Примавера
Шрифт:
Раньше людям не из чего было выбирать: все будильники выглядели практически одинаково да и действовали по одному принципу: оглашали окрестности пронзительным звоном. Технический прогресс позволил создавать будильники на любой вкус. Все они соревнуются друг с другом в умении эффективно поднимать людей с кровати. Чего только не изобрели современные умельцы! «Если ты проспал – значит, проиграл» – эта известная фраза, должно быть, вдохновила изобретательных создателей оригинального будильника, который соединяется через Wi-Fi со счетом хозяина в банке, жертвуя той или иной организации определенную сумму каждый раз, когда хозяин решит подремать лишнего. Летающие будильники, будильники, готовые поджарить вам бекон на завтрак, будильник, по которому нужно со всей силы стучать кулаком, чтобы он перестал верещать…
Я просыпался раньше будильника, босиком выходил в коридор, чтобы не будить
Окна кабинета, обрамленные темными шторами цвета оливы, выходили на площадь Искусств, и, широко распахивая их по утрам, я пытался ощутить настроение города и будущего дня. Кабинет быстро наполнялся разными звуками: шумом проезжающих машин, смехом расходившейся под утро молодежи. Бессонная ночь не оставляла следов усталости на их беззаботных лицах. Мне нравились их непосредственность и смелость. Я улыбался вместе с городом.
В ранние часы площадь кажется будто сошедшей со старинной гравюры. В ней нет ничего лишнего, надуманного и ненужного. Площадь Искусств полностью оправдывает свое название, с достоинством демонстрируя классические фасады, строгие линии которых складываются в единый ансамбль. Горделиво взирающий на всех свысока желтый фасад Русского музея, спокойный и торжествующий. Чуть более скромный и не такой выдающийся внешне Михайловский театр, скрывающий свое изящество за внешней простотой. А как мне нравилось наблюдать за публикой, расходившейся после вечерних спектаклей! В обычные дни это были ничем не выделяющиеся люди, тут же сливающиеся с толпой на Невском. Но как же менялся их облик, если спектакли выпадали на особые даты, когда Петербург превращался в культурную столицу, – в эти дни за стенами театра скрывались самые состоятельные мужчины в строгих дорогих костюмах и светские львицы в изысканных украшениях. Женщины, приподнимая подол длинного платья, демонстрировали стройные ножки в элегантных туфельках. Мужчины галантно поддерживали своих спутниц и распахивали перед ними дверцы автомобилей. Молодые парочки спешили домой, торопливо огибая площадь.
Я закрывал дверь кабинета, чтобы не разбудить Диану, и распахивал окно, делая глубокий вдох. Я был счастлив. Доставал из ящика сигарету и закуривал, выпуская стройную струйку дыма в окно. В течение дня я не курил, не испытывая в этом необходимости, но утренняя сигарета была одной из моих слабостей, символом моего внутреннего диалога с самим собой и с городом.
Эта итальянская люстра с темными хрустальными подвесками не давала мне покоя. Ее выбирала Диана. Впрочем, она выбирала всё. У нее от природы был безупречный вкус, она с легкостью комбинировала цвета и всякие безделушки, неожиданно преображая интерьер и делая его удивительно гармоничным, просто поменяв пару вещей местами. Это что-то данное природой, просто как широкий жест или подарок, хороший вкус как награда и наказание одновременно.
Даже не верится, что когда-то я лежал на диване и любовался игрой света в хрустале, не подозревая о внутренней жизни моей жены и о том, насколько она талантлива. Я бы никогда об этом не узнал, если бы не обнаружил тот неприметный файл. Меня охватило непреодолимое желание его открыть, и на экране замелькали и наконец застыли ровные строки символов. В левом верхнем углу первой страницы значилось: «Диана Лозинская», а чуть ниже – «Роман “Весна”». Внутри меня что-то сдвинулось, и эти буквы стали самым важным, единственной связью с ней, прекрасной женщиной с каштановыми волосами.
Когда из твоей жизни уходят близкие люди, с первой болью из тебя рвутся крики отчаяния, тело становится чужим, отказываясь чувствовать и двигаться без особой надобности. Потом ты понимаешь, что жизнь потеряла смысл, и пытаешься свести с ней счеты, обвиняя судьбу в несправедливости. Почему они? А ты? Тебе-то что теперь делать? И какими же важными становятся все моменты и нюансы прошлого, такого счастливого… Оно, как волна, обрушивается на тебя, безжалостно разрушая песчаные замки будущего. Тебе хочется прикрепить воспоминания к своей коже, просто приколоть их степлером, чтобы еще острее почувствовать боль, когда на ум приходят все истории и все родинки, которые ты мысленно целуешь и пересчитываешь; рождение дочери и ее доверчиво смотрящие на тебя широко открытые глаза из крошечного конверта, который поначалу и на руки-то боялся взять; спокойное и чуть раскрасневшееся лицо Дианы после того, как мы любили друг друга.
Тот файл с мелкими буквами стал
моей надеждой, моим смыслом, моим поиском утраченной женщины. Появление этого романа не стало чем-то странным и необычным, если учесть, что Диана читала много книг по искусствоведению и питала особые чувства к итальянским художникам эпохи Возрождения, более всех выделяя скромного и противоречивого Сандро. Но этот созданный ею параллельный мир, оживающий на мониторе компьютера, был тем, что я пропустил в ней, безнадежно утратил и теперь обрел.Когда все случилось и моя жизнь отчетливо поделилась на до и после, я снял люстру и выкинул ее за дверь, повесив на деформированный, одиноко торчащий шнур неуклюжую лампочку. Она отчаянно торчала с потолка и служила мне связью с прошлым, навязчиво и безжалостно напоминая о том, чего уже не вернуть. Я не мог ей сопротивляться, да и не хотел. Этот резкий, недвусмысленный свет был моим спасением. Мне нужен был чистый свет без всякой примеси, чистый льющийся свет. А люстра, любая, лишила бы меня этого, добавив собственное настроение. Идею с чистым светом я украл, не спрашивая разрешения. Так часто бывает, когда нам что-то очень нравится или созвучно нашему мироощущению. Мы читаем книгу и, находя в ней те самые строки, подчеркиваем карандашом выдернутую из контекста мысль и бесстыдно приписываем себе. Не церемонясь, мы берем чужое без спроса и не видим в этом ничего плохого.
С той поры, как доход фирмы стал возрастать, а компьютеры уже безвозвратно вошли в жизнь каждого, наши путешествия с Дианой превратились сначала в воплощение мечтаний, а потом – в жизненную необходимость. Поездка во Флоренцию, о которой она так много рассказывала мне, стала моим подарком на ее день рождения. Нашу шестилетнюю дочь мы оставили с бабушкой, чему та несказанно обрадовалась, предвкушая отдых от родительской опеки и румяные блинчики со сгущенкой на завтрак.
Я заказал номер в одном из лучших пятизвездочных отелей на пять дней – в St. Regis на исторической Пьяцца Оньисанти, наши окна выходили на реку Арно. Мы столько обсуждали эту поездку, что даже я не мог поверить до конца, что все это правда. Диана просто бредила своими любимыми художниками: Филиппо Липпи, Леонардо да Винчи и Сандро Боттичелли, которого особо выделяла, считая его «Весну» самым загадочным и совершенным произведением во всей истории искусства.
– Хочу пройти маршрутами Леонардо и Фили-пепи, – довольная, повторяла Диана в самолете. – В конце концов, Марк, мы обретем свою собственную Флоренцию, как и должно быть. У нас будет своя Флоренция.
Было видно, что ей хотелось кричать во весь голос от переполняющих эмоций, но она сдержалась и достала небольшой блокнот, в котором делала пометки, увлеченно записывая неровным почерком плотные строчки. Диана писала всю дорогу, и меня это тогда ничуть не удивляло. Я помню, что на блокноте была изображена фиалка. Незначительная деталь, мимолетное наблюдение, но теперь оно кажется мне важным… Так, видимо, случается всегда, когда жизнь разделяется на до и после.
Потом она начала говорить о местах, куда мы должны были отправиться.
– Сегодня мы обязательно пойдем на площадь Сеньории. – От волнения она говорила быстро, почти тараторила. – На этой площади, представь себе, звучат только людские голоса. Ну, еще воркование голубей, конечно. – Она улыбнулась. – Но никаких машин, никакой аудиорекламы… Где такое вообще еще можно встретить в наши дни? Марк, как я счастлива. – Она повернулась ко мне и прижалась так сильно, что я ощутил всем телом нашу близость; на мгновение мне показалось, что кроме нас никого больше нет и никогда не существовало.
– Конечно пойдем, – улыбнулся я. Мне нравилось ее волнение, и время от времени я целовал ее в шею, такую нежную и восхитительную.
– Как ты думаешь, галерея Уффици уже будет закрыта? – Этот вопрос занимал ее больше всего.
– Не волнуйся, у нас достаточно времени, чтобы все посмотреть. Прежде всего мы поужинаем. И не сопротивляйся. Тебе верится, что мы будем ужинать во Флоренции? Как насчет бокала белого сухого вина и свежей рыбки?
Мне хотелось, чтобы она похвалила меня и мое искреннее желание доставить ей радость. Казалось, не было ничего важнее ее ответа на мои старания, на мои усилия сделать ее жизнь не только приятной, незабываемой, но еще и по-настоящему счастливой. И я был готов следовать по ее маршрутам и смотреть на ничего не значащие для меня картины мастеров, величие которых я не мог оценить, потому что просто не понимал. Потом она что-то печатала на компьютере, быстро перебирая своими тонкими пальцами.