Приключения первого бессмертного человека на Земле

— Э пэр тэ, — сказала Беллина, — мандорле кандите.

Это я понял – миндаль в сахаре.

Явно желая поскорей угостить, она ухватила одну из миндалин и выпустила её из пальцев. Закусила губу, поневоле застонала. Орех был раскалённый.

Я взял её руку, чтобы поскорее подуть на обожжёное место. И пока я дул, она смотрела на меня. Потом сказала:

— Ке окки адзурри! Какие синие глаза!

Дело в том, что из-за генетического эксперимента у меня появилось непредвиденное отцом побочное явление – необыкновенная синева глаз. Все, кто меня видят, сразу обращают на это внимание.

Я взял блюдо с миндалём, и мы вышли из дома обратно к столу. Но ни отца, ни Микеле там уже не было.

Беллина показала куда-то в глубину участка. Я направился туда и застал их расхаживающими возле грядок. Чего тут только не росло – помидоры, огурцы, полосатые кабачки цукини, морковь, чеснок. Даже картошка, и та была у Микеле своя собственная.

— Хочешь черешню? – спросил отец, указывая на растущие за клумбой роз раскидистые деревья с высокими подпорками.

Такой крупной, сладкой черешни я никогда не ел, даже не пробовал.

Микеле подошёл ко мне, повёл показывать и другие плодовые деревья – груши, персики, сливы, яблони. В этом саду росли даже апельсиновые деревья, мандариновые. Все стволы были покрашены белой извёсткой – защита от вредителей, тщательно окопаны.

В стороне, на открытом, солнечном месте лежали среди листьев, похожих на лопухи, набирались соком арбузы и дыни. А в самом конце вместо ограды высились кактусы опунции с длинными колючками.

Сад был велик, казалось, слишком велик для такого всё-таки очень пожилого человека, как Микеле. Было ясно, что в этих делах Беллина ему не помощник. «Богатый, известный на весь мир художник, — думал я, — зачем ему это нужно, когда здесь на каждом углу торгуют фруктами и овощами.»

Напоследок Микеле показал нам цементный бассейн–давильню для винограда, парник–оранжерею с какими-то экзотическими деревцами. Сейчас они сплошь были покрыты яркими цветами. Словно бабочками.

От всего этого у меня запестрело в глазах, и я рад был вместе со всеми вновь очутиться в прохладной тенистой гостиной.

–   Регалло, — сказал Микеле. – Подарок.

И положил передо мной на стол толстую монографию с изображённым на суперобложке портретом заросшего бородой седого старика. Высокий лоб и щёки его были прорезаны множеством морщин, губы скорбно сомкнуты.

Я сразу узнал автопортрет Леонардо да Винчи. С тех пор, как ещё в России отец обложил меня книгами по искусству, я всегда представлял себе именно таким лицо Бога.

В этой монографии, кроме репродукций всемирно известных картин, было воспроизведено множество чертежей – парашюта, танка, подводной лодки, укреплений, мостов… Не я, а Леонардо да Винчи, живший за столько веков до меня, вот уж кто должен был стать бессмертным, вечным! Сколько бы ещё он напридумывал, изобрёл, нарисовал!

Я-то ничего пока не умею, не чувствую в себе никаких талантов.

Перед тем, как подняться с отцом и Микеле на второй этаж, в мастерскую, я увидел себя.

Отец для каких-то своих научных целей каждый год фотографировал меня в одной и той же позе. Это цветное фото было снято шесть лет назад. Я стою на пороге комнаты в одних трусиках. Заметен браслет на руке. Видно, что глаза – синие.

Слева в старинной рамке на пожелтелой, выцветшей фотографии сидели на стульях два человека – старик и старушка. По их напряжённым позам, по заскорузлым рукам, лежащим на коленях, сразу было понятно, что это крестьяне.

— Падре э ля мамма, — заметил Микеле.

А отец подозвал к стеклянной тумбочке с разложенными на её полках маленькими статуэтками, пирамидками, веночками. Эти бесчисленные вещицы были сделаны их золота и серебра и, как выяснилось, представляли собой призы различных международных выставок, посвящённых творчеству Микеле. Награды из Франции, США, Австралии, Германии, Индии, Бразилии, Китая, Канады…

Между тем, Микеле уже звал нас за собой, поднимаясь по лестнице в мастерскую.

Это было большое помещение с окном вместо четвёртой стены. Из него виднелось море и наша яхта.

На стенах висели графические работы Микеле: соборы, старинные каменные здания с колоннами, арками, наружными лестницами, балкончиками. Ни автомашин, ни людей, ни даже признака их присутствия нигде не было видно среди этих тяжёлых громад, изображённых тончайшими линиями. Здания словно таяли в воздухе. Некоторые из них я видел во время автомобильной прогулки с Микеле. Они были изображены с фотографической, документальной точностью.

И всё же, чем дольше я ходил вдоль стен, тем сильнее всё это казалось нереальным.

Это чувство усилилось, когда на глаза попался натюрморт, выполненный, наверно, акварелью.

Крупная рыба, розовато–сиреневая, лежала, свесив хвост со стола, на котором стояла гранёная вазочка с белыми цветочками и разбросано несколько бело–розовых ракушек.

Вот и всё. Словно появившееся из тумана и навсегда уходящее обратно в туман.

Отец стоял за моей спиною. Тоже смотрел на акварель.

— Прощается с жизнью, — тихо сказал он.

— Почему?!

— У него цироз печени.

Я оглянулся. Микеле сидел у приставленного к окну длинного стола и придирчиво разглядывал в лупу какой-то из своих набросков.

Заметив, что мы задержались у акварели, он поднялся, подошёл и стал снимать её со стены.

— Нет. —сказал отец. —Грацие. Спасибо.

Но Микеле невозможно было переубедить.

Так мы и пошли к нашей лодке – с бесценной акварелью, монографией Леонардо да Винчи, да ещё с бумажным пакетом, полным засахаренного миндаля, который в последний момент вручила мне Беллина.

8

Летом навалилась жарища. По утрам, когда ещё дул слабый ветерок, мы с отцом порой выплывали из гавани под парусом.

Море вдали от города такое прозрачное и чистое, что, плавая возле яхты, можно видеть, как в отблесках света по далёкому дну бочком пробирается краб или шурует своими щупальцами осьминог.

Медуз почему-то совсем не было. И поэтому я без страха учился нырять в маске, а потом и без маски. И всё было бы хорошо, если бы отец не следил за каждым моим движением, боясь, как бы я не утонул. И ещё он боялся за мои уши, которые, между прочим, никогда не болели. Каждый раз перед купанием заставлял затыкать их специальными пластмассовыми пробочками.