Принц Вианы

— Мне сейчас не до развлечений, как видите, господин барон, — поспешил я его успокоить, указав пальцем в повязки на голове.

Иначе бы я точно остался без ужина, выслушивая бесконечные сожаления от старика. А слюна уже выделилась, как у собаки Павлова, при взгляде на многочисленные блюда, которые вереница слуг все ставила и ставила на стол. Хотелось жрать, а этикет требовал от меня отведать по маленькому кусочку от каждого блюда, и лишь потом выбирать, чем насыщаться. Микал меня заранее предупредил о такой засаде. Тяжела ж ты, шапка Мономаха!

Всего-то от каждого блюда по маленькому кусочку, а в итоге облопался, как паук мухами. Микал расстарался и все подтаскивал мне новые и новые блюда на пробу, походя отпихивая от моей особы местных слуг. А блюд этих на столе приготовили и расставили, как на роту голодных матросиков с острова Русский. Но не пропадет ничего — все доест многочисленная дворня в замке.

Каплуна я совсем не распробовал, чем он так особо от обычной курятины отличается, хотя и отъел от него приличный кусок; бройлер и бройлер, только зажаренный на вертеле. Я на каплуна специально налег потому, как с ним особые воспоминания связаны. В Перестройку это было. Заглянул я как-то в пафосный супермаркет из новых, который не для всех. Но и в них всегда можно было найти продукт, который был бы дешевле, чем в демократических магазинах. И вижу надпись «каплун» и — для особо одаренных, ниже расшифровка: «французский петух». Купил. Цена была средняя, а вот тушка — очень большая, с гуся так размером, только в груди пошире. Жена этого каплуна варила-варила, варила-варила, а он, стервь такой, — все жесткий и жесткий, не укусить даже. Не выбрасывать же… Заморозили и долго еще всей семьей питались куриным салатом, натирая каплуна в него на терке. Жена сказала, что это ни хрена никакой не французский петух, а самый настоящий «дикий кур».

Пулярка также ничем не отличалась на вкус от венгерских кур в целлофане. Разве что соусами. Те были разнообразными и выше всех похвал.

Лебедя я даже пробовать не стал, несмотря на все украшения этого блюда — жесткая очень птица.

Как-то в археологической экспедиции лебедушку поймали и схарчили — студентами еще. Начальник нас не кормил, а выдавал по рубль двадцать в день на питание. А ближайший магазин был за тридцать километров. И мясо в нем было в продаже не каждый день. И транспорт экспедиционный ходил в тот поселок как хотел, никого не предупреждая. Вот мы и подвиглись на охоту силками у ближайшего болота. Первой такой добычей стал лебедь. Потом мы их из силков выпускали — нехай летает, птиц железобетонный.

В Европе лебедь считается «царской птицей» — остальным даже жрать вроде как запрещено ее. В Англии до сих пор ежегодно лебедей поголовно отлавливают и кольцуют — собственность королевы, едрить ее налево. Сама не ест и другим не дает. Но тут, видать, сготовили анжуйцы лебедушку спецом для меня как члена королевской семьи. Я вот его не ел — так, на децил попробовал, а остальные собутыльники сточили диковинку целиком, едва не с костями. Понятно: когда еще выпадет такой случай, а тут и похвастаться на будущее всегда есть чем: «с принцем лебедя едал!» Типа нашего советского: «да мы с ним пили».

Вот паштет из дичи меня очень порадовал тонким насыщенным вкусом, и куриная печенка, приготовленная особым образом, по-анжуйски, хорошо пошла по пищеводу.

Ну и, конечно, фуа-гра, куда же без него. Пришлось показывать себя патриотом (выяснил по дороге, что по отцу изначально я из рода Фуа, из первых графов Шарлеманя), хотя эту циррозную и чрезмерно жирную гусиную печень я и в прошлой жизни не очень-то жаловал. И совсем не из-за ее дороговизны — просто на вкус не нравилась. Но тут меня удивили тем, что сделали это блюдо из утиной печенки. Пришлось попробовать из чистого любопытства — монопенисуально, как говорят врачи в двадцать первом веке.

Зато мальки угря в рассоле оказались просто божественными на вкус. Особенно под молодое белое вино сорта сир а .

Сыров на десерт слуги приволокли более двадцати сортов, но сыр «морбье», удививший меня поначалу тонкой прослойкой натуральной золы, затмил их все. Удивительный, неожиданный для сыра сливочно-ореховый вкус. Я от него никак оторваться не мог, особенно под хорошее вино. Все отколупывал и отколупывал помаленьку перед каждым глотком.

В общем, оттянулся я за все свое полуголодное существование в этом времени, и в опочивальню меня опять пришлось под руки волохать. Ладно, я же раненый. Мне простительно и слабость показать.

Ночевал на огромной кровати под балдахином на витых позолоченных столбах, на которой человек десять в ряд можно было положить. Произведение явно не мебельщика, а архитектора.

На настоящем шелковом белье.

Весь грязный на всем чистом. Апофеоз роскоши.

Умыться на ночь мне даже не предложили — на столике только оловянный кубок и серебряный кувшин вина. Но у меня уже не было никаких сил что-то еще требовать.

Зато ночную вазу под кровать мне поставили серебряную, с чеканкой. Руку оттянула, какая была тяжелая. Я ее минут десять вертел — разглядывал, пока огарок свечи не оплыл совсем. Музейная вещь. Вряд ли этот пафосный ночной горшок дожил до наших времен; скорее всего перечеканили его на монеты в революцию или при Бонапарте. В лучшем случае пылится теперь в дальнем запаснике Лувра. Что в принципе одно и то же — никто его не видит. А классный ювелир над ним старался. Очень близко по стилю к школе Бенвенуто Челлини, но, возможно, это один из тех настоящих образцов, от которых великий маэстро отталкивался в своем творчестве. Сам же намекнул в мемуарах о том, что в молодости занимался фабрикацией так называемых «антиков», якобы оставшихся от Древнего Рима. Один из них я и держу в своих руках; возможно, что действительно древнеримский. А Челлини еще и не родился даже.

Свеча погасла.

Все — спать.

Ранним утром, осознавая себя варваром и культурным преступником, едва продрав глаза, я все же свершил акт дефекации в серебряную ночную вазу. Да простят меня потомки. Никогда не понимал японского кайфа: годами копить деньги, чтобы один раз намылиться в золотой ванне.

Кстати о ванне… Где этот самоназначенец Микал? Вот когда надо, то его нет.

Подавляя естественную брезгливость, напялил на себя грязное заскорузлое, пропахшее потом и костром белье и остальную одежду, из которой я не вылезал уже несколько дней, ибо других носильных вещей у меня не наблюдалось. Причем пришлось-таки повозиться, разобраться и понять, что к чему крепится, где завязывается и как все это одевается. Историку это оказалось проще, чем обывателю, а музейщику легче, чем историку. Но времени это заняло уйму.

Раздраженный, с яростным желанием найти Микала и оборвать ему уши, я попытался выйти из помещения. Быстро же вживаюсь в роль «государя», особенно с похмела. Голова болела, а вино у прикроватного столика за ночь выдохлось в открытом кувшине, и на роль алка-зельцера совсем не годилось. К тому же курить хотелось до одурения, что настроения также не поднимало.

Дверь с первого раза открыть не получилось. Заронился в душу подленький страх, что меня коварно провели, как маленького: напоили и заперли. И теперь к Пауку летит гонец с вестью о том, что я — вот такой весь из себя красивый, прямо Аполлону подобный Феб, — только и дожидаюсь в шато Боже его жандармов, которые с удовольствием свезут меня в сырые подвалы Плесси-ле-Тур.

Но серьезно испугаться не успел, так как дверь внезапно немного поддалась и даже стала ругаться чем-то похожим на знакомый мне русский мат.

Микал, полностью одетый и вооруженный — даже с взведенным арбалетом, — спал на полу, перекрыв собой доступ в мою опочивальню.

Тут же находился еще один деятель — бодрствующий арбалетчик в полном вооружении, который стоял около лестницы. Арбалетчик вновь красовался желтой коттой с моим гербом, как виконта Беарнского. Видать сержант уже отменил мое распоряжение о маскировке как устаревшее.

— Бдите? — строго спросил я их, сам внутренне ликуя.

— А то… — отозвался сонный Микал, вставая с пола. — Дюка Аласонского, когда он был ваших лет, пленили в битве при Вернейле. Выкуп потребовали чудовищный — двести тысяч золотых. Его роду пришлось продать практически все свои земли, включая даже фьефы [88] , и влезть в неоплатные долги. Мы не можем так рисковать вами, сир. Наварра — бедное государство. Замок взят сержантом под плотную охрану.

88

Феод( лат.feudum, от fe – верность и od – владение; фр.– фьеф, англ.– фи, нем.– лен, русск.– поместье) – в XI–XV вв.: наследуемое земельное владение, пожалованное сеньором вассалу при условии несения службы (военной, придворной, участия в суде, в совете и управлении) или уплаты установленных взносов. В свою очередь, вассалы часть полученной земли (либо дохода) передавали на таких же условиях во владение своим вассалам, что вызвало к жизни «феодальную лестницу» над одним и тем же владением. Предшественником феода был бенефиций.