Приключения Ромена Кальбри

Свет не без добрых людей, — говорит пословица, на этот раз мы вполне в этом убедились. На прощанье доктор и сестры сделали сбор в зале св. Карла и собрали 25 франков. Сумма эта избавила нас от путешествия в Пор-Дье пешком. Они разыскали агента, поставляющего кормилиц для больницы, который отправлялся в Вир.

В Вире агент обещал посадить нас в дилижанс, который ежедневно идет в Пор-Дье, и заплатит за наш проезд. Кроме того, ввиду предстоящего пути на родину я экономил все время, насколько мог, и откладывал по нескольку су всякий день, что составило целых 22 франка!

У нас теперь был порядочный запас. Какая громадная разница между нашим приходом в Париж два месяца тому назад и нашим отъездом из него!

Добрая мадам Берсо проводила нас до повозки и надавала на дорогу всякой провизии.

Кибитка для перевозки кормилиц из Вира в Париж представляла собою не очень-то удобный экипаж: две продольных деревянных скамьи, а по середине охапка соломы, но для нас это была такая роскошь, о которой мы прежде не смели и мечтать.

Хотя уже был конец января, но погода стояла не очень холодная. Мы скоро подружились с кормилицами, которые везли детей на выкормку в деревню, они относились к нам очень хорошо, а когда армия малышей начинала неистово орать, мы вылезали из кибитки и шли пешком.

В Вире почтальон посадил нас в дилижанс на расстоянии всего одного лье от Пор-Дье.

Итак, наше путешествие приходило к концу, мы у пристани, почти у порога родительского дома. Через какой-нибудь час увижу матушку — какое счастье!

Выйдя из дилижанса, мы шли некоторое время молча. У каждого на душе были свои заботы и сомнения. Дези первая прервала молчание.

— Пойдем потише, Ромен, мне надо с тобой серьезно поговорить.

— Мне также надо кое-что сказать тебе, — ответил я, — во-первых, вот письмо, передай его от меня маме.

— Зачем письмо, — кротко перебила она, — разве ты не вернешься домой со мной вместе? Почему ты не хочешь сам отвести меня к твоей маме? А если она и знать меня не захочет, а если она не согласится жить со мной, куда же я тогда пойду?

— Не говори так, ты не знаешь, как добра моя мать, она не способна так поступить.

— О! Я не сомневаюсь, что она добрая, очень добрая, но вопрос в том, простит ли она мне, что я тебя не удержала? Она, может быть, не поверит, что я всячески просила и убеждала тебя вернуться к ней, а ты все-таки поставил на своем.

Разве это правдоподобно, чтобы ты довел меня до порога своего дома, а сам не вошел даже, чтобы поздороваться с мамой, с которой ты так давно не видался! Разве это возможно? Неужели ты способен так поступить, Ромен?

— Об этом-то именно я и говорю ей в письме, которое прошу тебя передать. Я пишу, до чего мне трудно уходить, не повидавшись с нею! Но пойми же, Дези, если я увижу ее, я не в силах буду уйти, и тогда придется вернуться в Доль к дяде. А для меня это хуже смерти. Другого выхода нет. Мама заключила с ним письменное условие, а он не такой человек, чтобы поступиться хоть на маковую росинку своими правами на меня, особенно теперь, когда он в злобе за мой побег, он никогда нам этого не простит, ты не знаешь, какой это ужасный человек.

— А может быть мама найдет какое-нибудь средство избавить тебя от него.

— Если мама нарушит условие, ей придется за меня платить неустойку, тогда как если я попаду на корабль, он не будет в состоянии ничего поделать со мной по моем возвращении, потому что раз я попаду в моряки, я больше ему не принадлежу. Я уже все это обдумал.

— Конечно, может быть, в этом ты и прав, Ромен, а все-таки мне кажется, что ты поступаешь дурно и бессердечно относительно своей мамы…

Я был сам недостаточно уверен в своей правоте, поэтому замечание Дези задело меня за живое.

— Ты думаешь, что я делаю дурно? — переспросил я с досадой.

— Да, по-моему нехорошо, и если твоя мама начнет тебя обвинять в том, что ты не довольно ее любишь, я не в силах буду тебя защищать, потому что в душе буду с ней согласна.

Минуту мы шли молча, каждый погруженный в свои думы. Я был подавлен, растроган, мое упорное решение стать моряком во что бы то ни стало, как покойный отец, как дядя Флоги, поколебалось, я уже готов был уступить, но я слишком много перестрадал от своего упорства и назад идти казалось невозможной слабостью, ко всему этому страх возврата в Доль! Поэтому я старался бороться, как мог, с охватившим меня волнением.

— Разве я когда-нибудь дурно поступал с тобой? — спросил я Дези.

— Нет, никогда.

— Почему же ты думаешь, что я способен относиться дурно к другим, особенно к маме, которую я люблю больше всех на свете?

Она посмотрела на меня грустным взглядом.

— Ну, отвечай же.

— Нет, я этого не думаю.

— Может быть, ты сомневаешься, что я люблю маму и что я нарочно хочу заставить ее страдать? Ну так, если ты меня хоть чуточку любишь за прошлое и уверена, что я не злой мальчик и ничего не делаю нарочно, чтобы причинить маме горе, не говори мне больше таких вещей. Ты, может быть, способна будешь убедить меня остаться, но я знаю наверное, что из этого выйдет одно несчастье для всех нас.

Она ничего на это не сказала, и мы шли молча, оба расстроенные и несчастные.

Я нарочно повел Дези через поле, всегда пустынное, чтобы не встретить случайно кого-нибудь из жителей Пор-Дье. Мы благополучно дошли до небольшого оврага, от которого начинался наш двор. В церкви звонили от обедни, матушка, наверно, уже вернулась домой.

— Вот, — сказал я Дези, показывая рукой на кровлю, — вот наш домик, где я всегда был так счастлив, где меня всегда любили. С этого дня он и для тебя станет родным домом!

Голос у меня задрожал от волнения, я с трудом удерживал рыдания.

— Ромен, — произнесла Дези умоляющим голосом. Но я крепился.

— Ты сейчас войдешь одна, — заторопился я, — и отдашь маме мое письмо; ты скажешь ей: «Вот письмо от вашего сына». Когда она прочтет его, то, я знаю, примет тебя, как родную дочь. А через шесть месяцев я к вам вернусь. Я напишу вам из Гавра, а теперь прощай!

Я хотел бежать, но она схватила меня за рукав.

— Не удерживай же меня, Дези, милая, ради Бога, ты видишь, что я сейчас расплачусь и не в силах буду уйти.

Она разжала руки.

— Поцеловать ее за тебя, Ромен, да?

Я уже отбежал на несколько шагов, но при этих словах вернулся, крепко обнял Дези, причем ее слезы смочили мне все лицо.

Затем я бросился бежать без оглядки, ибо понимал, что еще одна такая минута, и вся моя напускная твердость растает, как воск, но, опомнившись, вернулся потихоньку назад и спрятался в кустах. Дези, постояв немного во дворе, наконец вошла в дом. Долго она там оставалась, а я был вне себя от беспокойства, что же будет дальше? Что если мамы нет дома, или же она вдруг, как и мать бедной Дези!..