Прикосновенье ветра

Ручей

Лучше бы вовек не возникал он, этот раскаленный день, когда наклонился я к ручью устало за глотком воды, и вдруг вода зыбкий облик мой околдовала, — в глубь ручья упал он навсегда, и волна тотчас его умчала, унесла невесть куда… 1925

Кольцо

Дождь

Кто-то шумно швыряет пшеничные зерна на крышу, их клюют второпях обезумевшие петухи; густо сыплется дождь, и во мраке полуночном слышу, как тяжелые капли колотят по краю стрехи. Прорастают упавшие зерна колосьями длинными, а средь них возникают, как дьявольские грибы, волдыри черных зонтиков, и над размытою глиною проплывают во мгле будто волею черной волшбы. Сыплет дождь из лукошек, отборной пшеницею полных, и дерутся всю ночь петухи над летучим зерном, а наутро является солнце, как желтый подсолнух, что без семечек выклеванных поднялся за окном. 1925

Повесть

Чернеют запертые крепко двери. Закрыты наглухо, чернеют окна. Записка над крыльцом желтеет, блекнет: «Хозяин дома выехал в Америку». Лишь я хозяин в доме одиноком, где не живет никто, но никогда не отлучался я ни близко, ни далёко и вновь не приезжал сюда. Я никогда не выходил из дома. Гостили у меня лишь годы невеселые, и много раз в окне я видел ветви голые. Я сам не тот, что был. Всё по-иному. Все книги прочтены, листать их нечего. Дороги памяти прошел, и будто нету их. От голоса отвыкнув человечьего, я говорю с одними лишь портретами. Часы и день и ночь безостановочно качают солнце из металла, Я в зеркало порой гляжусь устало, чтобы спастись от одиночества. Хотя б единый день, который не забыть мне! По стенам дни скользят, как блики бледные. И ни одной любви, ни одного события, проходит жизнь бесследно. И чудится порой, что не жил я на свете, что бытие мое — лишь чья-то злая тайна. И кто бы ни зашел сюда случайно — он никого здесь не найдет, не встретит. Увидит лживое пустое зеркало, да пыльные портреты в зале, да над крыльцом листок, где все слова слиняли: «Хозяин дома выехал в Америку». 1925

Молодость

Рассвет блеснул, и день начавшийся прокукарекал во дворе, и где-то шумно отворилась и шумно затворилась дверь; поспешно мухи зажужжали, едва проснулись на заре, и все, что мне приснилось ночью, я вспомнить силился теперь. Потом пошел бродить по улицам среди загадок и чудес; один шатался я и к вечеру забрел неведомо куда. Вслух на ходу читал я вывески, а в дождь, забравшись под навес, следил, как рельсами трамвайными бежит проворная вода. Я шел, не глядя на витрины, в шагах мне чудился мотив, слова сплетались в ритмы длинные, необычайны и легки, а мне вослед смеялись девушки, меня глазами проводив — смешила их моя рассеянность, моя походка и очки. И дома вечером казалось мне, что корка черствая вкусна и что мягка подстилка жесткая, и я ложился не впотьмах — одна светилась лампа в комнате и две — в двойном стекле окна, и, чтобы видеть сны отчетливей, я часто засыпал в очках. 1925

Убийство

Вот по нити дождя он спустился, как паук, у жилья, где не ждут его, и, чернее ненастья лютого, за углом, задыхаясь, укрылся. Сердце слишком уж громко стучало — лишь потемки бы вдруг не заметили! Только нож прихватил он в свидетели, даже тень досаждала, мешала. Было явью, виденьем ли сонным? Проскользнул по стене под навесом и на лестнице черной исчез он. Где-то дверь распахнулась со стоном. Через миг увидали зарницы, как струею дождя из-под кровли тонкий нож отмывал он от крови, а ножу нипочем не отмыться! С крыши капли секундами падали, звоном капель кричало время, но и ветер, и ливень, и темень все следы затаили, спрятали. Водосточные трубы качало, завывали, трубили неистово, но услышал ли кто про убийство? Эта площадь всю ночь пустовала. 1926

Книги

К. Гылыбову

И день и ночь склонясь над книгой, вдали иных страстей, земного мира не постиг я и не узнал людей. Конец ли дня или начало, прилеты иль отлеты птиц — листаю дни свои, усталый от схожести страниц. О жизни — о чужой, о чуждой читал я, а своя осталась никому не нужною, став тенью бытия. О зов любви, ты не достиг меня в чреде минувших лет. Утратил лишь во имя книги я весь этот белый свет. 1926

Весенняя ночь

Будто лишь у светящихся окон вешний дождь ниспадает с высот. Сколько струй серебристых поет и блестит над ручьями, потоками! Ночь спустилась на землю с небес. Тротуары притихли, пустуя. Неужели всю ночь проведу я, став под чей-то балконный навес? Струи ливня с небес до земли льются звоном, и ветер полетами не колышет листву, но поет она, и светлеет дорога вдали. Но спешить мне, я вижу, не надо, и печали мои далеки — мне омыла лицо от тоски нисходящая с неба прохлада. 1926

Кольцо

До развилки проводила друга, и перекрестила, и в уста вновь целует, и одна средь луга смотрит вслед, но даль уже пуста. Сердце у красавицы щемило, побрела домой она уныло. В сумраке идет по лугу вешнему, к рощице спускается с холма, там деревья шелестят по-прежнему, и на травах спит ночная тьма. Шла невеста полем и грустила, а давно ль смеялась и шутила! Вдруг свое заветное колечко обронила на ночном пути; закатилось, может, недалечко, но в потемках не могла найти. Мраком грозным землю охватило, как найти кольцо, что дал ей милый? Воротилась без кольца, печальная. Поутру не вспомнила о нем. Но напрасно, глядя в поле дальнее, друга поджидает день за днем. Невзначай бедняжка обручила милого с холодною могилой. 1925

Нищий духом

Когда б не обладал я слухом к веленьям сердца, я бы мог блаженства — средь земных тревог — сподобиться как нищий духом. Я жил бы в мире всех безвестней — жил, как сапожник-весельчак, и подбивал любой башмак с беспечной немудрящей песней. А поздним вечером, усталый, я шел бы к детям и жене, и райские врата во сне мне открывались бы, пожалуй. И голова моя, конечно, не поседела б, как теперь от старости, и от потерь, и от трухи библиотечной. 1926

Судьба

К родине

Я не избрал тебя, но в летний зной когда-то здесь родился на свет, увидел утро жизни, и ты мне дорога не тем, что ты богата, но тем, что на земле — лишь ты моя отчизна. Я сын твой оттого ль, что впрямь подобны чуду и подвиги твои, и слава бранной силы? Нет, только оттого, что я не позабуду об ослепленных встарь солдатах Самуила^{15}. Пусть ищет кто другой путей к преуспеянью и к почестям идет дорогою любою, — меня всего сильней роднит с тобой страданье и то, что твой удел моею стал судьбою. 1965

Пан

Вздремнув под пышной кроной клена, в ее росистом серебре, я меж теней листвы зеленой спустился наземь на заре. Заря цветком раскрылась где-то, заискрилась в росе ночной, и тьма, страшащаяся света, укрылась в глубине лесной. Листва, светясь, зашелестела. Пошел я, но куда ж идти? Туда, куда тропинке белой меня угодно привести. Старинной песенкой встречаю и посвистом начало дня, а птицы, хором отвечая, роняют листья на меня. 1927