Принц из-за моря
Шрифт:
– Ваша царственность, достаточно! – подскакал Ваган. – Дайте и нам кого-нибудь убить.
– Да! – повел Ираклий налитыми кровью глазами. Он устал безумно, а его грудь разрывалась в одышке. – Я немного передохну. Начинайте!
– То-о-ор! – заорал Хакон, и даны, сомкнув щиты, пошли вперед, ускоряя шаг. Первый удар копейной пехоты был страшен, и уже через несколько минут скандинавы рубились на трупах персов. Множество копий застряло в телах, было сломано и порублено мечами.
Сигурд, раскрутив топор, шел по рядам персов, словно какая-то кровавая мельница. Их удары отскакивали от него, а он хохотал, круша тела как глиняные горшки. Ему хватало одного удара, а доспехи никого не спасали. Удар
А император Ираклий рубился в самой гуще, окруженный охраной. Не раз и не два он получал удары, но крепкий доспех спасал его. Забрало шлема держало даже удары меча, и гвардия едва успевала прорываться за государем, который пришел в боевое неистовство. Очень скоро персы, вожди которых были изрублены, побежали. Их было вдвое меньше, они устали, они были голодны, и им безумно надоела эта война. Армия Хострова II Победоносного побежала. Побежала так, как не бежала никогда, бросая обозы, коней, роскошное оружие и тела товарищей, увешанные золотом. Все это достанется победителю.
Дасдагерд, резиденция персидского шаха. Недалеко от современного Багдада.
Не прошло и месяца, как армия персов перестала существовать. Шахиншах Хосров, навьючив верблюдов золотом и собственным гаремом, сбежал в Ктесифон, в город, который ненавидел всей душой. Нестерпимое многолюдство угнетало его. Мыслимо ли, почти четыреста тысяч человек жили на небольшом пятачке земли. А вот Дасдагерд он любил и обустраивал его с великим тщанием, превратив в одно из красивейших мест на земле.
– Глянь, Сигурд! – Хакон ткнул пальцем на высоченную голенастую птицу. – Если это курица, то какие у нее яйца должны быть!
– О! – с детской непосредственностью тыкал пальцем Сигурд. – Полосатая кошка! А здоровая какая!
Они забрели в зоопарк шахиншаха, где было собрано множество диковинных животных. И если туранские тигры, львы, страусы и дикие ослы водились в персидских землях в изобилии, то бенгальских тигров везли из далекой Индии, и были они редкостью великой.
А из дворца тащили знамена и штандарты с римскими орлами. Тут хранились даже те, что персы взяли в битве при Каррах семьсот лет назад. Великой древностью веяло от них, и войско потрясенно молчало, когда их бережно складывали в телеги, обматывая полотном. Их понесут в триумфе. Еще никогда, ни один император не наносил персам столь позорного поражения.
А из дворца в великом множестве вытаскивали ковры и шелковые занавеси, одежды и специи, драгоценные деревья алоэ и серебряные слитки, забытые в суматохе. Горы этого добра росли каждую минуту, а Ваган негромко сказал:
– Государь! Нам это все не утащить!
– Сжечь все, что не влезет в обоз! – около рта Ираклия залегла горькая складка. Тут лежали десятки тысяч солидов, но Ваган был прав. Войску не унести этого всего.
– Ухх! – помотал головой стратилат. – Ну, сжечь так сжечь! А зверье куда девать?
– Воинам в котел! – ответил Ираклий и усмехнулся. – Твои горцы нечасто павлинов едят, правда?
– Мои горцы даже курицу нечасто едят, – улыбнулся Ваган. – Баранину только если. Но раз нет барана, сгодится и павлин. Парни, все зверье в котел!
– И львов? – раздался удивленный голос из толпы. – Мы львов есть не хотим! Мясо – дерьмо! Жилистое и воняет!
– Да? – сказал Ваган после недолгого раздумья. – Тогда львов просто убейте.
Февраль 628 года. Ктесифон. Персия.
Хосров II Победоносный, «страшный охотник, лев Востока, от одного рычания которого содрогались дальние народы, а ближние от вида его таяли, как воск», прятался в дворцовом саду, среди цветущих кустов. Он сидел тут уже два дня и очень хотел кушать. Он никогда в жизни не был голоден, и вот теперь узнал это чувство, такое обычное для его подданных.
Последние месяцы его правления стали форменным кошмаром. Он приказал разрушить дамбы в Междуречье, и сотни тысяч людей погибли, лишившись урожая. Он отдал на откуп все недоимки, даже те, что были прощены казной тридцать лет назад. Он с маниакальным упорством собирал золото и серебро, чтобы нанять на него новую армию, но его бросили все. Четыреста тысяч кошелей золота и серебра [11] он собрал в своем дворце, опустошив ради этого всю Персию, но деньги не спасли его. Они его погубили. Плети откупщиков мучили крестьян, и теперь все проклинали своего шахиншаха. А еще его самого погубил первенец Кавад Шируйе, которого он обошел, назначив наследником Марданшаха, сына от любимой жены Ширин.
11
Казна Хосрова в конце правления оценивалась в несколько тысяч тонн золота и серебра.
Шируйе подкупил воинов и знать, обещая золото налево и направо, и шахиншах бежал, брошенный всеми. Он прятался в собственном саду, словно последний трус, и страдал от голода. Хосров очень давно не был в Ктесифоне, с тех пор как четверть века назад гадалка предсказала ему смерть в этом городе. Он не был тут так давно, что даже дворцовые слуги не знали его лица. И вот теперь повелитель мира ждал, когда придет садовник, которому он дал кусок расшитого драгоценными камнями кушака, чтобы тот купил ему еды.
– Вот тут он прячется, добрый господин! – услышал шах плаксивый голос садовника. – Священным огнем клянусь, я не украл эти камни.
– Вот он! – услышал шах восторженный вопль. – Лови его!
Короткий бросок тучного шаха пересекли быстро и жестко. Его сбили с ног и связали. В сдобную физиономию повелителя мира влетел кулак какого-то ничтожества, который не стоил даже ногтя его мизинца. Хосров был совершенно раздавлен.
– В темницу его! – услышал он короткую команду. – Так молодой шах сказал.
Пять дней спустя.
– Ну что, отец, ты уже успел пожалеть о своем решении? – старший сын, Шируйе, смотрел на шаха со змеиной улыбкой на тонких губах.
Он упивался этим моментом. Его грозный когда-то отец сидел в углу каморки без окон, в которой ощутимо воняло мочой и дерьмом. Всклокоченные волосы и борода шаха напоминали воронье гнездо, а затравленный взгляд молил сына о пощаде. Сюда приходили многие. Те, кого он возвысил за тридцать восемь лет царствования, плевали в него, били и крыли последними словами. Даже борода, его гордость, потеряла половину своей густоты. Ей тоже пришлось туго.
– Ты не смеешь! – придушенно просипел шах. – Я твой повелитель!
– Конечно! – усмехнулся сын. – Смотри, что я смею, повелитель!
В камеру втолкнули Марданшаха, избитого и оборванного.
– Любуйся! – заорал Шируйе. – Это твоя вина! Это ты его убил!
– Нет!!! – заплакал шах, когда его любимцу выкололи глаза и отрезали уши. – Не-е-е-т! – рыдал он, когда Марданшах упал перед ним с перерезанным горлом.
– Ты думаешь, это все, старая сволочь? – прошипел Шируйе, поставив ногу на голову мертвого брата. Сафьян сапога измарался в крови, но принца это совершенно не беспокоило. – Это не все! Еще двадцать твоих ублюдков ждут своей очереди, и ты увидишь смерть каждого из них!