Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

На улицах, несмотря на мороз, были расставлены столы с угощением, и за столами не пустовало ни одно место.

А в замке за ужином уже сидели Миколай Коперник, наместник ольштынский, по правую руку от него – Ежи Конопацкий, поморский воевода, по левую – Тидеман Гизе, дальше – бурграв ольштынский Дрохвич, староста Миколай Дзялинский и многие другие храбрые защитники Ольштына.

На этот ужин Генрих Адлер Каспера не пустил.

– Там будет слишком много богатых и знатных, – сказал он, – посиди лучше с сыном кладбищенского сторожа!

Тидеман Гизе решил, что здесь, за торжественным и веселым ужином, он наконец встретится с мужественным предводителем мужицкого отряда, но, не видя за столом ни Каспера, ни его друга, решил сам наведаться на следующий день к выздоравливающему Генриху.

Однако на следующий день отец Гизе уже был в дороге: король Зыгмунт затребовал его в Краков со всеми его записями.

Злые языки поговаривали, что король Зыгмунт не то недолюбливал, не то побаивался покойного епископа вармийского.

Злые языки были неправы: получив донесение об обороне Ольштына, а также обо всех военных действиях, предпринятых против кшижаков в Вармии и Поморье, его величество, поднеся к губам нежную ручку королевы Боны, произнес с укором:

– Вот вы, ваше величество, и столь любезный вам пан Дантышек постоянно высмеиваете покойного епископа и всех его кровных. Чтобы вам не было очень скучно, назову только несколько имен людей, особо отличившихся при обороне нашего королевства: Миколай Коперник, каноник, со славой оборонял Ольштын. Большую помощь ему оказал двоюродный его брат Лукаш Аллен, староста Тчевский и второй его двоюродный – Ежи Конопацкий, поморский воевода. А ведь в жилах всех этих храбрецов течет славная кровь Ваценродов!

– Рада за них, – отозвалась королева. – Но уже по одному этому можно судить, что покойный епископ всюду пристраивал свою родню. А этот бедный герцог Альбрехт, которого они разбили наголову и так унизили, разве по матери он не приходится родным племянником вашему величеству?

Наконец Каспер мог на свободе поговорить со своим милым Учителем!

Это случилось в тот вечер, когда Каспер поднялся к наместнику, чтобы еще раз поздравить его с победой.

Поговорив о новостях, отец Миколай насильно усадил своего молодого друга в кресло.

– Прежде всего скажи мне, как чувствует себя наш гость. Я, к сожалению, два дня был лишен возможности навестить своего больного!

– Генрих чувствует себя отлично… Сегодня он собирается сам подняться к вам, чтобы поблагодарить за приют и лечение.

– Каспер, – сказал отец Миколай проникновенно, – придет время, и враги мои, возможно, упрекнут меня за то, что я, каноник, рукоположенный святым престолом, дал приют в Ольштыне врагу католической церкви, стороннику Томаса Мюнцера – поборника дьявола. Но запомни: никакие политические или религиозные соображения не руководили мной. Я дал приют че-ло-ве-ку, прежде всего раненому человеку, который к тому же выручил нас в очень опасный для Польши момент, человеку, который, как и я; не хочет видеть в нашей стране бедных и обездоленных, который желает счастья нищему люду…

– Из всего, что я слышал о Лютере и о Мюнцере, – возразил Каспер, – я заключаю, что оба они, хоть их и называют еретиками, достойны быть принятыми в любом замке Польши и Вармии.

– Как всегда, скор на решения! – промолвил Коперник, с ласковой улыбкой оглядывая своего молодого друга. – Не кажется ли тебе, Каспер, что для нас словно и не было этих восьми лет разлуки? Ты, в точности как восемь лет назад, мало отдаешь времени на размышления и действуешь по первому побуждению сердца. Вот ты и Мюнцера и Лютера готов валить в одну кучу. А ведь первый – прав он или неправ в своих придирках к нашему духовенству – несомненно является подлинным заступником бедных и обездоленных. А Лютер… Что ж, он неглуп, этот августинец! Говорят, он долго странствовал по своей стране, толковал с простым народом о том о сем, о князьях церкви, о Риме… Своими проповедями о пороках, о корыстолюбии, о развращенности нашего духовенства он, что называется, попал не в бровь, а в глаз! Его поначалу и впрямь почитали чуть ли не за святого. А сейчас? От прежнего самоотречения Лютера не осталось и следа. Этот бывший заступник бедных заискивает перед знатью и купечеством, низкопоклонничает перед светскими владыками, которых недавно обзывал служителями Вельзевула и на головы коих призывал громы небесные… Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой «Малый комментарий», который – уж не знаю какими путями – попал этому невежде в руки… – добавил отец Миколай. – Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как «дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии». Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле… Поговорим лучше о другом! – заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай.

И сказал он это так печально, что хорошо знающий своего Учителя Каспер почувствовал легкое беспокойство.

– Вот круг твоих странствований и замкнулся: ты снова с нами, – продолжал Коперник. – Пришло время рассказать тебе обо всем, что тебя интересует. О судьбе письма магистра, которое ты добывал с таким самоотвержением… И о судьбе некоторых близких тебе людей…

Тон Учителя растревожил Каспера.

– Я предчувствую, что мне придется услышать нерадостные вести, – проговорил он чуть слышно.

– Не только нерадостные, – мягко, с состраданием глядя на Каспера, произнес Коперник. – Прискорбные вести! Один бог знает, как мне трудно открыть тебе всю правду… Войцех, принеси свет! – крикнул он.

В ожидании слуги Коперник сидел молча, опустив голову на руку. Когда свечи были принесены, он, отпустив Войцеха, начал:

– Пан Конопка вручил мне письмо магистра накануне того самого дня, когда пришло известие о болезни его преосвященства Лукаша Ваценрода. Спустя недолгое время епископа не стало. Это и решило судьбу письма!

Коротко изложил Коперник все обстоятельства, касающиеся письма, благородной роли доброго Вуйка, двуличной политики Фабиана Лузянского, а также рассказал о предательстве Филиппа Тешнера, передавшего письмо магистру и совершившего подмен.

– Проклятие! – невольно вырвалось у Каспера. – Как мог он, подданный польского короля, пойти на это!

– Он пошел значительно дальше, – с горечью сказал Коперник. – Неделю назад он по королевскому приказу был предан позорной казни за то, что, имея все возможности оборонять свой Бранев от врагов, открыл тевтонам ворота города! Какое счастье, что Лукаш Ваценрод не дожил до такого позора!

Каспер видел, как тяжелы для Коперника эти воспоминания, но сам он с изумлением ощутил облегчение от сознания того, что мерзкий Тешнер наказан по заслугам.

– И подумать только, – продолжал отец Миколай, – что юноша, почти мальчик, не рассчитывая на похвалы и благодарность, жертвует собой во имя родины, а человек, облеченный властью, наделенный богатством, принятый при королевском дворе…

– Забудем прошлое, – спокойно остановил его Каспер. – Вот я здесь, с вами, и, клянусь, все испытания вспоминаю, как дурной сон.

Коперник с нежностью поднял на него глаза, стараясь не задерживать взгляда на обезображенном лице Каспера.

– У меня-то есть прибежище от всех житейских бурь, от наветов и несправедливости, – сказал он, указывая глазами на кипу тетрадей и скромно примостившийся в углу трикетрум. – Но для этого нужно быть всецело преданным науке. А о твоем будущем нам придется подумать всерьез.

Каспер тем временем перебирал кипу рукописей и тетрадей.

– «Начата в 1506 году», – прочитал он, открыв тетрадку. – Господи, да это же целая жизнь!