Приключения Кавалера и Клея

Когда выяснилось, что Джо потерял мать, отца, брата и деда, всех друзей и врагов своей юности, любимого учителя Бернарда Корнблюма, свой город, родину и историю — свой дом, — обычное обвинение, выдвигаемое против комиксов (что они, дескать, предлагают всего лишь легкий уход от реальной действительности), показался Джо мощным аргументом в их пользу. За свою жизнь каких он только эскейпов не совершал. Спасался от веревок, цепей, коробок, мешков и ящиков, от кандалов и наручников, от стран и режимов, из рук женщины, которая безумно его любила, из разбитых аэропланов, от опиатной наркозависимости и от целого замерзшего континента, явно настроенного на то, чтобы его убить. Спасение от реальности, решил Джо, стало бы достойным вызовом — особенно после войны. На всю жизнь он запомнил мирные полчаса, проведенные за чтением номера «Бетти и Вероники», найденного им в комнате отдыха на служебной станции: лежа с книжкой в косом солнечном луче, пробивавшемся сквозь пихту в лесу неподалеку от Медфорда, что в штате Орегон, Джо почти целиком потерялся в этом раскрашенном основными цветами мирке скверных гэгов, тяжелых линий туши, поистине шекспировского фарса, почти восточной загадки двух юных богинь с осиными талиями и большими зубами, светлой и темной, навеки связанных в их дружбе-вражде. Боль утраты — хотя такими словами Джо никогда не мыслил — всегда оставалась с ним, точно холодный гладкий шар у него в груди, как раз за грудиной. Однако на эти полчаса, проведенные в пятнистой тени пихт (если точнее — лжетсуг тиссолистных) за чтением «Бетти и Вероники», ледяной шар растаял, а Джо даже этого не заметил. Вот это была магия! Не какая-нибудь очевидная ловкостью рук карточного фокусника или отважное, но грубое трюкачество мастера эскейпа, а подлинная магия искусства. И лишним доказательством безнадежной изломанности этого мира — большого, реального мира, — который поглотил его маленький мир, его семью, служило то, что подобный подвиг эскейпа, никоим образом не легкий для исполнения, должен был оставаться столь универсально презираемым.

— Я знаю, ты думаешь, что все это просто макулатура, — сказал Джо. — Но ты меньше всех прочих должен так думать.

— Ну хорошо, — отозвался Сэмми. — Ладно.

— Что ты там ищешь?

Пробравшись в приемную мисс Смысленки, Сэмми развязывал одну из сложенных в стопку папок. Сегодня в девять утра, по пути в конторы «Фараона», он высадил Джо здесь, чтобы начать трудоемкий процесс сборов. Сейчас было уже почти девять вечера, и Джо весь день без перерыва таскал, паковал и перепаковывал. Плечи его болели, кончики пальцев были содраны, и чувствовал он себя неважно. Больше всего обескураживало то, что когда Джо всякий раз сюда возвращался, все содержимое его берлоги казалось точно в том же виде, в каком он его и оставил. Как будто ему приходилось заново все разбирать. И прямо сейчас его поразил взгляд Сэмми, когда кузен вошел сюда и обнаружил Джо по-прежнему за работой, заканчивающим задание. Сэмми явно был приятно удивлен. Причем не столько тем, подумалось Джо, что задание близится к завершению, сколько тем, что он, Джо, по-прежнему на месте. Все они — все трое — думали, что он опять собирается от них сбежать.

— Просто еще раз смотрю на эти твои страницы, — ответил Сэмми. — Прекрасный материал, должен тебе сказать. Ей-богу, не терпится все это прочесть.

— Сомневаюсь, что тебе понравится. Скорее всего, это никому не понравится. Слишком мрачно.

— С виду действительно мрачно.

— По-моему, вообще слишком мрачно для комикса.

— А где начало? Здесь? Черт, да ты только глянь на этот заголовок! — Набросив на руку пальто, Сэмми осел на пол рядом с широкой стопкой черных картонных папок, купленных ими тем утром в «Перл-Пэйнтс», чтобы Джо смог упаковать туда плоды своей пятилетней работы. Затем голос Сэмми сделался мрачным и словно бы затянутым паутиной. — «Голем»! — Он покачал головой, изучая первую страницу введения — всего их там было сорок семь. Введение было помещено перед первой главой 2256-страничного комикса, сработанного Джо за время, проведенное им в «Косметических кремах Корнблюма». Он как раз начал работу над главой сорок восьмой и последней, когда Томми сдал его властям.

Джо прибыл в Нью-Йорк осенью 1949 года с двоякой целью: во-первых, начать работу над длинной историей о Големе, которая, панель за панелью и глава за главой, приходила к нему во сне, в закусочных, во время долгих поездок на автобусе по всему югу и северо-западу с тех пор, как он тремя годами раньше покинул Чинкотиг; во-вторых, мало-помалу, осторожно, поначалу, возможно, украдкой, но все же найти возможность снова увидеться с Розой. Джо на пробу восстановил несколько связей в городе — снял контору в Эмпайр-стейт-билдинг, возобновил свои визиты в заднюю комнату к Луису Таннену, открыл счет в «Перл-Пэйнтс». А потом приступил к исполнению своего двоякого плана. Но тогда как его мгновенно увлекло блестящее и стремительное начало работы (а работе этой, как он в то время надеялся, не иначе как предстояло преобразить взгляды людей и понимание ими той художественной формы, в которой в 1949 году лишь сам Джо видел средство самовыражения столь же мощное, что и мотив Коула Портера в руках Лестера Янга или дешевая мелодрама про несчастного богатея в руках Орсона Уэллса), Джо оказалось куда сложнее, даже мало-помалу, вернуться на орбиту миссис Розы Сакс Клей. «Голем» шел просто превосходно — он поглощал все его время и внимание. Все глубже погружаясь в мощные мотивы Праги, ее евреев, магии и убийства, гонений и освобождения, вины, которая никогда не могла быть искуплена, невинности, не имевшей не единого шанса, — ночь за ночью фантазируя за чертежным столом, выдумывая длинную и галлюцинаторную историю своенравного, необычного ребенка по имени Йозеф Голем, который посвятил себя спасению и исправлению залитого светом лампады мирка, чья безопасность была ему доверена, — Джо стал ощущать, что эта работа — изложение этой истории — способствует его излечению. Все горе и черное потрясение, которые он ни до, ни после так и не смог выразить ни военному психиатру, ни приятелю-бродяге в каком-то дешевом отеле в Орландо, что в штате Флорида, ни своему сыну, ни хоть кому-то из тех немногих, кто по-прежнему его любил, когда Джо наконец-то вернулся в мир, — все это перешло в головокружительные углы и мощные композиции, перекрестную штриховку и широкие полосы теней, взрыхленные, раздробленные и мелко нарубленные панели его исполинского комикса.

В какой-то момент Джо стал говорить себе, что его план был не просто двояким, а двухступенчатым — что как только он закончит «Голема», он будет готов снова увидеть Розу. Ведь он ее бросил, сбежал от нее — в горе, бешенстве и спазме неразумного обвинения. Теперь, говорил себе Джо, лучше всего будет вернуться к ней (правда, ведь правда же?) от всей этой дряни очищенным. Но тогда как поначалу в таком соображении могли содержаться какие-либо достоинства, к 1953 году, когда Томми Клей наткнулся на него в «Магической лавке», способность Джо к самолечению посредством творчества давным-давно истощилась. Джо отчаянно нуждался в Розе — в ее любви, в ее теле, но больше всего в ее прощении, — чтобы душа художника завершила работу, начатую его карандашом. Единственная проблема к этому времени заключалась в том, что, как он и сказал Розе, было уже слишком поздно. Джо слишком долго ждал. Шестьдесят миль Лонг-Айленда, что отделяли его от Розы, казались куда непроходимей зазубренной пасти почти тысячи миль между станциями «Кельвинатор» и «Йотунхайм». Столь же непреодолимые три лондонских квартала в свое время лежали меж Уэйкфилдом и его любящей женой.

— Есть здесь хотя бы текст? — поинтересовался Сэмми, переворачивая очередную страницу. — Это что, вроде немого кино?

Ни на одной панели не было никаких словесных облачков, вообще никаких слов, кроме тех, что появлялись как части самих рисунков — вывесок на зданиях, дорожных знаков, этикеток на бутылках, адресов на любовных письмах, формировавших часть сюжета. И еще слова ГОЛЕМ! Оно красовалось на первых страницах каждой главы, всякий раз под иной личиной. Пять букв с восклицательным знаком преображались то в ряд домов, то в ступеньки лестницы, то в шесть марионеток, то в шесть расползшихся пятен крови, то в шесть измученных, поразительных женщин. Вообще-то Джо намеревался в конечном итоге вставить туда словесные облачка и заполнить их текстом, но все же не смог таким образом испоганить законченные панели.

— Там есть текст. На немецком.

— Это должно иметь колоссальный успех.

— Это не должно иметь вообще никакого успеха. Это не для продажи. — Нечто парадоксальное происходило с Джо в течение пяти лет работы на «Големом». Чем больше себя самого, своей души и сердечных печалей он изливал на страницы, чем убедительнее демонстрировал возможности комикса как средства самовыражения, тем меньше желания он испытывал показать все это другим людям, открыть, что сталось с тайной записью его скорбей, с его виной и желанием возмездия. Теперь Джо нервничал даже от того, что Сэмми пролистывал «Голема». — Брось, Сэм, а? Давай лучше пойдем.

Но Сэмми не слушал. Медленно пролистывая страницы первой главы, он расшифровывал действие из потока бессловесных образов на панелях. Наблюдая за тем, как Сэмми читает его тайную книгу, Джо вдруг понял, что ощущает странное тепло у себя в животе, где-то за диафрагмой.

— Пожалуй, я бы… я бы попытался объяснить тебе… — начал было он.

— Я прекрасно все понимаю. — Сэмми не глядя сунул руку в карман своего пальто и достал оттуда бумажник. Затем вытащил из бумажника сразу несколько купюр, долларовых и пятидолларовых. — Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Пожалуй, я бы на какое-то время здесь остался. — Сэмми поднял взгляд. — Ты бы не смог пока поесть?

— Ты собираешься читать все это прямо сейчас?

— Конечно.

— Все-все?

— Почему бы и нет? Я пятнадцать лет взбирался по горе макулатуры в две мили вышиной. Так почему бы мне теперь не потратить несколько часов на три фута гениальности?

Джо почесал себе ноздрю, ощущая, как тепло от лести Сэмми растекается к его ногам и наполняет горло.

— Ладно, — сказал он. — Итак, ты способен это читать. Но может, ты все-таки подождешь, пока мы доберемся домой?

— Я не хочу ждать.

— Но меня выселяют.

— Наплюй.

Джо молча кивнул и взял у Сэмми деньги. Прошло очень много времени с тех пор, как он позволял своему кузену вот так им помыкать. И теперь, как и в прошлом, нашел, что это не так уж ему не по вкусу.

— И знаешь, что, Джо, — сказал Сэмми, не поднимая взгляда от очередной страницы. Джо ждал. — Мы тут с Розой поговорили. И она, гм… то есть мы… в общем, мы думаем, что если ты захочешь… короче говоря, мы думаем, Томми следует знать, что ты его отец.

— Понимаю. Да, думаю, вы… я с ним поговорю.

— Мы смогли бы вместе все это проделать. Смогли бы где-нибудь его усадить. Ты. Его мать. И я.

— Послушай, Сэмми, — сказал Джо. — Не знаю, правильно ли так говорить. Или вообще, как правильно это сказать. В общем… спасибо.

— За что?

— За то, что ты сделал. Я знаю, это многого тебе стоило. Я не заслужил такого друга, как ты.

— Знаешь, Джо, я бы очень хотел сказать, что сделал это для тебя, потому что я такой хороший друг. Но правда такова, что в тот момент я просто был напуган не меньше Розы. Я женился на ней, потому что не хотел быть… ну, голубым. А ведь на самом деле я голубой. Возможно, ты никогда об этом не знал.