Приключения Тома Сойера (др. перевод)

Бедная девочка, она и ведать не ведала, какие неприятности ждут ее в самом что ни на есть близком будущем. Учитель, мистер Доббинс, достиг средних лет, так и не удовлетворив своих честолюбивых устремлений. Главным из них было желание стать врачом, однако бедность распорядилась так, что выше положения учителя в захудалом городишке подняться ему не удалось. Каждый день он доставал из своего стола некую загадочную книгу и, если никто из учеников не отвечал в это время затверженного урока, углублялся в нее. Книгу свою он держал под замком. Не было в школе ребенка, не мечтавшего заглянуть в нее хоть краешком глаза, однако такой случай никому еще не представился. У каждого мальчика и у каждой девочки имелась теория касательно ее содержания, но ни одна из них не походила на другую, а факты, способные подкрепить хоть какую-то, отсутствовали. Теперь же Бекки, проходя мимо стоявшего у самой двери класса учительского стола, заметила, что из ящика его торчит ключ! Какая бесценная удача! Она огляделась вокруг — никого не увидела и в следующий миг уже держала книгу в руках. Титульный лист: профессор Такой-то, «Анатомия», — ничего ей не сказал, и Бекки перелистнула страницу. И сразу же увидела прекрасно награвированный и расцвеченный фронтиспис — изображение совершенно голого мужчины. Но тут на книгу легла тень, это Том Сойер, вступив в класс, тоже увидел картинку. Бекки схватилась за книгу, чтобы захлопнуть ее, и, себе на беду, разодрала картинку почти до середины. Она бросила книгу в ящик стола, повернула ключ и закричала в стыде и страхе:

— Том Сойер, как вам хватает низости подкрадываться к людям и подглядывать, на что они смотрят?

— Откуда ж мне было знать, что ты на что-то смотришь?

— Стыдитесь, Том Сойер, вы же знаете, что донесете на меня, и что мне тогда делать, о, что мне делать? Меня высекут, а меня никогда еще не секли.

Бекки притопнула ножкой и прибавила:

— Ну и ладно, хотите подличать, пожалуйста! Я тоже про вас кое-что знаю. Вот подождите, увидите что с вами будет! Гадкий, гадкий, гадкий! — и, восклицая так, Бекки выскочила из класса.

Том постоял немного, озадаченный ее вспышкой. А затем сказал себе:

«Удивительная, все-таки, дура! Не секли ее никогда! Тоже мне, невидаль, порка! Девчонки они все такие — неженки и трусихи. Я-то, конечно, ничего старику Доббинсу не скажу, найду, как с ней поквитаться, и без такой подлости, да толку-то! Старик Доббинс спросит, кто порвал его книгу. Никто не признается. И тогда он проделает то же, что и всегда, — начнет спрашивать каждого по очереди и, когда дойдет до нее, поймет все и без ответа. Девчонок же вечно лица выдают. Твердости характера, вот чего им не хватает. И ее высекут. Да, положение у Бекки Тэтчер безвыходное.»

Том поразмыслил еще немного и добавил:

«А, ладно, если бы я в такую передрягу попал, она бы только обрадовалась — вот и пусть теперь узнает, где раки зимуют!»

И Том присоединился к резвившимся во дворе школьникам. Через пару минут появился учитель и начался урок. Большого интереса к занятиям Том не испытывал. Он поглядывал в сторону девичьей половины класса и лицо Бекки пугало его все сильнее. Вообще говоря, жалеть ее он вовсе не собирался, однако жалел и ничего с собой поделать не мог. Как-то не испытывал он торжества, достойного такого названия. Затем учитель обнаружил ущерб, нанесенный учебнику Тома, и на какое-то время мысли мальчика полностью отвлеклись от Бекки. Она же очнулась от горестного оцепенения и принялась с изрядным интересом наблюдать за происходившим. Бекки не ожидала, что Тому удастся отвертеться от наказания с помощью уверений в том, что никаких чернил он на учебник не проливал, и оказалась права. Когда учитель протянул руку к розге, Бекки вновь охватило желание встать и обличить Альфреда Темпла, однако она, сделав над собою усилие, осталась сидеть — потому, сказала себе Бекки, что «он же донесет, что это я порвала картинку. Ни слова не произнесу, даже ради спасения его жизни!».

Том получил порцию розог и вернулся на свое место отнюдь не убитым горем, поскольку думал, что, может, и вправду залил учебник чернилами во время какой-то возни во дворе и сам того не заметил; вину свою он отрицал проформы ради, а еще потому, что этого требовал обычай, вот он и отнекивался — из принципа.

Прошел час, учитель сидел, клюя носом, на своем троне, воздух класса наполняло дремотное гудение зубрежки. Но наконец, мистер Доббинс выпрямился, зевнул, отпер ящик стола и протянул руку к книге, — казалось, впрочем, что он еще не решил, достать ее или оставить на месте. Некоторое время мистер Доббинс рассеянно постукивал по ней пальцами, но затем вынул книгу из ящика и поудобнее устроился в кресле, собираясь приступить к чтению! Том бросил взгляд на Бекки. Она походила на затравленного, беспомощного кролика, в которого уже прицелился охотник. И Том мгновенно забыл о ссоре с ней. Скорее — нужно что-то сделать! сейчас же! Однако сама неотвратимость нависшей на Бекки беды сковала изобретательность Тома. Да! — вот оно! Он выхватит книгу из рук учителя, бросится с ней к двери и удерет! Но нет — решение это чуть-чуть запоздало, шанс оказался упущенным — учитель открыл книгу! Ах, если бы Тому снова представилась такая возможность! А теперь уже поздно. Теперь, сказал он себе, Бекки уже не спасти. В следующее мгновение учитель обвел класс взглядом. И было в этом взгляде нечто такое, от чего страх пронял даже детей решительно ни в чем не повинных. Молчание длилось долго, можно было успеть до десяти сосчитать, — учитель наливался гневом. И наконец, он спросил:

— Кто из вас порвал эту книгу?

Ни звука. Урони кто-нибудь из детей булавку, все бы это услышали. Новое молчание, учитель вглядывался в лица школьников, ища среди них виноватое.

— Бенджамин Роджерс, это вы порвали книгу?

Отрицание. Новая пауза.

— Джозеф Харпер, вы?

Снова отрицание. От этой медленной пытки тревога Тома все росла и росла. Учитель перебрал всех мальчиков, ненадолго задумался и принялся за девочек.

— Эмми Лоренс?

Эмми покачала головой.

— Грейси Миллер?

То же самое.

— Сьюзен Харпер, это ваших рук дело?

Нет, не ее. Следующей была Бекки Тэтчер. Тома трясло от волнения, от ощущения безнадежности.

— Ребекка Тэтчер — (Том увидел ее лицо, оно было белым от ужаса), — это вы разорвали… нет, смотрите мне в глаза — (девочка умоляюще подняла перед собой ладони) — это вы разорвали книгу?

Мысль, озарившая Тома, походила на молнию. Он вскочил на ноги и крикнул:

— Это я ее разорвал!

Все глаза устремились — вытаращенные — на невиданного безумца. Том постоял, собираясь с пошедшими вразброд мыслями, а когда шагнул навстречу наказанию, изумление, благодарность, преклонение, засветившиеся в глазах бедной Бекки, показались ему наградой, за которую он пошел бы и на сотню порок. Вдохновленный величием своего поступка, он, не пикнув, выдержал самую жестокую из расправ, какой мистер Доббинс когда-либо подвергал школьника, и с безразличием принял дополнительную жестокость учителя: приказ на два часа остаться в школе после окончания уроков, — ибо знал, кто будет ждать снаружи конца его заточения, и потому не считал, что эти томительные часы окажутся для него потерянными.

В тот вечер Том улегся в постель, обдумывая планы отмщения Альфреду Темплу, — охваченная стыдом и раскаянием Бекки рассказала ему все, не забыв и о собственном предательстве. Но даже жажда мести сменилась вскоре воспоминаниями куда более сладкими и, засыпая, Том все еще слышал ее прощальные слова:

— Ах, Том, как мог ты быть таким великодушным!

Глава XXI Красноречие — и раззолоченная макушка учителя

Приближались каникулы. Школьный учитель, и всегда-то строгий, стал еще строже и взыскательнее, ибо желал, чтобы в день «экзамена» ученики его блеснули, как никогда. Теперь его розга и линейка бездействовали редко — по крайней мере, в младших классах. От порки были избавлены лишь самые старшие мальчики да девицы лет восемнадцати-двадцати. А рука у мистера Доббинса была тяжелая, — он хоть и укрывал под париком поблескивавшую лысину, однако достиг всего лишь зрелых лет и мышцами обладал далеко не слабыми. По мере приближения великого дня, в учителе все яснее обозначалась врожденная склонность к тиранству, — казалось, он испытывал мстительное наслаждение, карая учеников за малейшие проступки. В результате, мальчики помладше проводили дни в страхе и страданиях, а по ночам обдумывали планы мести. Они не упускали ни единой возможности подложить учителю свинью. Однако учитель и тут брал над ними верх. За каждым их успехом следовало возмездие столь сокрушительное и грозное, что мальчики неизменно покидали поле брани разбитыми наголову. В конце концов, они составили заговор и измыслили план, обещавший блистательный триумф. Они привели к присяге сына местного маляра, открыли ему свой замысел и попросили его о помощи. У мальчика имелись свои причины для того, чтобы с наслаждением присоединиться к ним, поскольку учитель квартировал у его отца и давал ему множество поводов для неприязни. Супруге мистера Доббинса предстояло в скором времени отбыть с визитом к сельской родне, и стало быть, помешать исполнению плана ничто не могло, — благо, метода, посредством которой учитель готовился к важным событиям, состояла в том, что он напивался допьяна. Сын маляра заверил заговорщиков, что, когда школьный пастырь достигнет под вечер Экзаменационного Дня должного состояния и задремлет в кресле, он, сын маляра, «провернет все дельце», а после разбудит учителя в такое время, что ему придется спешно бежать в школу.

И вот знаменательный день настал. К восьми вечера школа была ярко освещена и украшена свитыми из цветов и листьев венками и гирляндами. Учитель сидел на своем троне посреди высокого помоста, за спиной его стояла аспидная доска. Вид учитель имел пьяноватый, но в пределах терпимого. Ряды скамей — три по каждую сторону от него и шесть прямо перед ним — были заняты именитыми гражданами городка и родителями учеников. Слева от учителя, за рядами достойных граждан, возвышался еще один помост, на нем сидели ученики, которым предстояло принять участие в торжествах этого вечера — шеренги маленьких мальчиков, отмытых и принаряженных до состояния нестерпимого неудобства; шеренги нескладных мальчиков постарше; и похожие на снежные наносы шеренги девочек и девиц в батисте и муслине, явно стеснявшихся своих обнаженных рук, бабушкиных браслетов и причесок с розовыми и синими лентами и цветами в них.