Приключения Тела. Повести и рассказы

Однако, Тело надеялось на реванш – оно знало, что наступит момент, когда оно и только оно будет диктовать свои условия, и случится это, когда заносчивое Бестелесное впервые не справится с чем-то, что устанет функционировать безотказно в твоём Теле…Вот тогда оно докажет, кто важнее в этом дурацком споре телесного и духовного. К счастью, до этого кульминационного момента в жизни Тела было еще далеко, пока что оно могло подчиняться суровой воле телесного и радоваться тому, что может не мешать его сложной работе, как раб любит своего хозяина, если он даёт ему посильную работу и правильно и вовремя кормит.

И вдруг, Тело начинает кровоточить, а ты со всеми своими великими замыслами становишься жалким просителем Тела. – Не умирай, живи, дай мне еще чуть-чуть подумать и почувствовать вкус Жизни. Но Тело и не надо просить, оно борется даже тогда, когда ты не обращаешь на него внимание. Оно тоже хочет жить, но Тело хочет другой жизни, не ту, какую ты даёшь ему. Оно хочет спокойно прогуливаться в любую погоду, бегать утром по траве полной росы, слушать пение птиц. Оно хочет радости движения, оно хочет простой и здоровой земной жизни. Иногда оно готово к борьбе и погоне, но без надрыва одиноких и тоскливых мыслей. Эти настроения разрушают быстрее, чем самая тяжелая работа. Но ты понимаешь, что не можешь дать Телу то, что оно хочет: ты упрям и заносчив, ты продолжаешь свою безумную гонку – это твоя неистребимая жажда быть тем, чем ты быть не можешь, но в этом стремлении и заключается великая загадка Тела и Души…

***

И всё-таки, как было увлекательно бороться за то, чтобы быть не только Телом! Как сладостно представлять себе, что ты – это нечто Безграничное в Пространстве и во Времени. Неужели нельзя выпрыгнуть из своего старого Тела и парить над Землёй, влететь красивым Духом в дом спорщика Сократа, или вместе с Эразмом Роттердамским, заглянуть под крыши средневекового города. О, вечная постоянная величина Глупости, которая не убывает и не пребывает, а точно делится на все новые Тела новых жителей планеты Земля, мимикрируя в модной одежде и в наколках на руках и ногах, и даже в самых неожиданных местах Тел, которые понятия не имеют ни о Сократе, ни о Эразме Роттердамском…

О, какая заманчивая мечта перестать, наконец, быть Телом, уйти от надоевших за целую жизнь рутинных мелочей обеспечения своего неутомимого, всё еще подвижного и чудом сохранившегося Тела!

Моё маленькое почти совершенное Тело! Почему я так и не научилась любить тебя, и не желаю упиваться твоей прочностью. О, неблагодарная Бестелесность, что каким-то чудом проросла в Теле, как нарыв, как чужеродный орган, и теперь все силы телесного работают только для неё, будто «это» разогналось на Теле, как разгоняются невидимые электроны в атомном реакторе и оставляют таинственный след на фотоплёнке…

***

Эпикур призывал человека соизмерять наслаждение, которое он получает, с возможными последствиями. «Смерть не имеет к нам никакого отношения, когда мы живы, смерти ещё нет, когда она приходит, то нас уже нет», – утверждал философ.

***

Тело продолжало мечтать о неведомом Бестелесном, для которого его плоть будет лишь грунтом, почвой, будто отдав себя, оно сможет, наконец, пренебречь Телесным, и тогда начнётся новая невероятная жизнь не Тела, но Духа.

Новая редакция 2021г. Вена

Записки из подвала

«Бездумное спокойствие сторожей и уборщиц, работающих поздними ночами, сошло на нас. В загаженном мире мы, по крайней мере, очищаем хоть один наш маленький уголок…»

Курт Воннегут «Сирены Титана»

– Только непременно в зелёном пакете, вот в этом, хорошо?

– Ну конечно, – доверительно говорю я гладко выбритому старику неопределённого возраста, про которого девчонки из «шпайзезала» 1 рассказывают, что он всё ещё способен вступать в сексуальный контакт, ведь его много раз заставали неглиже в апартаментах придурковатой Доррис, нашей самой молодой постоялицы, которую её богатые родители спихнули с глаз долой в Дом престарелых… Наверно, это всё-таки лучше, чем быть среди сумасшедших…

1

Шпайзезал – столовая.

Герман ставит на пол бумажный фирменный пакет так, будто в нем что-то очень хрупкое и ценное, и я вижу по его движениям и просительному взгляду, как ему тяжело с ним расстаться. Прежде чем спуститься в мой подвал, он преодолел большие сомнения, вроде гамлетовского вопроса: «Стирать или не стирать, отдать или не отдать?»

Он очень взволнован и десять раз спрашивает меня, когда он сможет получить назад свой ПАКЕТ с совершенно чистыми вещами. Он так и говорит: «Ганц заубер, ганц заубер» 2 и непременно в зелёном пакете!»

2

Ганц заубер – совершенно чистый.

Я напускаю на себя серьёзную мину и успокаиваю моего не совсем нормального посетителя как могу: «Всё будет в порядке, и с пакетом, и с майкой НИЧЕГО не произойдёт. Вы всё получите завтра после обеда».

«Морген нахмиттаг! Морген нахмиттаг!» 3 – твердит он про себя и продолжает пристально вглядываться в меня – не обману ли, не потеряю ли его рубашки и майки, а вдруг?

Когда «мой клиент» уходит, я чувствую приятную усталость артиста, который хорошо провёл сложную сцену на сцене. Жаль, что зрителей в моей «вашерайке» 4 не было, а это значит, я была любезна и внимательна совершенно бескорыстно…

3

Морген нахмиттаг – завтра после обеда.

4

Вашерайка – прачечная.

***

Странно, как по-разному относятся к моей работе обитатели Дома престарелых в 19-м районе г. Вены: для кого-то я будто не существую вовсе – австрийские дамочки из бухгалтерии демонстративно не замечают меня, они гордо сидят у компьютеров и поглощают по три обеда (благо он почти ничего не стоит, из зарплаты высчитывают смехотворно маленькую сумму), они уверены в своём неизмеримом превосходстве передо мной, ведь я почти не понимаю их быструю немецкую речь и с трудом могу ответить на самый простой вопрос. Быть немым в чужой стране – состояние крайне неприятное, но я-то знаю, что это временно, и отнюдь не навсегда…

Однако для многих постояльцев нашего Дома я личность непонятная и загадочная: по понедельникам, когда мой рабочий день тянется 12 часов с 7 утра до 7 вечера, я потихоньку пробираюсь в отдалённый угол «шпайзезала» и осторожно присаживаюсь к пианино, которое, к счастью, никто не закрывает на ключ. После 17 часов я совершенно забываю о своём подвале и с упоением вспоминаю свою музыкальную программу, уповая на моторную память пальцев и слух, ведь ноты пропали в чемодане вместе с моим первым романом и сборником романсов моего мужа. Итак, я наигрываю фантастические пьесы Шумана, пару вальсов Шопена, концерт Моцарта № 23 (мне довелось играть его со школьным оркестром, когда я училась в музыкальной школе № 3 на Пушкинской площади), «Лунную сонату» Бетховена и пару этюдов Черни…

Когда всё начальство разъезжается по домам, наши старички поодиночке и группами приходят и слушают мою осторожную негромкую игру на пианино, иногда мне приходится много раз повторять одну и ту же фразу, а иногда удаётся вспомнить большой кусок из ноктюрна Чайковского, и в эти мгновения я просто счастлива. Старички рады любому развлечению, они сидят тихо и шёпотом переговариваются между собой, а самые любознательные задают мне вопросы, и я чувствую себя почти знаменитостью, которой надоедают корреспонденты…