Приключения женственности

Когда я сдал документы в ОВИР, мне почему-то не велели, как всем, звонить через месяц, а назначили прийти через неделю в комнату на совсем другом этаже.

Перед нужной дверью, за которой предстояла встреча с государством, мной овладела такая тревога, что я забыл постучаться. У окна вполоборота ко мне с высоко задранной юбкой подтягивала чулки молодая женщина с узкими мальчиковыми бедрами. Прежде чем поправить одежду и поздороваться, она минуту смотрела на меня спокойно и безмятежно, не обнаруживая ни развязности, ни смущения. Совестно стало мне.

Тонким, запоминающимся голосом, который узнаю теперь и по телефону, она попросила расписаться в прошнурованной амбарной книге и сразу выдала бордовый паспорт. Я расслабился и, признаться, забыл, где нахожусь. Тем более что разговор пошел полезный — о незнакомом мне Цюрихе. Юлия только что приехала оттуда. Дабы не забыть, я записал, что нужно сделать фотографию три на четыре для хальб-карты, которая скостит полцены на швейцарский транспорт — поезда, автобусы, трамваи, фуникулеры и пароходики.

— Надеюсь, у вас нет водобоязни как у автора «Улисса»?..

Полувопрос, полуутверждение, которым Юлия прервала свой монолог (конечно, из вежливости — не может же быть, чтоб кого-то интересовали мои абсолютно нормальные отношения с водой), и аромат имени Джойса, а он для моего поколения и круга все равно что Хемингуэй для шестидесятников, окончательно сбили меня с толку.

— А я случайно узнала, что он в Цюрихе похоронен — никто из моих тамошних друзей не имел об этом ни малейшего представления. Наугад поехала на их главное кладбище. Контора закрыта — обед, пришлось самой порыскать. У стен — средневековые склепы, посередине — ровные ряды с невысокими, одного размера надгробиями. Ни одного зеваки, такого, как я, у каждого посетителя — своя могила. Пытаются мне помочь, но толку… Кто такой Джойс — представления не имеют. Советуют поискать в другом секторе: «Поблизости точно нет…» Захоронения расположены по хронологии, а я год смерти забыла.

— Сорок первый, — подсказал я, как будто это могло ей тогда помочь.

— Спасибо, но лучше бы вы это вовремя напомнили, — улыбнулась Юлия.

Надо признаться, разговаривала она с необычной для человека ее профессии интеллигентностью.

— Проплутала я часа два, надписи на надгробиях почитала. Такого безобразия, как у нас, ни разу не попалось. На Ваганьковском, рядом с моим дедом такая могила: «Инженеру Петрову И. Ф. от его жены, Григорьевой Е. П, доктора технических наук, зам. зав. лабораторией Института тонких технологий». Это «зам. зав» меня доконало. — Юля откинулась на спинку стула и поболтала ногами, совсем как подросток. — Перед выходом я снова заглянула в контору. Мужчина, похожий скорее на доцента, чем на гробовщика… — Она хлопнула ладошкой по столу и засмеялась: — Вот и я, как Григорьева Е. П., субординацией заразилась! Да там и самые скромные клерки выглядят как профессора. Не говоря уж о водителях трамвая… Служитель пощелкал на компьютере, и через пару минут у меня в руках была бумажка с адресом кладбища и номером могилы Джойса. Позвоните мне, я отыщу ее дома. Кладбище Friedhof Fluntern, возле Zoo, — название она проартикулировала без акцента.

Тут Юлия спохватилась: оказалось, ей нужно в центр, чтобы передать новое язвенное снадобье, гуманитарную помощь из Цюриха. И кому? Валентину.

В висках застучало, ладони стали влажными, и я судорожно принялся вытирать их носовым платком. О Юлии он ни разу даже не заикался. При его-то болтливости! Значит, есть то, что нужно от меня скрывать… Опять предательство! Каждый день — новое!.. «Я с ним не знаком — после всего этого!» — чуть не ляпнул я вслух. Будто наяву представилось, как одной рукой он обнимает Юлины узкие плечи, другой перебирает ее роскошные рыжие колечки на затылке… Но я сумел обуздать свой гнев и, стараясь не встречаться с ней взглядом, последовал за ней до метро. Оказалось, что якобы новое лекарство называется «Де Нол».

— Да он его уже недели две принимает без толку! — мстительно съязвил я, отбросив всякую вежливость. — Ему английский атташе достал. Или не атташе, а посольский повар. Всех его знакомых иностранцев не упомнишь! Последнее время он только с ними и якшается.

Теперь трудно объяснить, каким образом удалось Юлии сделать зрячей мою слепую ярость. Но у нее это получилось. А когда я увидел, что ничего криминального — с точки зрения моей ревности — между ней и Валентином нет и быть не может, и поверил, что она лишь нянчится с другом детства, то с суетливой готовностью начал длинную бессвязную речь, выкладывая ей все известные мне и отчасти дорисованные моим задетым воображением подробности Валиного быта. С именами и координатами. Как джойсовский Блум в роли ответчика на суде из пятнадцатого эпизода «Улисса». Но Юлия терпеливо дождалась, пока я излил всю свою злобу, и не сказала: «Закройте у него крантик».

Выяснять, почему саднит душу, ни охоты, ни времени не было: я опаздывал на очную ставку — тьфу! заговорился, — снимать показания с Дамы без камелий. Нужный подъезд серого дома в притверском переулке был густо облицован мраморными досками с выпуклыми ликами живших и умиравших там тузов.

Женщина без возраста, незаметная, как всякая хорошая прислуга, усадила меня за круглый стол, покрытый темно-синей скатертью с тяжелыми кистями. Несколько поколений артистического истеблишмента, к которому принадлежала хозяйка дома со своими предками, оставили в этой комнате следы богатой, охраняемой даже и сталинской властью, жизни.

Я вспомнил, что пару раз крепко приложил Даму без камелий за вульгарную игру в рецензиях на не-Эрастовы спектакли. Она ведь может ощетиниться — надо было Аву к ней подослать.

— Людмила Андреевна, мне, пожалуйста, кофе, — с этими словами в комнату вошла актриса. Она была в темно-синей бархатной пижаме, без макияжа, свежая и отдохнувшая после дневного сна. Густая низкая челка могла скрывать только один из признаков старения — морщины. — Вам тоже? — добавила она, забыв поздороваться. — Представляете, утром включаю радио и слышу: «Престарелый травести справлял вчера свой день рождения. Он только что вернулся из Италии, загоревший и похудевший, что стоило, говорят, немало денег». И ведь никакой управы на журналюг этих! Хамство, пошлость и вранье. Больше я им спускать не буду!

Слова грозные, а голос спокойный, уравновешенный, и правильные черты лица не сдвинулись ни на йоту, чтобы выразить возмущение. Я поежился, хотя вряд ли Дама без камелий угрожала именно мне, но, честно говоря, слово «хамство» употребляют только те, кто к нему сам склонен.

Тем временем помощница принесла две чашки настоящего пахучего кофе и блюдце с единственным яблоком. Актриса срезала спиралью зеленую шкурку и стала отправлять тонкие белые дольки себе в рот. Я сглотнул слюну и включил диктофон, чтобы к психологическому портрету Дамы без камелий, который у меня уже почти сложился — правда, пока только в кубистической, а не в реалистической манере, — добавить словесные характеристики режиссера, ради чего я и ерзаю тут на стуле.

Запись началась с поучения:

— Чтобы написать книгу об Эрасте, нужно выслушать много людей, нужно сшить ее как цветное одеяло из самых разных лоскутков.

В голове промелькнуло: если и дальше вместо фактуры она будет подсовывать мне свои дурацкие концепции и финтифлюшки лежалых метафор — текста не получится. И вообще, забавно — объясняет мне, как книги пишутся. Похоже, она не очень в курсе, кто я такой.

Пытаясь не вникать в смысл ее монотонной, назидательной речи, я старательно изображал внимание и даже восхищение, поддакивал в нужных местах, но когда усилилась бомбардировка банальностями типа «искусство — это цепь открытий», «артист и зритель — сиамские близнецы, театр без зрителя существовать не может», «на алтарь театра мы приносим свое женское естество, над которым вы, мужчины, осуществляете ежедневное насилие», и растущие досада и раздражение могли уже вырваться наружу, — я дал отдохнуть взгляду, переведя его на мраморную фигурку Психеи, что стояла на консоли за спиной хозяйки. Бесцветный голос со стальными нотками, несмотря на почти полное отсутствие моего внимания, продолжал внятно и расстановисто отчеканивать сентенции, каковых у нее благодаря цепкой актерской памяти и общению с незаурядными людьми накопилась целая коллекция. Под конец мне все же удалось вклинить пару вопросов и выцедить из актрисы несколько вещдоков. На том и разошлись.

Недели две после я мусолил листочки с расшифрованным текстом, но все-таки привел его в божеский вид и предъявил Даме без камелий. Как и в прошлый раз, она пересказала мне сплетни об Эрасте — теперь без ссылки на источник, но снова рьяно осуждая разносчиков, снова поучила меня жить и только потом, напялив очки, положившие конец сомнениям о ее возрасте, с видимой неохотой уткнулась в машинопись. Уже на второй странице по лицу ее прошла тень, глаза нахмурились.

— Комнатенка! Я это слово не могла сказать, — обиженно проворчала актриса.