Приметы и религия в жизни А.С.Пушкина

Венчаться Пушкин хотел в лучшей церкви Москвы, но митрополит Филарет настоял, чтобы богохульнику, имевшему наглость посадить на кресты галок, доступ туда был закрыт. Обряд проходил в церквушке Малого Вознесения, однако Александра Сергеевича это вполне устраивало. Счастью его не было границ, глаза его светились. Он чувствовал необычайный подъем и хотел, чтобы церемония эта, хоть и радостная, побыстрее закончилась. В возбуждении он неловко повернулся и задел за аналой. Крест, стоявший сверху, покачнулся и упал. Сердце Пушкина ёкнуло. Он стал думать, как бы не совершить другой, еще большей оплошности, а в глубине души уже шевелилось горькое предчувствие, что она неизбежна. И действительно, когда он одевал кольцо на палец невесты, рука его дрогнула, кольцо выскользнуло и упало на пол.

Александр Сергеевич страшно побледнел и шепнул Нащокину: "Всё плохие приметы".

– "Ерунда", - твердо возразил Павел Воинович, крепко сжав руку друга. Он знал, что настроение поэта может меняться очень быстро и всю любовь к нему вложил в это рукопожатие. Пушкин успокоился и больше никаких неприятностей во время обряда не произошло.

А через несколько дней Александр Сергеевич писал приятелю: "Я женат и счастлив, одно желание моё, чтобы ничего в жизни не изменилось, лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, будто я переродился".

Все знакомые заметили в Пушкине эту перемену, а цыганка Таня даже не узнала поэта, когда встретила его через месяц после свадьбы. "Пошла я как-то утром к Иверской, - рассказывала она, - а оттуда в город по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета четверней едет мне навстречу. Я, было, свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: "Радость моя, Таня, здорово!" Обернулась я, а это Пушкин, окно опустил, высунулся из него сам и оттуда мне рукой поцелуй посылает, а подле него красавица писаная - жена сидит. Голубая на ней шуба бархатная. Глядит на меня, улыбается".

Дуэль

В 1833 году, совершая поездку по местам, где гулял Е. Пугачев, Александр Сергеевич писал: "Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне её. Чёрт его побери, дорого бы я дал, чтобы его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей - гляжу, нет ямщиков: один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой... Повезли меня обратно - я заснул - просыпаюсь утром - что же? Не отъехал я и пяти верст. Гора. Лошади не везут. Около меня человек 20 мужиков. Черт знает, как Бог помог, наконец, взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого бы я дал, чтобы быть борзой собакой: уж этого зайца я бы отыскал".

Первые годы семейной жизни прошли для поэта спокойно. Казалось, даже император желал Пушкину счастья: он принял Александра Сергеевича на службу, сделал его историографом и платил жалование из государственной казны. Но семья Пушкина росла, а жизнь в Петербурге требовала больших расходов и ему все трудней становилось сводить концы с концами, да и сама столица порядком надоела. Душа его тянулась в деревню, туда, где он мог бы жить барином, не ходить на обязательные балы в Аничков дворец, не беситься от шумного веселья и совершенной пустоты и, главное, где он мог бы всё время посвящать работе. Он и жену свою убедил в необходимости этого шага. Но царь не хотел отпускать Наталью Николаевну, которая была украшением всех придворных балов, и еще более связал поэта, предоставив ему заем в счет будущего жалования. Пушкин, пытаясь вырваться из долгов, метался, как тигр в клетке. Он стал издавать собственный журнал, надеясь, что таким образом получит желанные средства. Но публика предпочитала легкие романы Ф. Булгарина и трескучие стихи Кукольника его глубоким произведениям, требовавшим душевных сил и умственного труда. Первые номера "Современника" принесли ему одни лишь убытки.

В обществе, между тем, стали распространяться клеветнические слухи о его жене. Поэт сделался желчным и раздражительным. Только в течение января 1836 г. он хотел стреляться с С.Хлюстиным и В.Сологубом. Чуть позже Пушкин отправил вызывающее письмо князю С. Г. Репнину.

Ни в одном случае дело до поединка не дошло. Удалось предотвратить и дуэль с молодым кавалергардом Дантесом. В улаживание этого конфликта вмешался даже царь. Он взял с Пушкина слово "не драться ни под каким предлогом". Александр Сергеевич своё слово сдержал, но повел себя так, что вынудил Дантеса жениться на Екатерине Гончаровой.

На некоторое время это успокоило Пушкина и усмирило Дантеса, но вскоре, почувствовав поддержку Геккерена, молодой кавалергард возобновил свои наглые ухаживания за Натали.

Этого уже Пушкин вытерпеть не смог. Он написал Геккерену оскорбительное письмо, в котором называл его сводней и старой развратницей. Дантес вступился за честь своего воспитателя и его вызов оказался для Пушкина роковым. Александр Сергеевич был смертельно ранен. Двое суток он провел в невыносимых мучениях и когда уже стало ясно, что конец близок, домашний врач Пушкина напомнил ему о выполнении христианского долга. Поэт слабо кивнул головой.

– За кем прикажете послать?

– Возьмите первого ближайшего священника.

Пришел поп из Конюшенной церкви, исповедал Пушкина и причастил его святых тайн, а чуть позже приехал лейб-медик Арендт. Он привез собственноручную записку Николая I, который, зная характер своего подданного, настойчиво советовал ему умереть христианином. "В таком случае о жене и детях не беспокойся, - обещал он Пушкину, - я беру их на свои руки".

Пушкин умер, когда ему было 37 лет.

Предсказание немки Кирхгофф сбылось полностью.

Если бы рана поэта оказалась не смертельной, его, вероятно, исключили бы из службы и выслали в деревню, где он вполне мог дожить до глубокой старости.

После смерти Александра Сергеевича, Жуковский попросил императора назначить вдове и детям покойного такую же пенсию, как семье Карамзина, но царь недовольно возразил: "Я всё сделаю для Пушкина, что смогу, но пенсию ему давать не стану: ведь мы его насилу заставили умереть христианином, а Карамзин жил и умер, как ангел".

(1) Выражение Вяземского.

(2) Фотий и графиня Орлова задумали построить в Юрьевом монастыре колокольню, которая должна была быть выше колокольни Ивана Великого в Москве. Но когда они подали проект на утверждение Николаю I, царь вычеркнул из него один ярус, чтобы сохранить первенство за древней столицей. В 1838 г. Фотий умер, а княгиня, верная памяти своего пастыря, продолжала жить рядом с монастырем и жертвовать ему огромные суммы. Преемником Фотия был Мануил - монах грубый и алчный. Он откровенно запускал руку в монастырскую казну и Анна Алексеевна не захотела кормить стяжателей. Она решила уехать, а перед отъездом пошла помолиться у могилы своего друга. По обычаю она приняла причастие, вкусила просфору, вымоченную в красном вине, что должно было обозначать тело и кровь Господню, присела отдохнуть и тут же умерла ... как святая. После её смерти носились мрачные слухи: ведь монахам было невыгодно отпускать такую богатую вкладчицу в Петербург, там она, чего доброго, могла перезавещать свое состояние, которое они рассчитывали вскоре получить. Многие говорили, что графиня была отравлена. Выяснилось это только в 1934 г., когда Советское правительство с целью антирелигиозной пропаганды вскрывало могилы некоторых святых угодников. Заодно вскрыли и могилу А. А. Орловой. Оказалось, что волосы ее были размётаны, платье на груди разодрано, а одно плечо выше другого. Наверно, монахи дали ей мало яда и захоронили живой. В гробу Анна Алексеевна очнулась... Жутко даже представить себе, какие мучения испытала графиня, сделавшая так много для православной церкви.

С исторической точки зрения полагаться только на произведения Пушкина нельзя, а более объективные источники считают, что между Фотием и Орловой была только духовная связь. Архимандрит постоянно носил вериги, часто постился и был крайне слаб, так что у него не было даже физических сил заниматься любовью.

(3) С этим перстнем, как считает Т. Г. Цявловская, связано два стихотворения Пушкина, которые являются антитезами: "Храни меня, мой талисман" (1825 г.) и "Талисман" (1827 г.). Пушкин, умирая, подарил этот перстень В. А. Жуковскому. От сына В. А. Жуковского он попал к И. С. Тургеневу, экспонировался на первой Пушкинской выставке в Петербурге в 1880 г. После смерти И. С. Тургенева П. Виардо передала его Пушкинскому музею Александровского лицея, а оттуда он был украден.