Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– Сейчас принесу, – сказал Трифон Исаев и, уложив Прохора Васильевича на нары, вышел, запер двери и побежал к дому Василья Игнатьевича; пробился сквозь толпу на двор и в людской отыскал дворника.
– Голубчик, Ваня, сделай милость, вызови ко мне Конона.
– Как же вызвать-то его, ведь он там в прислуге, чай?
– Как хочешь, а вызови. Важное дело. Я его подожду у ворот.
– Ладно.
Конон не заставил себя долго ждать.
– Слушай-ко, – сказал ему Трифон, отводя его по тротуару от толпы, – сейчас же скажи ты своему барину, что мне до него дело есть. Дело важное.
– Да каким же образом? Как теперь его вызвать?
– Во г! Ты меня проведи
В это время гости только что приподнялись поздравить шампанским Прохора Васильевича и Авдотью Селифонтовну.
Наш Прохор Васильевич утомился от поклонов и благодарностей, продолжавшихся несколько часов. Ужасно как все это ему надоело. Разряженный, по выражению Матвевны, графчиком, он сидел подле Авдотьи Селифонтовны, разбеленной, разрумяненной, в дымку и кружева разряженной и разукрашенной, жемчугом, брильянтами, изумрудами, яхонтами, опалами и всеми драгоценными каменьями, тысяч на пятьсот, обвешанной и усеянной.
Она сидела как восковая фигура с самой простой механикой движения глаз. Из недр ее вырывалось только: «Ах, перестаньте!» – когда наш Прохор Васильевич, со скуки, начнет напевать ей под музыку шепотом: «Душа моя, душечка! Распрекрасная Дунечка! Долго ли нам мучиться, за столом сидя чваниться, глупым людям кланяться?»
Иногда она произносила и по-французски: «Ох, ву!» [144] . Тогда молодой в ответ шептал ей: «Ох ты, моя амочка!» [145] .
[144] Вы (франц. vous).
Встав из-за стола, иллюминованного, кроме канделябров, по распоряжению самого Василия Игиатьича, двумя золочеными статуями, которые у прежнего хозяина стояли по углам залы, держа в руках по полпуду свеч, Авдотья Селифонтовна пошла переодеваться, а наш Прохор Васильевич свободно зевнул и сказал про себя: «Потеха!»
Конон стерег уже его.
– Пожалуйте в кабинет, – шепнул он ему. – Зачем мне туда жаловать?
– Важное дело.
– Какое?
– Про то он знает.
– Хорошо.
Дмитрицкий хотел уже идти; но его обступили охотники поздравлять и свидетельствовать свое почтение, с расточительною щедростью на желания.
Особенно некоторые из молодежи, всматриваясь в бывшего закадычного друга, с недоверчивостью в собственные глаза, робко подходили к нему напоминать старую дружбу.
Мнимый Прохор Васильевич с восторгом ахал и с удивлением восклицал: «Как вы переменились! Ей-ей, не узнал! Скажите пожалуйста! В такое короткое время!»
– В самом деле, и его ни за что нельзя узнать! Так переменился! – шептали между собой бывшие приятели Прохора Васильевича.
– Нечего сказать, великолепный дом у вас, Прохор Васильевич!
– Изрядный, – отвечал нетерпеливо Дмитрицкий. – Помилуйте! господский дом!
– Неужели?
– Ей-ей! Так-таки его со всем убранством и изволили купить?
– Вот как видите, кроме свечей; свечи особенно куплены.
– Так-с; уж конечно стеариновые?
– Старинные, древние.
– Так-с, стало быть оно и значит старинные. Совершенно справедливо-с: вот на памяти моей вологодские маненько чем уступали. Чем больше свеча вымерзла, тем белее, сударь, и крепче. Как зим пять прохватит
ее морозом, так и повыжмет сок-то, не хуже тисков. А почем изволили брать пуд?– Право, не знаю; а вот я сейчас спрошу.
И Дмитрицкий бросился из толпы, через ряд комнат, в свой кабинет, подле роскошной спальни, где сваха Матвевна, окруженная толпой разряженных Игнатишен, Кузминишен, Панфиловен и Филипповен, играла важную роль.
Тут показывала она любопытным богатую постелю, огромное трюмо, в которое все охорашивались, разные убранства, разные вещи и оценяла их. Аханью не было конца.
Между тем как в пространных великолепных комнатах, где некогда хозяин чинно принимал гениальных русских актеров, разыгрывавших без платы, у себя и в гостях, от позднего утра до раннего, роли лордов и леди, маркизов и маркиз, а новые подражатели барства и господства расхаживали под гром музыки, покашливая, поглаживая бороды и рукава сюртуков и фраков, как будто говоря: «Каково сукнецо-с?» – поправляя перчатки, платки на шее и шали на плечах, натуживаясь, чтоб порастянуть узкий корсет, и нося перед собою обеими руками передний хвост платья, чтоб не наступить на него и не грохнуться, – Дмитрицкий заперся в своем кабинете и беседовал с Трифоном Исаевым.
– Ну, что? Какое важное дело?
– А вот какое! черт принес не вовремя настоящего Прохора Васильевича; чуть-чуть было не затесался к вам па свадьбу!
– Неужели? За чем же дело стало?
– К счастью, что я поймал его за хвост у самых ворот!
– Ах, дурень! Кто тебя просил?
– Кто просил! поставил бы он все наше дело вверх тормашками.
– Ах, Трифон! Все дело испортил! Какая бы славная была Штука!… Двойник! Ах, досада! экой ты урод!
– Шутите, шутите!
– Врешь, дурень, не шутки; это бы так затронуло мое самолюбие: пусть бы кто решил, который из нас чертово наваждение и который настоящий Прохор Васильевич… как ты думаешь, кого бы из нас «тятенька» признал за настоящего сына? а?…
– Вот время нашли черт знает о чем говорить!
– Спрашиваю, так говори! – крикнул Дмитрицкий.
– Что вы кричите!… шутки, что ли? Того и гляди, беду наживешь… Право, вы черт!
– Молчи, шитая рожа! Если сам не видывал черта в глаза, так не смей сравнивать меня с его портретом… Иу, так которого же из нас тятенька признал бы за настоящего Прохора Васильевича?
– Разумеется, что настоящего и признал бы.
– Врешь, Трифон! По твоим рассказам настоящий Прохор Васильевич, несмотря на то, что настоящий, настоящая дрянь; так ли?
– Да оно так…
– А я золото?
– Кто говорит…
– Так каким же образом разумный человек, «тятенька», предпочел бы дрянь золоту?
– Дрянь, да своя.
– Ты – Тришка! а больше ничего. Где ж наш настоящий Прохор Васильевич? куда ты его девал?
– У меня на квартире…
– Хм! Что ж теперь делать с ним?
– А по-моему, вот что…
– Что?
– Да что… так, ничего то есть… знаете? – отвечал Трифон Исаев, зверски усмехаясь.
– Что-о? – крикнул грозно Дмитрицкий, – ах ты скаред! Тронь только волос на голове его, так знаешь куда ворочу?…
– Экая гроза! поди-ко-сь. Что ж… вместе!
– Молчать!… Слушай, зверь, я и себя не поберегу!
– Да что, вправду, ругаться стал! Слуга, что ли, я достался!… Сам-то что?
– А вот что!
Дмитрицкий схватил Трифона за ворот и встряхнул.
– О-о, дьявол! – прошипел он, задушив голос, – в самом деле дьявол!
– Прохор! а Прохор! Что ты тут делаешь, ушел от гостей? – раздался голос Василия Игнатьевича за дверьми.
Трифон Исаев побледнел с испугу, бросился было в двери.