Приключения Шерлока Холмса. Мой друг, убийца (сборник)

И тут наверху, в районе вентиляционного отверстия, на какую-то долю секунды блеснул свет, и мы почувствовали сильный запах горелого масла и раскаленного металла. Кто-то в соседней комнате зажег потайной фонарь. Потом я услышал какое-то шуршание, и все снова смолкло, только запах становился все сильнее. Около получаса я просидел, тщетно пытаясь уловить хоть звук. Потом неожиданно стал слышен другой, едва заметный шум, очень тихое, ровное шипение, словно струйка пара выбивалась из носика кипящего чайника. В ту же секунду Холмс вскочил с кровати, зажег спичку и стал бешено колотить тростью по шнурку фальшивого звонка.

– Вы ее видите, Ватсон? – закричал он. – Видите?

Но я ничего не видел. Как только Холмс зажег свет, до моих ушей донесся тихий отчетливый свист, однако неожиданная вспышка ослепила мои привыкшие к темноте глаза, и я просто не мог различить тот предмет на шнурке, по которому так яростно бил палкой мой друг. Я увидел, что его лицо было мертвенно-бледным от ужаса и отвращения. Он перестал орудовать тростью и стал всматриваться в отдушину, как вдруг наступившую тишину прорезал самый жуткий крик из тех, которые мне когда-либо доводилось слышать. Крик становился все громче и громче; боль, страх и ярость слились в один отчаянный вопль. Потом мне рассказывали, что этот крик поднял с постелей не только обитателей близлежащей деревни, но даже был слышен в отдаленном доме приходского священника. Похолодев от страха, мы с Холмсом смотрели друг на друга, не в силах пошевелиться, пока последний его отголосок не растворился в тишине, которая породила его.

– Что это? – задыхаясь промолвил я.

– Это значит, что все кончено, – ответил Холмс. – Наверное, это даже к лучшему. Берите револьвер, мы идем в комнату доктора Гримсби Ройлотта.

С мрачным лицом он зажег лампу, и мы прошли по коридору к комнате доктора. Дважды Холмс постучал в дверь, но ответа не последовало. Тогда он повернул ручку и вошел, я последовал за ним, держа наготове оружие.

Нашим глазам представилось поразительное зрелище. На столе стоял потайной фонарь с наполовину закрытой задвижкой, яркий свет которого был направлен на сейф. Дверь железного ящика была приоткрыта. Рядом с ним на деревянном стуле сидел доктор Гримсби Ройлотт в длинном сером халате, из-под которого торчали голые лодыжки. На ногах у него были красные турецкие туфли без задников, на коленях лежал тонкий хлыст, который привлек наше внимание днем. Голова его была запрокинута, подбородок торчал вверх, а страшные остекленевшие желтые глаза смотрели куда-то в угол потолка. На лбу у него лежала странная желтая лента с коричневатыми пятнами. Казалось, она была туго завязана вокруг его головы. Когда мы вошли, он не пошевелился и не издал ни звука.

– Лента! Пестрая лента! – тихо произнес Холмс.

Я сделал шаг вперед, и в тот же миг это странное украшение пришло в движение, и из волос доктора с шипением медленно выползла маленькая граненая головка и раздувшаяся шея мерзкой змеи.

– Это болотная гадюка! – воскликнул Холмс. – Самая ядовитая индийская змея. Он умер через сорок секунд после укуса. Что ж, зло покарало зло. Преступник упал в яму, которую вырыл другому {84} . Давайте теперь вернем это существо в его логово и отведем мисс Стоунер в более безопасное место. Потом сообщим полиции о том, что произошло.

84

…в яму, которую вырыл другому… – Возможно, Холмс цитирует библейскую книгу Екклезиаста: «Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змея» (Еккл. 10:8) или Книгу Притчей Соломоновых: «Кто роет яму, упадет в нее, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится» (Прит. 26:27).

С этими словами он быстрым движением взял с колен трупа хлыст и набросил петлю на шею гадюки, после чего снял рептилию с ее жуткого ложа и, держа на вытянутой руке, забросил в железный сейф, который тут же захлопнул.

Таковы истинные обстоятельства смерти доктора Гримсби Ройлотта из Сток-Морона. Нет надобности отягчать и без того затянувшееся повествование описанием того, как мы рассказали о случившемся еле живой от страха девушке, как утром посадили ее на поезд и отправили к тете в Харроу, или того, как официальные власти после продолжительного расследования пришли к заключению, что доктор погиб в результате неосторожного обращения с опасным домашним питомцем. Все, что еще оставалось для меня непонятным, Холмс объяснил мне, когда мы на следующий день возвращались в Лондон.

– Я пришел к совершенно неправильным выводам, которые показывают, дорогой Ватсон, как опасно строить какие-либо заключения, не имея достаточно данных, – сказал он. – Присутствия цыган и слова «лента», которым бедная девушка наверняка хотела описать то, что она успела заметить, когда зажгла спичку, оказалось достаточно, чтобы направить меня на ложный след. Меня оправдывает только то, что я сразу понял свою ошибку, когда увидел, что, какая бы опасность ни угрожала хозяйке комнаты, она не могла исходить со стороны двери или окна. Мое внимание, как я уже говорил, сразу привлекла отдушина и шнурок звонка над кроватью. Когда я обнаружил, что шнурок фальшивый, а кровать привинчена к полу, у меня тут же возникло подозрение, что веревка была приспособлением, по которому нечто, попавшее в комнату через вентиляционное отверстие, могло спуститься к кровати. Я сразу подумал о змее {85} , а вспомнив о любви доктора к экзотическим индийским животным, понял, что иду верной дорогой. Мысль об отравлении ядом, который не обнаружит ни один химический анализ, вполне могла прийти в голову умному и безжалостному человеку, долго прожившему на востоке. Скорость, с которой действует яд, тоже, с его точки зрения, являлась преимуществом. Заметить два крошечных прокола в том месте, где в кожу вонзились ядовитые зубы, смог бы только очень глазастый инспектор. Потом я начал думать о свисте. Конечно же, ему нужно было как-то приманивать змею обратно до того, как настанет утро и жертва сможет ее увидеть. Возможно, давая ей молоко, он приучал ее возвращаться по свисту. Доктор в определенное время запускал гадюку в вентиляционное отверстие, наверняка зная, что она проползет по шнурку и угодит прямо на кровать. Она могла и не укусить того, кто на ней лежал, может быть, пришлось бы проделывать все это несколько ночей подряд, но рано или поздно змея сделала бы свое дело.

85

…веревка была приспособлением, по которому нечто, попавшее в комнату через вентиляционное отверстие, могло спуститься к кровати. Я сразу подумал о змее… – Еще один ляпсус Конан Дойла: «Змея в “Пестрой ленте” (по утверждению серпентологов) не способна спускаться и подниматься по свободно висящему шнуру» (Шабуров А. Живее всех живых… – С. 304).

К этим выводам я пришел еще до того, как в первый раз вошел в его комнату. Осмотр стула показал, что он часто на него становился ногами, естественно, это было нужно, чтобы дотянуться до отдушины. Если у меня еще оставались какие-то сомнения, сейф, блюдце с молоком и завязанный в петлю хлыст развеяли их окончательно. Металлический лязг, который услышала мисс Стоунер, наверняка был стуком дверцы сейфа, в котором ее отчим запирал своего страшного питомца. Уже полностью представляя всю картину, я предпринял известные вам шаги, дабы удостовериться, что не ошибся. Услышав шипение змеи, которое наверняка и вы слышали, я тут же зажег свет и стал колотить ее тростью.

– В результате чего она заползла обратно в вентиляционное отверстие.

– И в конечном итоге вернулась в комнату своего хозяина. Очевидно, некоторые из моих ударов достигли цели и разозлили змею настолько, что она накинулась на первого, кто попался ей на пути. Таким образом, именно я косвенным образом виновен в смерти доктора Гримсби Ройлотта. И знаете что? Вряд ли я буду сильно страдать от раскаяния.

Дело IX. Приключение с пальцем инженера

Из всех тех дел, которые прошли через руки моего друга Шерлока Холмса за годы нашего с ним знакомства, только два попали к нему благодаря мне: это дело о пальце мистера Хэдерли и дело о сумасшествии полковника Уарбэртона. Последнее представляло большее поле для работы проницательного и самобытного наблюдателя, в то время как первое имело столь невероятное начало и столь драматическое развитие, что больше заслуживает изложения на бумаге, хотя и не дало возможности моему другу изменить свои дедуктивные методы, благодаря которым он достигал столь замечательных результатов. Об этой истории не раз писали газеты, но, как обычно в подобных случаях, сухой газетный текст производит куда меньшее впечатление, чем события, разворачивающиеся у тебя на глазах, тайна, раскрывающаяся постепенно, по мере того как каждое новое открытие приближает тебя к истине. Когда случилась эта история, она произвела на меня глубочайшее впечатление, и даже теперь, спустя два года, я вспоминаю о ней с не меньшим волнением.

Произошло это летом 1889 года, вскоре после моей свадьбы. Я вновь взялся за врачебную практику и окончательно оставил Холмса в его квартире на Бейкер-стрит, хотя и продолжал частенько наведываться к нему и иногда уговаривал его забыть о своих богемных привычках и приехать к нам в гости. Постепенно практика моя росла, и, поскольку я жил в районе вокзала Паддингтон, среди моих пациентов было немало государственных служащих. Один из них (я лечил его от сопровождающегося острыми болями хронического недуга) взял привычку расхваливать направо и налево мои медицинские таланты и рекомендовать меня всем своим знакомым, готовым последовать его совету.

Однажды утром, когда стрелки часов приближались к семи, стуком в дверь меня разбудила горничная, сообщившая, что ко мне пришли два джентльмена с Паддингтона и ждут меня в приемной. По опыту я знал, что с железной дороги чаще всего приходят с серьезными случаями, поэтому быстро оделся и поспешил вниз. Когда я спустился, из приемной вышел мой старый пациент, кондуктор. Он плотно прикрыл за собой дверь и зашептал, тыча большим пальцем за спину:

– Все в порядке. Он там.

– Кто? – тоже шепотом спросил я, поскольку вид у него был такой, словно он изловил и запер у меня в кабинете какое-нибудь необычное существо.