Приключения парижанина в Океании
Шрифт:
Моряк захотел взглянуть на компас. Румпель [29] , чтобы его не залило водой, был установлен на высокой платформе, и Пьер тут же направился к нему.
— Туда нельзя, — грубо остановил его стоявший рядом со штурвальным матрос-американец с револьвером за поясом.
— Я хотел бы взглянуть на компас, — спокойно ответил бретонец.
— Я сказал, туда нельзя, — еще грубее повторил американец.
Встретив помощника капитана, собиравшегося заступить на вахту, Пьер в недоумении рассказал ему о том, как грубо разговаривал с ним матрос.
29
Румпель — рычаг для поворачивания руля судна.
—
— Я заметил это еще вчера, — проворчал Пьер Легаль. — Ладно. Посмотрим кто кого.
Не говоря больше ни слова, он спустился в каюту. Проснувшись, Фрике увидел, как боцман заряжает свой револьвер.
— Бог мой! Что это значит, моряк? — воскликнул он.
— Я хочу быть готовым выстрелить в… этого подлого пса.
— Черт возьми! Неужели дела обстоят так плохо?
— Хуже, чем ты полагаешь, друг. Или я здорово ошибаюсь, или нам придется хлебнуть горя.
— Ба, таким парням, как мы с тобой, сам черт не страшен.
— Если бы речь шла только о нас, меня бы это не слишком тревожило. Но мы в ответе за жизнь наших рабочих и за деньги, доверенные нам друзьями.
— Да, дела неважнецкие, — проговорил задумчиво Фрике, — ты прав.
— А потому, если все пойдет слишком плохо, я размозжу голову этому янки [30] . Он дорого мне заплатит.
30
Янки — презрительное прозвище данное англичанами американским колонистам, преимущественно жителям Новой Англии, часто употребляется как прозвище американцев вообще.
Наступило время завтрака, и друзья, несмотря на свои беспокойства, отдали должное странной смеси топленого свиного сала и рыбы, сдобренной перцем и чесноком, принесенной им в каюту китайцами. Удивительно, но после того, как это экзотическое блюдо было с аппетитом съедено, они погрузились в глубокий сон.
Проснувшись, ни Пьер, ни Фрике не могли определить, как долго они спали, но казалось, что времени прошло немало. В каюте было абсолютно темно. И тот и другой чувствовали себя отвратительно: руки и ноги были словно из ваты, а на голову, казалось, надели железный обруч.
— Но, — с трудом проговорил Фрике, и голос его прервался от гнева, — мы связаны!..
— Черт побери! — закричал Пьер Легаль. — Нас и впрямь заманили в западню.
ГЛАВА 2
Наши герои оказываются под строгим арестом. — Пьер Легаль награждает себя весьма выразительными, хоть и незаслуженными эпитетами. — Бретонский моряк не может смириться с тем, что его кормят с ложки, словно младенца. — Планы бандитов. — Страшные угрозы. — Почему пират не выбросил за борт наших друзей. — Два пути из Макао в Сидней. — На всех парах сквозь рифы. — Опасные маневры. — Корабль терпит крушение. — На рифе. — Агония корабля. — Капитан первым покидает тонущее судно. — Что происходило в трюме, пока «Лао-цзы» сидел на мели. — Бегство эмигрантов.
Итак, Пьер и Фрике оказались под арестом. Усыпленные с помощью подмешанного в пищу наркотика, они были крепко связаны бандитами. Убедившись в прочности веревок и в бесполезности любых усилий, друзья замерли на своих койках, оценивая сложившуюся ситуацию с трезвостью, присущей людям, привыкшим к приключениям и опасностям.
Фрике первым нарушил молчание.
— Пьер, — сказал он вполголоса, — я — круглый дурак. Надо было еще вчера обдумать твои слова и принять все необходимые меры предосторожности.
— Многого бы ты этим добился?
— Конечно.
— И что бы ты сделал, сынок?
— Ах, черт побери, я бы схватил старшего помощника за шиворот, а ты бы взял за горло капитана. А потом, связав обоих негодяев, чтобы по прибытии на место передать их местным властям, мы пошли бы правильным курсом.
— Неплохой план, мы без труда связали бы этих негодяев, и я мог бы взять управление кораблем на себя, однако риск был бы велик.
— Не понимаю.
— Ты забываешь, что на борту еще пять или шесть матросов-американцев.
Целый букет подлецов, они стоят на вахте, едят и даже спят с револьвером за поясом. А в машинном отделении есть люди, которых мы с тобой даже не видели. По крайней мере, добрая треть из них белые… Что же касается цветного экипажа, говорящего на языке, которого я не знаю, то тут тоже не все так просто… Но, в общем, сынок, я повторяю, риск был бы велик. Да и управлять кораблем вдвоем дело не из легких… К тому же у меня не было никаких доказательств, что они изменили курс. И наконец, мы отвечаем за этих несчастных, которых должны доставить живыми и невредимыми на место.— Черт побери! Это-то и выводит меня из себя. Ах, если бы мы рисковали лишь собственной головой!
— Да, ты прав! Когда в моем кошельке появляются деньги, я никогда не знаю, как ими распорядиться, и потому стараюсь спустить их как можно скорее. Но когда речь заходит о чужих деньгах… При одной мысли, что с ними может что-либо случиться, у меня сердце начинает дрожать как овечий хвост, а голова совсем перестает работать.
— Готов биться об заклад, они нас собираются обворовать. Я прекрасно понял, какую игру ведет этот негодяй.
— Тысяча чертей! Надо же быть таким дураком, как я! Это я во всем виноват! Старый тупица! Безмозглый осел! Вместо того, чтобы болтать языком, как какой-то марселец, мне бы следовало не интересоваться компасом и не говорить об изменении курса, а просто быть начеку и не спускать с них глаз. Тогда этот подлец не решил бы пришвартовать нас здесь, как двух хорошо погулявших на берегу молокососов.
— Ты напрасно коришь себя, дружище, — прервал его Фрике. — Видишь ли, этот трюк давно ими задуман. Уверен, что американец и не думал везти нас на Суматру. Уже в тот день, когда мы сообщили помощнику капитана, куда собираемся доставить наших кули, оба негодяя решили их просто перепродать. Чуть раньше, чуть позже, нас все равно бы связали и заперли в этой каюте. Ты просто ускорил ход событий. Знаешь, что еще пришло мне в голову: этот тип, Бартоломеу ду Монти, тоже приложил здесь руку. Помнишь его слова, сказанные нам напоследок?
— Еще бы не помнить! Как сейчас вижу его словно дегтем измазанную физиономию и омерзительную улыбку! Если я когда-нибудь снова окажусь в Макао, то вытрясу из него душу.
— А пока, — вновь заговорил Фрике, — лежать так не слишком удобно. У меня затекли руки и ноги, мне хотелось бы изменить положение.
— Бедный малыш, — искренне посочувствовал ему боцман, — сразу видно, что ты не привык к такому. Когда я был молод и любил таскаться по кабакам, меня не раз сажали на гауптвахту. С нами тогда обходились сурово, чуть что, заковывали в кандалы или же отправляли на шесть часов сигнальщиком на брам-стеньгу [31] . Надо признать, наш добрый старый флот готовил неплохих моряков… Наберемся терпения. Хорошо еще, что этим проклятым безбожникам не пришла в голову мысль рассадить нас по разным каютам.
31
Брам-стеньга — третье снизу колено составной мачты парусного судна, считая стеньгу вторым, а мачту — первым. (Примеч. перев.)
Тем временем наступило утро и тусклый свет, проникавший через иллюминатор в каюту, позволил друзьям лучше рассмотреть произошедшие с ними перемены. Оба они были связаны, но не цепями, а крепкими рыболовными снастями, что, впрочем, не сильно облегчало положение пленников.
Настал час завтрака, дверь отворилась, и юный китаец с огромной миской рисовой похлебки, в которой плавали маленькие кусочки мяса, появился на пороге.
— Ого! — воскликнул Фрике. — Вот и завтрак. — Китаеза с его баландой напомнил мне мое первое приключение на берегу реки Огове [32] вместе с доктором Ламперьером, тогда местные чернокожие решили нас сперва откормить, а потом уже съесть.
32
Огове — река в Экваториальной Африке, в Габоне. (Примеч. перев.)