохлыми кошками.
Девочки-москвички, бывшие со мной на практике в Осташкове, воспринимали русскую провинцию с любопытством экскурсантов. Она им не грозила в будущем. А нам, общежитьевским котятам, светило впереди страшное слово-"распределение" после университета, такие города могли; стать местом нашей работы, где мы медленно и верно шли бы к творческой гибели. Для нас русская провинция была страшной реальностью.
В этих сумерках безнадежности декорации никогда не меняются, люди рождаются и умирают в полной уверенности что других декораций нет. Мужчины талантливые и неординарные воспринимаются в провинциальном омуте как чудаки, людям с творческой жилкой приклеиваются ярлыки 5 сумасшедших, женщины, обещавшие стать прелестными,! вянут, не успев расцвети. Если есть в тебе божья искра, бежать нужно из этого болота, бежать без оглядки, тоскуя по родному городу, болея и мучаясь им.
Самое тяжелое воспоминание Осташкова – кожевенным завод. Запахи разложения и гнили, запахи смерти, отврати тельные шкуры убитых животных. В этом морге передвигаются люди-автоматы, чьи реакции можно предвидеть заранее. 1 Примитивный ход их мыслей так же ясен, как если бы их 1 череп был из стекла. Пьянство, свинство, низменные утехи, у мужчин драки, у женщин – побои мужа, кухня, вопящие дети. И даже скуки не чувствуют эти мертвые индустриальные Я тени – потому что для скуки нужно воображение. Ценой короткого погружения в заводские нечистоты я поняла, насколько важно в юности быть решительным.
Но когда я устаю от дерзких странствий, мне хочется приехать в тихую деревню, где ни одно желание не распространяется дальше бутылки водки и вкусной еды, где все так просто и тихо, что, кажется, события, волнующие мир, и вовсе не существуют. Помню одну такую деревеньку Париж, чьи жители называли себя "парыжанеми". Как-то в разговоре с председателем колхоза я упомянула Мону Лизу. Председатель совершенно искренне спросил: "Это кто такая? Она в нашем колхозе работает? Что-то я ее не знаю".
В деревеньке у меня нежно плесневели мозги. Чистосердечность, радушие и доброта ее жителей почти переходили в слабоумие. Однажды, распаренная баней и чаем, я сама завела долгий разговор о щах, вареньях и соленьях, в чем ровным счетом ничего не смыслила. Я впала в блаженную прострацию, обсуждая подробности домашних заготовок. Вытащила меня из этого состояния верная Юлия со словами: "Если бы ты еще поговорила так минут пятнадцать, то превратилась
бы в полную идиотку".Провинциальность – это отметина, остающаяся на всю жизнь. Каких бы успехов ты ни добивался, внутри все равно остаются сомнения и неуверенность, а все ли ты делаешь правильно. Чем больше я добивалась успехов у мужчин, тем более я чувствовала себя вороной в павлиньих перьях, сереньким воробышком, который стремится стать многоцветным колибри. Несмотря на весь свой гонор, я в глубине души всегда оставалась легко уязвимой. Встреча с одним незаурядным человеком заставила меня остро ощутить свое социальное клеймо.
Однажды зимой я "поймала" красную машину с двумя красивыми молодыми мужчинами, один восточного типа, другой – высокий блондин, породистый, сильный, с хищным взглядом, этакая ницшеанская "белокурая бестия". Блондин назвался Петей и напросился в гости, но объявился почему-то через месяц, когда я и думать про него забыла.
Сразу было видно, что это не медяшка, а чистое серебро. 36-летний красавец в зените своей внутренней жизни, избалованный женщинами и научившийся смаковать, точно деликатес, любовь, сын академика, воспитанный в очень респектабельной, интеллигентной семье, сам большой умница, богач, владелец двух машин. Ежедневное утоление страстей обеспечивало ему полное спокойствие. Всякая женщина, даже отягощенная годами и жизненным опытом, хранит в сердце сказку о принце, который вот-вот придет, но почему-то опаздывает на годы.
Я растерялась, как девочка, под невозмутимым взглядом холодных светлых глаз моего принца, остужающих мой темперамент. Я потеряла свой эгоизм, который играет важную роль в деле покорения мужчин. Не зная, какое выбрать амплуа, я охотно поступалась своим самолюбием, лишь бы подольше быть с ним рядом. Рядом с этим чистокровкой я остро чувствовала свою беспородность, за ним стояла его среда, блистательный фон, оттеняющий его достоинства. Чувство высшей расы пропитало его плоть.
Начало было очень красивым. Как-то ранней весной, вечером, Петр привез меня к себе на дачу. Я тогда не подозревала, что у простых советских людей могут быть такие дачи – большой трехэтажный дом в чудесном сосновом лесу, с верандами, лоджиями и камином. Было так тихо, что, казалось, можно услышать дыхание земли, спящей под снегом.
Петр усадил меня на тахту, подал шампанское и шоколад, а сам занялся камином – колол дрова, собирал щепки, умело разводил огонь, подкармливал жадное пламя.
Все, что ни делали его чуткие музыкальные руки, выглядело удивительно светски, по-королевски. Первый раз я видела мужчину, который, выполняя даже черную работу, умел выглядеть барином. Петр опустил шторы на окнах, внешний мир был отсечен. В этот необыкновенно мягкий предвесенний вечер мы остались вдвоем.
Шел легкий, чересчур красивый плавный разговор, мягко перекатывались шарики закругленных фраз, я острота цеплялась за остроту. Старая как мир беседа-игра, за барьером слов чувствуется томное желание. Мне казалось,! что мы обмениваемся репликами на сцене, не мучаясь смыслом слов. Математически точно я рассчитала время поцелуя, он последовал за какой-то ремарковской фразой, долгий, 3 сладкий, опытный. Мне понравились губы этого человека, сухие, твердые и в то же время нежные. Почему-то у 18-летних мальчишек губы всегда мокрые и вялые, как тряпочка, разве что слюна не капает. Они присасываются всем ртом, как щенки к материнской груди. Чем старше становится мужчина, тем суше, требовательнее и подвижнее его губы.
Губы моего нового любовника доставили мне удовольствие и в то же время разочаровали. Все в этом любовном дуэте было предсказуемо, известно до последних деталей, лишено взволнованности, неожиданности и нежности. Я не питала иллюзий насчет королевских побуждений. Мужчины такого типа идут к цели без трепета, извлекают максимум из того, что дано. Если в эту ночь дело не дойдет до секса, я его разочарую, если мы станем любовниками, он быстро меня поза- будет. 36-летний мужчина торопится получить удовольствие и не позволяет любви взломать замки своего сердца.
После вполне приемлемого секса мы поехали в город. t Было шесть часов утра, небо светилось наинежнейшими ' красками, и я вдруг остро почувствовала, что таких рассветов ' у нас с Петей будет немного. Я получила еще один нерасколотый орех. "Понимаешь, Юлия, – объяснила я потом своей подруге, – все слишком красиво, как в сказке: шампанское, ночь с идеальным мужчиной в лесу, вовремя найденные слова. Это так хорошо, что не может быть правдой. И потом: я боюсь ему не понравиться, не могу быть с ним самоуверенной. Я вообще с готовностью принимаю тот облик, которого от меня ждут сильные мужчины. Если меня считают маленькой девочкой, я глупею прямо на глазах. Я слишком рано в него влюбилась, надо было подождать, пока он сам попадет в капкан".