Приключения русского дебютанта

— Я? — Владимир проглотил коньяк.

— Ты, — повторил Сурок.

— Я? — опять притворно удивился Владимир.

— Ты — лучше всех.

— Нет, ты лучше всех.

— Ты — просто блеск.

И тут Владимир прибег к аргументу не менее трезвому, чем прочие.

— Ты — просто блеск, — запел он, успевая отхлебывать грушевого бренди между фразами. — Фейерверка всплеск.

Видимо, его голос звучал громче, чем он предполагал, ибо пианист немедленно переключился с репертуара из «Доктора Живаго» на мотив песенки, исполняемой Владимиром. Пианист, как почти все в Праве, был открыт для предложений.

— Ты — Колизей, — продолжал Владимир еще громче. Немцы вокруг одобрительно заулыбались, радуясь, как водится, перспективе дармового заграничного развлечения. — И Британский музей.

— Встань и пой, товарищ Гиршкин! — Сурок подбодрил Владимира сильным пинком под столом.

Владимир с трудом поднялся, но не удержался и упал на стул. Повторный тычок от шефа вновь поставил его на ноги.

— Ты — вальс, ну просто Штраус! Шекспира сонет, кабриолет, ты — Микки-Маус!

Сурок подался вперед и, вопросительно глядя на певца, ткнул себя пальцем в грудь.

— Нет, нет, ты — Сурок, — успокоил его шепотом Владимир.

Сурок изобразил, будто с облегчением вздыхает. Да этот хомяк и вправду классный малый!

— Богемское стекло, — хрипел Владимир, — Карибское тепло…

Официанты отчаянно возились с микрофоном, стараясь направить его на певца.

— Малиновая ночь летом в Испании… Ты — Берлинале, капуста кольраби и само процветание…

Перевести бы эти строчки на немецкий, краснорожие дойчфольке зашлись бы от восторга, и, возможно, Владимиру удалось бы выставить их на чаевые или закадрить какую-нибудь немку.

— Я ж урод смурной, сплошь провалов треск…

Ох, любишь ты дешевые эффекты, Владимир Борисович.

— А ты, детка, просто блеск, но… только ряадом со мно-о-й!!. [41]

Овация, даже более бурная, чем в «Радости» на поэтическом вечере. Охрана Сурка неуверенно поглядывала на хозяина, словно в ожидании тайного знака, повелевающего вскочить и изрешетить пулями весь зал, чтобы ни одного свидетеля этого маленького дивертисмента не осталось в живых. И было от чего встревожиться: Сурок, скорчившись от смеха, скрылся под столом, как серфингист под набежавшей волной, и сидел там, не переставая хохотать и биться головой о днище. Владимиру пришлось выманивать его клешнями омара, возлежавшими, в полном соответствии с меню, на пюре из киви пронзительно лаймового цвета.

41

Вольная интерпретация песенки «You Are the Тор» американского джазового музыканта Коула Портера (1891 1964).

3. Счастливейший человек на свете

Он решил приударить за Морган, хорошей девушкой, примкнувшей к тусовке в тот вечер в «Радости».

Это было не политическое решение и даже не совсем эротическое, хотя его привлекали формы Морган и ее бледность, и, возможно, — правда, Владимир был не очень в том уверен — она могла бы стать неплохой Эвой ему, новоявленному Хуану Перону. Но пиаровские заботы уступали в интенсивности романтическим позывам. Владимир тосковал по женскому обществу. Когда он просыпался в пустой постели, утро казалось ему странным и каким-то нескладным; а по ночам мягкого растлевающего пуховика, под которым он отключался, было все же недостаточно. Он с трудом понимал себя. После всех напастей, Через которые ему пришлось пройти по милости американок (занесло бы его в Праву, если бы не Фрэнни?), он по-прежнему зависел от их расположения, только оно позволяло ему чувствовать себя молодым млекопитающим — жизнелюбивым, нежным и полным спермы. Однако на сей раз выстраивать отношения будет он. С «аппендиксной» стадией, когда он всюду следовал за Фрэн и захлебывался от восторга, стоило ей произнести «семиотика», покончено. Сейчас ему необходима девушка наивная и податливая, как эта Морган, чем бы она потом ни оказалась.

Ухаживали в Праве различными способами. И большая часть этих способов была сопряжена со случайными встречами в клубах и на поэтических чтениях, с прогулками по мосту Эммануила или простаиванием часами в очереди в единственную в городе автоматическую прачечную — эпицентр экспатриантской активности. И при каждой встрече он, Владимир, будет стараться показать себя человеком необычайно умным, великодушным, компанейским, он будет сыпать именами, набирая таким образом фишки, которые позже отоварит свиданием.

Либо иной вариант: действовать в старомодном проактивном стиле, просто позвонив ей. Он решил (поскольку, по словам Александры, его координатора по связям с общественностью, почва была полностью подготовлена) испробовать последний способ и позвонил Морган из машины. Но телефонная линия сталинской эры не желала соединять двух кандидатов во влюбленные, и вместо Морган Владимир постоянно попадал к почтенной бабушке. На пятый раз та проскрипела: «Хер иностранный» — и велела «уебывать в свою Германию».

Тогда Владимир звякнул Александре. Она уже дважды устраивала с Морган «девичники», и дружба между девушками крепла день ото дня. Александра, позевывая (очевидно, она пребывала в объятиях Маркуса), выдала ему адрес Морган где-то у черта на куличках и пару острот касательно девичьей добродетели. Как бы ему хотелось сменить курс и, направив машину к окраине, где жила Александра, пригласить ее в кино или в иное место, куда люди ходят на свидание. Но Владимир двинул дальше, за реку, въехал в фабричный пейзаж и нашел тихую асфальтированную улочку с единственным и одиноким многоквартирным домом, словно угодившим в бюрократическую бурю, — парочки взбесившихся резолюций хватило, чтобы его отнесло прочь от братьев-панеляков.

Морган жила на седьмом этаже.

Владимир вошел в лифт, уютно пахнувший колбасой (ему потребовалось напрячь все силы, чтобы открыть и закрыть его железную дверь, — зарядка с Костей явно шла впрок), и постучал в дверь квартиры 714–21 Г.

За дверью послышался шорох, слабый скрип пружин на фоне негромкого бормотанья телевизора, и Владимир вдруг испугался, что какой-нибудь рослый американский парень опередил его — весьма разумное объяснение скрипа пружин и телевизора, включенного в пятничный вечер.

Морган отперла дверь, не спрашивая, кто там (прискорбная привычка всех не ньюйоркцев), и была она, к радостному изумлению Владимира, одна. Абсолютно одна — по телевизору двое унылых ведущих освещали столованские новости; на журнальном столике лежала маленькая пицца из магазина в Новом городе, смело экспериментировавшего с начинкой: яблоки, эдамский сыр и сосиски; на подоконнике толстый кот, русский голубой, тоскливо мяукал и скреб когтями, стремясь к заоконной свободе.

По лбу Морган морской звездой расползлась розовая блямба (отдаленная родственница винного пятна на темени Горбачева), щедро намазанная кремом; хозяйка куталась в махровый халат лавандового цвета, который был ей мал на несколько размеров, — такие халаты выдают узникам государственных приютов.

— Ой, это ты! — Ее круглое лицо просияло идеальной американской улыбкой. — Как ты сюда попал? Меня никто никогда не навещает.

Владимир слегка растерялся. Он ожидал затяжного смущения при таком-то состоянии ее гардероба и лба. Смущения, которое, надеялся он, оттенит его достоинства и облегчит задачу уговорить ее пойти с ним куда-нибудь, а заодно и влюбиться в него. Но вот она стоит перед ним, радуется его появлению и запросто признается, что гостей у нее почти не бывает. Владимир припомнил ее сногсшибательную искренность в «Радости», когда она впервые познакомилась с тусовкой. И опять все та же искренность изливалась из Морган потоками. Что это, новая разновидность патологии?