Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
— Кто станет в этом сомневаться, ведь этот король — преступник!
— И я получу полное отпущение грехов?
— Вы его уже получили! — с важностью сказала Фауста.
Подняв правую руку для благословения, она произнесла священные слова, которые Жак Клеман выслушал с жадностью и изумлением.
— Поднимитесь, — сказала тогда Фауста, — и помните: вам вручено орудие, с помощью которого свершится небесная кара. Действуйте быстро и смело.
— Государыня, — сказал монах дрожащим голосом, — повторите свой приказ, умоляю вас. Я так боюсь что-либо напутать!.. Что я должен сделать с Валуа? Я говорю о Генрихе Валуа, короле Франции, известном
— Percat iste note 18 , — глухо сказала она.
Монах поклонился и сказал:
— Каковы ваши указания? Я одинок и слаб, как же смогу я поразить его?
— Послезавтра, — сказала Фауста, — из Парижа отправится большое шествие, которое должно проследовать в Шартр, чтобы передать королю сетования парижского люда. Займите место в рядах паломников. Никто не удивится, увидев вас там. По дороге постарайтесь совершенно не привлекать к себе внимания. Скромно смешавшись с толпой, молитесь про себя и думайте о том, что Господь доверил вам судьбу новой Церкви!
Note18
Percat iste (лат.) — Пронзи его!
— А после, когда я попаду в Шартр?.. — нетерпеливо спросил монах.
— Вы найдете меня там, и я стану руководить вами… если только сам ангел не явится вам…
— Ангел! — сказал Жак Клеман, вздохнув. — Так я его увижу?
— Я думаю, что вы его увидите, и если не в небесном воплощении, то, по крайней мере, в земном.
Жак Клеман на этот раз недоверчиво взглянул на Фаусту и спросил:
— Как, сударыня, вы знаете его земное воплощение?! Откуда вы его знаете?
— Оттуда же, откуда знаете его вы сами. Я видела то же, что видели вы, но в ином месте и в иное время. Вот и все. Я слышала то же, что слышали вы. Вы что же, господин монах, сомневаетесь в его явлении? Вы сомневаетесь в том, что Господь мог позволить небесным созданиям общаться с нами, чтобы передать нам Его волю?
— Разумеется, нет! — сказал монах с горячностью.
— Итак, если я вам говорю, что, возможно, вы увидите ангела во плоти, то это значит, что герцогиня де Монпансье будет в Шартре одновременно со мной и с вами.
Бледное лицо монаха покраснело. Он опустил ресницы, чтобы скрыть огонь, который пылал в его взоре, и пробормотал одно лишь слово:
— Мария!..
Фауста еле заметно улыбнулась и вновь заговорила тем повелительным тоном, который внушал уважение даже людям, обладавшим куда более твердым рассудком, чем был у монаха.
— Посмотрите на меня внимательно, — сказала она.
— Я смотрю на вас, — ответил монах, — и вижу в вас свою государыню.
— Действительно ли верите вы в то, что я связана с Небесным Владыкой?
— Я верю в это всей душой…
— Так вот, вы должны верить в то, что все мои слова мне продиктованы, даже внушены…
— О, — задыхаясь, произнес монах, — и что же вы мне сейчас сообщите?..
— Я сообщу вам вот что: насколько вы можете доверять самому ангелу, настолько же вы должны остерегаться его земного двойника…
— Мне следует опасаться Марии! — пробормотал монах.
— А разве она уже не попыталась ввести вас в смертный грех? Вспомните-ка про ту комнату, которую вы только что миновали, стремясь попасть сюда! Вспомните про вечер, когда вас туда завлекли… Вспомните, каким страшным был для вас миг, когда женщина, которую
вы держали в своих объятиях, сбросила маску, и вы узнали в ней ту, кого тайно и очень давно обожали… Марию де Монпансье!— О! Так значит, вы все знаете? Вы знаете, каким страшным ударом это было для меня…
Монах буквально простонал последние несколько слов. Фауста, наблюдала за ним с холодным вниманием хирурга, который надрезает плоть своим безжалостным скальпелем. Затем она отвела глаза от задыхающегося от страсти и волнения молодого человека и неспешно продолжила:
— Вспомните: с той самой роковой ночи вам кажется, что в ваших венах течет пылающая лава, а ваши обожженные жаром губы ищут в ночи поцелуя, схожего с тем, что она вам тогда подарила…
— Пощадите, государыня, — прохрипел монах. — Я не представляю, благодаря какому чуду вы узнали о тех чувствах, в которых я не имею сил признаться даже самому себе и о которых я не говорил ни одной живой душе. Но вы описываете мне эти чувства и ощущения с такой правдивостью, которая окончательно губит мой несчастный рассудок и разбивает мое сердце.
— Хорошо, — вновь заговорила Фауста с бесконечной нежностью. — Не будем больше говорить о прошлом и подумаем о будущем. Теперь вы предупреждены об опасности. И если вы окажетесь лицом к лицу с герцогиней де Монпансье…
— Так что же?.. — пролепетал монах.
— Я вам уже сказал: остерегайтесь, ибо мой долг — вас предостеречь… обезопасить… Остерегайтесь, ибо…
— Сударыня, пощадите…
— Так вот, она вас любит! — сказала Фауста.
Монах издал жуткий крик и упал ниц. Он долго оставался в таком положении, и лишь одна мысль жила в нем, пылая ослепительным пламенем:
«Она меня любит!.. Мне надо остерегаться ее!.. Мне!.. Ах! Даже если она увлекла бы меня в ад!..»
Когда Клеман поднялся, он с удивлением обнаружил, что Фауста исчезла, а его поджидала какая-то улыбающаяся молодая женщина. Она взяла его за руку и отвела к двери, которая приоткрылась по ее сигналу.
Монах прошел в эту дверь и, вновь оказавшись в таверне «Железный пресс», подумал, что видел сон. Не задерживаясь, он покинул заведение Руссотты и Пакетты и торопливо удалился…
В ту самую минуту, когда обманутый монах в восторге простерся ниц, Фауста, бросив на него презрительный взгляд, выскользнула вон через потайную дверь, приказав одной из своих камеристок выпроводить юношу.
Принцесса вошла в комнату по соседству с той, в которой она принимала Жака Клемана. Там она увидела женщину, которая ее ждала, без сомнения, с нетерпением, так как при виде Фаусты торопливо пошла ей навстречу. И если бы монах был здесь, он тотчас бы узнал одежду из белой шерсти и длинные золотистые волосы ангела, который только что ему являлся. Только лицо этого ангела, прежде исполненное серьезности и меланхолии, теперь приобрело насмешливое выражение. Эта скептическая улыбка герцогини де Монпансье могла бы, пожалуй, нанести смертельный удар религиозным убеждениям монаха.
Как бы там ни было, когда «ангел» приблизился к Фаусте, та взяла ее за руки, поцеловала в лоб и сказала:
— Вы действительно ангел грации и красоты на поле брани, где все черно и печально…
— Так он и впрямь верит в то, что я ангел? — вскричала Мария де Монпансье.
Она расхохоталась, но тотчас же добавила:
— Бедняга!
(Следует признать, было какое-то странное отклонение от нормы в том, что в этой легкомысленной и взбалмошной головке созрел столь ужасный, коварный и кровавый план.)