Принцесса Элли
Шрифт:
Я фыркаю. Но оставляю чертов фартук на прилавке. Ни за что.
В занятии выпечкой есть странное удовольствие, в котором я никогда бы не признался вслух. Это приходит мне в голову, когда я кладу последний из двух дюжин пирогов на охлаждающий стеллаж в центре прилавка. Они выглядят хорошо – с золотистыми, слегка коричневыми корочками, – а пахнут еще лучше. Элли захлопывает свой большой учебник и убирает бумаги с яркой белозубой улыбкой, занимающей половину ее лица.
– Боже, мне это было нужно. Теперь я смогу запросто сдать экзамен.
Она чувствует
Мы направляемся в передний зал и снимаем стулья, стоящие вверх ножками, со столов. Ее пристальный взгляд следит за каждым моим движением – она пытается остаться незамеченной, – отводит глаза, когда я оглядываюсь, но меня так оглядывали достаточно женщин, чтобы я понял, что происходит. Интерес Элли отягощен любопытством и очарованием, как исследующее прикосновение мягких рук к моей коже. Она распахивает штору на окне, открывая толпу покупателей, которые уже собрались на тротуаре. Их меньше, чем было несколько недель назад, – общественность уже знает, что наследный принц Весско покинул здание и страну.
Элли возвращается на кухню… и орет так, как будто там кого-то убили.
– Не-е-е-е-ет!
Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.
– Боско, неееет!
Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.
Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитого – как у змеи, проглотившей обезьяну.
– Вороватый ублюдок! – кричу я.
Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.
– Плохая собака.
Маленький придурок просто огрызается в ответ.
Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.
– Придется перепекать все семь, – говорит Элли.
Я складываю руки на груди.
– Похоже на то.
– Это займет несколько часов, – говорит она.
– Да уж.
– Но мы должны. Другого варианта нет.
Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.
И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.
Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.
– Или… есть? – лукаво спрашивает она.
Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. – Если мы отрежем пожеванные кусочки…
– И разровняем меренгу…
– Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли…
– Вы что, мать вашу, с ума сошли?
Я оборачиваюсь и вижу Марти, стоящего в проходе за нами. Он все слышал, и он в шоке. Элли пытается прикрыть нас. Но у нее плохо получается.
– Марти! Когда ты приехал? Мы не собирались делать ничего плохого.
Операции под прикрытием явно не для нее.
– Ничего плохого? – передразнивает он, входя в комнату. – А как насчет закрытия кофейни чертовым департаментом здравоохранения? Например, за то, что кормим людей пирогами с собачьей
слюной – ты что, совсем сдурела?– Это была просто мысль, – клянется Элли, начиная смеяться.
– Минутная слабость, – говорю я, поддерживая ее.
– Мы просто очень устали и…
– И слишком долго пробыли на этой кухне. – Он указывает на дверь. – Пошли вон, оба.
Когда мы не двигаемся, он идет за метлой.
– Давай-давай!
Элли хватает свой рюкзак, и я веду ее к задней двери, в то время как Марти бросается на нас, как на паразитов.
На тротуар капает дождь – легкая, противная дымка. Краем глаза я вижу, как Элли натягивает капюшон, но мой взгляд остается устремленным вперед. Если твои глаза направлены на человека, которого ты охраняешь, ты все делаешь неправильно.
Я обращаю внимание на тех, кто находится на улице, читая язык их тел, – пешеходы по дороге на работу, бездомный на углу, я не отхожу далеко от Элли, держа ее в пределах досягаемости, сканируя местность слева направо на предмет потенциальных угроз или любого, кто по глупости решит подойти слишком близко. Это как вторая натура.
– Тебе нужно уже бежать в школу?
– Еще нет. Это последняя неделя, так что у меня первый и второй уроки факультативы.
Не глядя на телефон, я пишу Томми, что отвезу Элли в школу – он должен встретить нас там.
Дождь усиливается, в сером небе вспыхивает молния.
– Есть какое-то конкретное место, куда ты хочешь пойти?
Я не хочу, чтобы она промокла и заболела.
– Я знаю одно место. – Ее маленькая ручка хватает меня за запястье. – Пошли.
К тому времени, как мы проходим через каменную арку Метрополитен-музея, уже льет как из ведра, вода стекает по ступенькам сотнями маленьких ручейков. В фойе с мраморным полом тепло и сухо. Элли стряхивает воду со своей толстовки и отжимает длинные, разноцветные волосы, и я улавливаю ее запах. В нем сладкий персик, флердоранж и дождь.
– Моя мама часто приводила сюда меня с Оливией.
Я тянусь за кошельком, но Элли показывает студенческий билет и протягивает два ваучера билетеру.
– У меня гостевые абонементы, – говорит она, – утреннее посещение для студентов.
Я никогда не был в музее – во всяком случае, не в качестве посетителя. Королевская семья посетила больше музейных мероприятий и гала-концертов, чем я могу сосчитать, но мое внимание было приковано не к экспонатам. Я иду рядом с Элли из одной похожей на пещеру комнаты в другую, и она болтает без умолку, как будто ее рот не может оставаться без движения ни секунды.
– Ты всегда хотел быть телохранителем?
– Нет, – бурчу я.
– Кем ты хотел быть?
– Хотел делать то, в чем я хорош.
Она наклоняет голову и смотрит на меня.
– Как вышло, что ты стал телохранителем Николаса?
– Я служил в армии. У меня это хорошо получалось – меня отобрали для специальной стажировки.
– Типа Джеймс Бонд, морской котик, да?
– Что-то вроде того, да.
Элли качает головой, когда думает. Ее золотистые волосы сейчас высыхают, и на них появляется мягкая волна. Она останавливается перед египетской экспозицией, свет, отраженный от саркофага, отбрасывает на ее черты теплые тени.