Приключения Кавалера и Клея

— Очевидно, мотыльки были и по всему прежнему дому, — продолжила Роза, присаживаясь на корточки перед Джо. — И по тому, что был до того. В том доме произошло убийство. А что у тебя с пальцем?

— Болит. Повредил, когда отвинчивал гайку.

— Похоже, ты его вывихнул.

Правый указательный палец Джо до странности жалостным крючком торчал в сторону.

— Дай мне руку. Давай-давай, все будет хорошо. Я училась на медсестру. И чуть было ею не стала.

Джо дал ей руку, ощущая тонкий и прочный стержень неколебимой уверенности, составлявший арматуру ее вилледжского стиля с претензией на художественность. Роза снова и снова переворачивала его ладонь, нежно прощупывая кончиками пальцев кожу и суставы.

— Не больно?

— Вообще-то нет. — Теперь, когда Джо ее осознал, боль была чертовски острой.

— Я могу его вправить.

— А ты правда медсестра? Мне казалось, ты в журнале «Лайф» работаешь.

Роза покачала головой.

— Нет, на самом деле я не медсестра, — торопливо ответила она, словно проскакивая мимо какого-то инцидента или эмоции, которую она предпочитала держать при себе. — Просто… просто я этого добивалась. — Девушка испустила многозначительный вздох, как будто уже устала об этом рассказывать. — Я хотела стать медсестрой в Испании. Ну, ты знаешь. На войне. Я записалась в добровольцы. Мне даже определили место в одной мадридской больнице… эй, погоди. — Она отпустила его руку. — Откуда ты знаешь?..

— Я видел твою визитную карточку.

— Мою… ах, конечно. — Джо был вознагражден новым приливом полномасштабного румянца. — Да, очень скверная привычка, — продолжила Роза, вдруг снова обретая свой мощный сценический голос, хотя, не считая Джо, слушать ее представление было некому, — оставлять свои вещи в мужских спальнях.

Но Джо, согласно выражению Сэмми, на это не купился. Он мог бы поклясться не только в том, что, оставив свою сумку в комнате Джерри Гловски, Роза Люксембург Сакс испытала унижение, но и в том, что в ее привычки даже близко не входили регулярные визиты в мужские спальни.

— Будет больно, — предупредила она.

— Очень?

— До жути, но всего секунду.

— Хорошо.

Роза пристально на него посмотрела и облизнула губы. Джо только сейчас подметил, что бледно-каряя радужка ее глаз испещрена золотистыми и зелеными крапинками. А потом Роза вдруг выгнула ему руку в одну сторону, а палец в другую и, до локтя опаляя его руку мгновенными прожилками молнии и огня, поставила сустав на место.

— Уф-ф.

— Больно?

Джо помотал головой, но по щекам его сбегали слезы.

— Вот так-то, — сказала Роза. — У меня уже был билет на «Бернардо» из Нью-Йорка в Картахену. На двадцать пятое марта 1939 года. А двадцать третьего вдруг умерла моя мачеха. Отец был страшно угнетен. Я отложила отплытие на неделю. А двадцать первого числа фашисты взяли Мадрид.

Джо припомнил падение Мадрида. Она произошло через две недели после недооцененного, проигнорированного падения Праги.

— Ты была разочарована?

— Раздавлена. — Роза склонила голову набок, словно прислушиваясь к эху только что произнесенного слова. Один завиток высвободился из-под заколки и упал ей на щеку. Она раздраженно отбросила его в сторону. — А хочешь еще кое-что узнать? Я испытала облегчение. Какая трусость, правда?

— Я так не думаю.

— Да? А я думаю. Я страшная трусиха. Вот почему я все время отваживаюсь делать то, что делать боюсь.

Джо уже о чем-то таком догадывался.

— Например?

— Например, привожу тебя в мою комнату.

Несомненно, это был момент, чтобы ее поцеловать.

Но теперь уже Джо сделался страшным трусом. Он нагнулся и здоровой рукой принялся перебирать стопку рисунков у кровати.

— Очень хорошо, — вскоре сказал Джо. Манера письма Розы казалась поспешной и нетерпеливой, но ее портреты — термин «натюрморты» здесь не подходил — различных продуктов, консервов, а также периодической куриной ножки или отбивной из молодого барашка были одновременно причудливыми, вызывающими преклонение и страх. Кроме того, она умудрялась идеально передавать предметы, не тратя слишком много времени на детали. Линия Розы была очень сильна; она рисовала не хуже Джо, а может, даже и лучше. Однако особых усилий Роза в своей работе не прилагала. Слой краски был полосатым, пятнистым, утыканным частичками грязи и щетинками; края рисунков часто бывали оставлены неотделанными или вообще пустыми; где у Розы не получалось сделать как следует, она просто яростными, раздраженными мазками вымарывала этот фрагмент. — Я почти чую их залах. А что за убийство?

— Убийство?

— Ты сказала, что произошло убийство.

— Ах, да. Кэдди Хорслип. Она была не то светской дамой, не то дебютанткой, не то… короче, моего двоюродного прадедушку за это повесили. Мозеса Эспинозу. В то время, годах в шестидесятых прошлого века, это стало колоссальным событием. — Тут Роза заметила, что все еще держит Джо за руку, и отпустила. — Вот. Палец как новенький. У тебя есть сигарета?

Джо дал ей прикурить. Роза продолжала сидеть перед ним на корточках, и что-то в такой расстановке его возбуждало. Джо чувствовал себя раненым солдатом, приятно проводящим время в полевом госпитале с прелестной американской медсестрой.

— Он был лепидоптеристом, этот Мозес.

— Кем?

— Изучал мотыльков.

— А.

— Он усыпил ее эфиром и убил булавкой. По крайней мере, так говорит мой отец. Наверняка врет. Я сделала про это сонник.

— Булавкой, — повторил Джо. — Ну и ну. — Он помахал пальцем. — По-моему, все хорошо. Ты его вылечила.

— Можешь не сомневаться.

— Спасибо тебе. Роза.

— Пожалуйста, Джо. Джо. Честно говоря, Джо из тебя не очень убедительный.

— Это временно, — отозвался Джо. Затем он согнул ладонь, перевернул ее, внимательно изучил. — А рисовать я смогу?

— Не знаю. Сейчас можешь?

— Вообще-то я неплохо рисую. А что за сонник?

Положив горящую сигарету на пластинку для фонографа, лежащую рядом на полу. Роза подошла к столу.

— Хочешь посмотреть?

Джо нагнулся и подобрал сигарету, держа ее вертикально самыми кончиками пальцев, словно это была крошечная динамитная шашка с горящим запалом. Сигарета выплавила небольшую ямку во второй части «Октета» Мендельсона.