Принц Вест-Эндский

Я сказал, что не понимаю, почему ее оскорбляет именно эта надпись.

– Да они лучше всех – вот почему. Номер один. Я от них балдею. Черт возьми.

Мы продолжали идти – она в угрюмом молчании, я в молчаливом недоумении.

За тридцать лет, с моего приезда в Нью-Йорк, Риверсайд-драйв впал в ничтожество. Печать запущенности, распада, вандализма лежит и на нем. Великолепный променад над парком тоже пострадал – покрыт черной пылью, из которой пробивается случайная трава, расталкивая уложенные узорами, но почти неразличимые плиты. В 1978 году сор повсюду – бумага, битое стекло, пустые жестянки, помет животных. («Собака тоже имеет право высказаться о нашей цивилизации» – Гамбургер). И граффити, повсюду граффити. Планки сохранились на немногих скамьях. На одной растянулся навзничь бродяга, спящий или мертвый; его круглое белое брюхо открыто солнцу. Дети пообломали ветки на деревьях. Мужчина писал на стену, сильная струя поблескивала на солнце. Старики вроде меня ковыляли со своими провожатыми или отдыхали в теньке. Между зелеными ветвями деревьев в парке под нами иногда проглядывала величественная река и за ней – парк Палисейдс, прекрасные в дымке, такие же прекрасные, без сомнения, какими казались река и Манхэттен с другого берега. Дул мягкий ветерок, солнце пригревало. Они исправили настроение мисс Датнер, и мы даже смогли побеседовать.

То немногое, что я узнал о ней за этот сеанс терапии, не очаровывало. По уму, по духу, по культуре она отстоит от Магды Дамрош настолько, насколько это вообще возможно. Мисс Датнер читает немного – некогда, нет привычки, – роман-другой Воннегута и толстенная книга «Властелин колец» – она не смогла припомнить чья. Нет, к Вагнеру – никакого отношения; книга об эльфах и всяком таком. Любит Маккюэна (Род Маккюэн (р. 1938) – популярный певец и автор стихов) – он замечательный, понимаете, глубокий. О том, что имеет хотя бы относительное право именоваться музыкой, она вообще ничего не знает. Об изобразительном искусстве, театре – ничего. Для отдыха у нее – кинофильмы, особенно фильмы ужасов: она «угорает» от них. И ходит в дискотеки. Снимает квартиру с двумя другими девушками – и вместе посещают бары на Второй авеню. Еще любит заниматься физкультурой – большей частью в Ассоциации еврейской молодежи, но и в постели тоже. (Тут она рассмеялась и шаловливо подмигнула.)

Аллея кончилась. Солнце светило в глаза. Взглянув на часы, мисс Датнер объявила, что пора назад. Мне нельзя перенапрягаться. В любом случае я ведь не хочу опоздать к обеду? Мы пошли обратно. Я не возражал. Честно говоря, я устал – не так от ходьбы, как от обыкновенной скуки. Ограниченная, пустая, занятая только собой, не размышляющая, как все это поколение, которого она может служить образчиком. Меня клонило в сон. При всем ее сходстве с Магдой я не мог разглядеть в ее глупостях следов той Цели, которая, как мне померещилось, свела нас на этой земле. И когда я почти отчаялся и уже готов был впасть в ересь Случайности, она произнесла слова, вновь укрепившие меня в моей вере. Она рассказывала о своей семье: отец – кливлендский брокер, мать – музыковед в местном институте, название которого я слышал впервые. Она презирала их «стиль жизни». Они отвечали взаимностью. Происходили страшные ссоры. Наконец она ушла из дому, уехала в Европу. Путешествовала там – иногда одна, иногда с «каким-нибудь парнем». Озарение пришло к ней в Англии – это было как гром среди ясного неба. Она поняла, что может употребить свое тело и свой гимнастический талант на благо человечества. Теперь у нее была миссия. Она нашла свою точку опоры.

– Либо ты сама станешь доктором или адвокатом, либо выйдешь за хорошего еврейского мальчика, доктора или адвоката. Вот как они рассуждают.

– Имелись в виду родители. – Ну ладно, у меня были не самые лучшие отметки в школе. Так что они делают? Слышите – они начинают водить домой ребят из местного клуба – знаете, при синагоге? – по пятницам, каждую пятницу нового. Можете себе представить? Жуть! Ну просто жуть. Малютка Манди сбежала от них. Фюить! Вот что я вам скажу: что бы они ни думали, я им не дура. У меня своя голова на плечах.

Бедные родители. Возможно, их утешит ДФТ их дочери, не говоря уже о свежем романе с доктором Комиксом.

Но когда ты слышишь: «Я им не дура… У меня своя голова на плечах» – именно в таких выражениях, – когда гнев выплескивают перед тобой, словно это ты в чем-то повинен (а так оно и есть в каком-то смысле), – как после этого не поверить в Цель?

Да, да, я догадываюсь, какими малозначащими должны показаться эти слова – совершенно обычные слова, не заслуживающие внимания. Но – терпение, прошу вас. Скоро вы поймете их связь с историческим моментом, который я намерен осветить, с тем, как сошлись на перекрестке времени Магда Дамрош, Дада и я.

Тем временем солнце спряталось в тучах. День сделался пасмурным. Я ощутил осенний холод и поежился. Терапевт и выздоравливающий вернулись в «Эмму Лазарус».

Она оставила меня в вестибюле, там же, где подобрала, – небрежно, почти равнодушно, во всяком случае без церемоний.

– Ладно, вы молодцом. Теперь сами. И я остался сам с собой. Давно остался.

Сегодня я вновь приступил к репетициям. Какое фиаско! Только теперь я оценил подлинное величие и гениальность бедного Синсхаймера: его преданность тексту, его драматическое чутье, его благородную властность.

Труппа встретила меня тепло, и это притупило мою бдительность. Когда я поднялся на сцену, мне стали аплодировать, жать руку, меня хлопали по спине. Блум наигрывал на рояле «Он славный парень». Мадам Грабшайдт, подняв стакан сельтерской с лимоном, провозгласила тост: «Господа, здоровье князя могильщиков, нашего доброго друга Отто Корнера!» Это была трогательная встреча.

Липшиц хлопнул в ладоши, призывая к порядку.

– За работу, друзья. Прошу очистить сцену. Довольно светской жизни.

– Ее никогда не довольно, – ядовито ответил маленький Поляков. Второй могильщик в нашем спектакле и старый большевик, Лазарь Поляков приехал в Америку в 20-е годы и сделал состояние на металлоломе. Несмотря на свои миллионы, он остался рьяным коммунистом, а посему заклятым врагом Липшица, старого сиониста. Среди нас он любовно именуется Красным Карликом.

Мы все ушли за.кулисы, остались на авансцене только Липшиц и мадам Давидович. Она держала в руках суфлерский экземпляр.

– Акт пятый, сцена первая, – объявил Липшиц. – Входят могильщики. Тишина.

Мы с Красным Карликом вышли на сцену.

– Поляков, – сказал Липшиц. – Кирка тяжелая. Она вас пригибает.

– У меня нет кирки.

– Будет. – Липшиц театрально вздохнул. – А пока что сделайте вид, будто она есть. Вернитесь и попробуйте еще раз.

Мы сделали, как нам было сказано. На этот раз Красный Карлик спотыкался, словно нес на плече слона. Он торжествующе улыбнулся Липшицу.

Липшиц недоверчиво покачал головой, но сдался.

– Ну? – сказал он мне. Я взглянул на своего маленького подручного.

– «Разве такую можно погребать христианским погребением?»

– Стоп! Стоп! – закричала Давидович. Липшиц хлопнул себя по лбу.

– Ой, никто ему не сказал. У вас старый текст, Отто. Мы внесли кое-какие изменения.

– Какие изменения? – выйдя из-за кулис, спросил Гамбургер. – И мне не сказали об изменениях. Теперь Шекспира улучшаешь, голова? Клика опять взялась за свое!

– Сложилось мнение, – сказал Липшиц, облизнув губы, – что эти разговоры о «христианском погребении» могут кое-кого оскорбить. Как-никак среди наших зрителей много ортодоксов, если не сказать фанатиков. Как это прозвучит? И мы подумали: какая разница, если мы выкинем несколько слов и заменим другими?

– Так какая же у меня реплика?

– Простая. Вы говорите: «Разве такую можно погребать в Минеоле?» Это же слово вы подставляете и в других местах.

– Чудесно! – сказал Гамбургер. – Изумительно! Минеола, как известно, расположена непосредственно к югу от Эльсинора.

– И я это должен сказать? «Разве такую можно погребать в Минеоле»?

– Совершенно точно. Вы все поняли. Чуть сильнее акцент на «такую», а в остальном прекрасно.

– Я этого не скажу.

– Правильно, не поддавайтесь фашистам. – Красный Карлик с вызовом исполнил коротенькую жигу.