Приключения Оги Марча

Я направился к Эйнхорну, а значит, и на бульвар, где деревья в этот чикагский апрельский вечер раскрыли удивительные розовые бутоны, поглощая углерод и вонь, схожую с экскрементами крокодилов, - миазмы поднимались из канализационных труб. Как раз в это время люди в новых пальто и строгих шляпах выходили из освещенной синагоги с бархатными папками с принадлежностями для службы в руках. То был первый вечер Песаха, когда Ангел Смерти вошел в дома, не помеченные кровью [135] , и убил всех новорожденных в египетских семьях, после чего евреи ушли в пустыню. Мне не удалось проскользнуть мимо: Коблин и Пятижильный заметили, как я обхожу толпу. Они стояли у обочины, и Пятижильный удержал меня за рукав.

135

Согласно Пятикнижию, Бог повелел евреям заколоть ягнят и их кровью отметить дверные косяки, в результате чего евреи были спасены.

– Ты только взгляни, - воскликнул он, - кто сегодня пришел в shul [136] !

Оба улыбались до ушей, чистые, прекрасно одетые, в великолепном расположении духа.

– Догадайся, что случилось?
– сказал Коблин.

– Что?

– Он не знает?
– удивился Пятижильный.

– Ничего я не знаю. Меня не было в городе, я только что вернулся.

– Пятижильный женится, - сообщил Коблин.
– Нако- нец-то. На красавице. Видел бы ты, какое кольцо он ей дарит. Теперь со шлюхами покончено, так? А кое-кто хотел бы быть на ее месте.

136

Синагогу (идиш).

– Правда?

– Так что помоги мне в главном, - сказал Пятижильный.
– Приглашаю тебя, мой мальчик, на свадьбу - в субботу через неделю в клуб «Лайонз холл» на Норт-авеню в четыре часа. Приходи с девушкой. Не хочу, чтобы ты затаил на меня зло.

– С какой стати?

– Вот и не надо. Мы ведь двоюродные братья, и я буду рад тебя видеть.

– Всего тебе хорошего!
– произнес я, радуясь, что в сумерках не слишком заметно, как я выгляжу.

Коблин тянул меня за руку - хотел, чтобы я пошел с ними на седер [137] .

137

Седер - ритуальный иудейский ужин, устраиваемый на Пасху.

– Пошли. Ну пошли же.

Разве я мог пойти, если от меня разило тюрьмой? И еще не отошел от своих невзгод? И не нашел Саймона?

– Нет, спасибо, в другой раз, - сказал я, пятясь.

– Но почему?

– Оставь его - у него свидание. У тебя свидание?

– Мне действительно нужно кое с кем увидеться.

– У него сейчас самое время - гормоны гуляют. Приводи свою малышку на свадьбу.

Кузен Хайман по-прежнему улыбался, но, подумав, возможно, о своей дочери, больше ко мне не приставал и замолк.

У дверей Эйнхорна я наткнулся на Бавацки - он спускался, чтобы заменить пробку: Тилли пережгла ее, когда пользовалась щипцами. Наверху одна женщина подвернула ногу, другая тоже двигалась медленно из-за тучности - неуверенно ковыляла, держа в руке свечу, и тем самым еще раз напомнила мне о ночи Исхода. Но здесь не устраивали ни ужина, ни какой другой церемонии. Эйнхорн отмечал только один священный день - Йом-кипур [138] , и то лишь по настоянию Карас-Холлоуэя, кузена жены.

138

Йом-кипур - праздник в иудейском религиозном календаре. Падает на 10-й день после еврейского Нового года (сентябрь - октябрь), отмечается покаяниями в грехах, воздержанием от еды и т.д.

– Что случилось с этим горьким пьяницей Бавацки?

– Не смог добраться до блока с предохранителями - погреб заперт - и пошел за ключом к жене сторожа, - сказала Милдред.

– Если у них есть пиво, нам придется ложиться в темноте.

Неожиданно Тилли Эйнхорн, со свечкой на блюдце, увидела меня в мерцании пламени.

– Посмотрите, здесь Оги, - вырвалось у нее.

– Оги? Где?
– Эйнхорн искал меня взглядом среди неровного света.

– Оги, где ты? Я хочу тебя видеть.

Я вышел из тени и сел рядом с ним; он сменил положение, чтобы пожать мне руку.

– Тилли, пойди на кухню и приготовь кофе. И ты, Милд- ред.
– Он отослал их обеих в темную кухню.
– И вытащи щипцы из розетки. Дамские электрические штучки сведут меня с ума.

– Уже вытащила, - торопливо ответила Милдред усталым голосом.

Во всем покорная, она закрыла дверь, и я остался с Эйн- хорном наедине. Вечернее судебное разбирательство. Мне кажется, он немного играл, демонстрируя строгое отношение ко мне. Рукопожатие было, по сути, формальным - он хотел, чтобы я ощутил глубину его холодности. И свечи уже не казались веселыми огоньками - такие втыкают ночью в каравай хлеба и пускают его по темному индейскому озеру, чтобы тот указал место, где на дне лежит утопленник. Он нагнулся, чтобы взять сигарету, и его седеющие волосы почти коснулись письменного стола - все как обычно: борьба с собой, подтягивание рук за рукава; так муравьи перетаскивают мух. Наконец он затянулся и был готов к разговору. Я решил, что не позволю отчитывать себя как десятилетнего мальчика за наши дела с Джо Горманом - о них он явно знал. Мне нужно было поговорить с ним о Саймоне. Но, похоже, он не собирался читать мне мораль. Должно быть, я слишком плохо выглядел - изможденный, подавленный, доведенный до крайности, злой. Когда мы виделись в последний раз, на мне был «эванстонский жирок» - я приходил посоветоваться насчет усыновления.

– Похоже, дела твои идут не слишком хорошо.
– Да.

– Гормана схватили. Как тебе удалось выпутаться?

– Просто повезло.

– Просто? В краденой машине - даже номера не сменили! Безмозглые тупицы! Его привезли сюда. В «Тайме» была фотография. Хочешь посмотреть?

Я не хотел - знал, что увижу: Гормана, зажатого с двух сторон могучими копами; наверное, он постарался, насколько позволяли связанные руки, надвинуть пониже шляпу, чтобы скрыть от домашних свое избитое лицо. Все так делают.

– Почему ты так долго возвращался?
– спросил Эйнхорн.

– Я бродяжничал, и мне не очень везло.

– Но почему ты бродяжничал? Твой брат сказал мне, что послал тебе деньги в Буффало.

– Он что, приходил к вам?
– нахмурился я.
– Вы хотите сказать, он пытался занять у вас денег?

– Я дал деньги. И еще одну ссуду.

– Какую ссуду? Я ничего не получил.

– Плохо. Моя глупость. Нужно было послать самому.
– Эйнхорн проболтался, в его умных глазах промелькнуло удивление.
– Он провел меня - да, провел. Ему не следовало так поступать с тобой. Тем более что определенную сумму я ссудил ему лично, а деньги, полагающиеся тебе, дал дополнительно. Может, он нуждался, но все равно это уж слишком.

Я кипел от негодования и в то же время чувствовал приближение настоящего горя, которое пересилит теперешнюю боль.

– Что вы имеете в виду? Зачем он одалживал деньги? Чего хотел?

– Если бы он только сказал, зачем ему нужны деньги… Я одолжил их, потому что он твой брат, - его самого я почти не знаю. Он связался с Ноузи Матчником - помнишь, мы еще с ним продавали земельный участок? Сейчас я могу вести дела с такими зубрами, но твой брат - новичок. Саймон заинтересовался тотализатором, но уже после первой игры «Уайт сокс» ему сказали, что он потерял свою долю, и, если хочет остаться в деле, должен принести еще сто баксов; теперь я уже знаю всю историю. Этих денег он тоже больше не видел, а когда стал кипятиться, ему крепко дали в зубы. Хулиганы Матчника избили его и бросили в канаву. Вот такие дела. Думаю, ты знаешь, почему ему так срочно понадобились бабки?

– Да, он хотел жениться.

– С ума сходил по дочке Джо Флекснера - так бы и не слезал с нее. Но теперь этому не бывать.

– Почему? Они же помолвлены.

– Мне жаль твоего брата, хотя он не очень умен и, по- видимому, я потерял семьдесят восемь баксов…

Перед моими глазами стояла жуткая картина - избитый, окровавленный Саймон валяется в канаве. Теперь я не мог говорить о смерти Бабули, о мебели, о выставленной из дома Маме - только слушать.

– Она уже не выйдет за него, - произнес Эйнхорн.