Принцесса из рода Борджиа

Фауста не отвечала, она ждала.

— А между тем это так, — заявил Бельгодер. — Каким бы поразительным это ни казалось, у меня есть сердце, потому что было время в моей жизни, когда я не помышлял ни о ненависти, ни о мести… время, когда я любил!

Бельгодер опять замолчал, как будто опасаясь вызвать картины прошлого.

— Продолжай! — сказала Фауста повелительно.

— Когда-то, — заговорил Бельгодер, — я был не таким, как нынче. Не хочу сказать, что я был агнцем, но и тигром я тоже не был. Короче говоря, я себе жил, не задумываясь ни о добре, ни о зле, ни о Боге, ни о дьяволе, пока однажды не почувствовал, что влюблен… Пустяк для любого другого мужчины, но настоящий удар для меня! Я отлично осознавал, что очень уродлив. Мне столько раз говорили об этом… Я был самым сильным, самым опасным во всем таборе. Любой, кто смотрел на меня косо, мог быть уверен, что ему несдобровать. Я мечтал жить мирно, но только и делал, что дырявил чужие шкуры. Меня боялись… Мужчины и женщины — все трепетали передо мной. A я трепетал перед Магдой. Трепетал, потому что знал о своем безобразии и потому что вокруг Магды всегда крутилось пять или шесть красавчиков, самый уродливый из которых был во сто раз красивее меня.

Из груди Бельгодера вырвался хриплый вздох, и он пробормотал проклятия, которые понимал он один.

— Ни разу, — продолжал он, — я не осмелился поговорить с Магдой. Но всегда, оказавшись рядом с ней, я чувствовал, что взгляд ее черных глаз словно пронзает меня. Я видел, как она улыбается, но не знал, почему. Я не мог спать, не мог есть… И однажды вечером я собрал всех влюбленных в Магду. Когда они пришли, я послал одного из них за ней. Она явилась, и я сказал ей:

— Магда, тебе идет уже пятнадцатый год. Пора тебе выбрать себе мужчину.

Другие, поскольку тоже были влюблены в Магду и тоже торопились, закричали:

— Да, да! Пусть выберет того, кто с этого вечера будет пить из ее стакана и с этой ночи будет ее мужчиной!..

Магда с улыбкой и как будто бы наугад указала на одного из моих соперников и сказала:

— Выбираю тебя.

— Ах! Бедный Бельгодер, — насмешливо протянула Фауста.

— Да, — ответил цыган, — но слушайте дальше. Я встал перед этим человеком. Он все сразу понял и выхватил свой нож. Пятью минутами позже я повалил его и, поставив колено ему на грудь, отрезал ему уши. Он вскочил, завывая от боли. Я никогда не слышал подобного воя. Тогда Магда спокойно сказала:

— Мне не нужен мужчина без ушей.

— Что ж, выбери другого!

— Вот он! — сказала она, все с той же улыбкой указывая на второго влюбленного.

Я встал перед ним, как и перед первым. Бой начался и длился на этот раз десять минут. И когда этот человек оказался на земле, я отрезал ему нос. Этот не выл, он лежал без сознания… Разумеется, Магде не нужен был мужчина без носа, так же, как ей не был нужен одноглазый — ведь третьему я выколол правый глаз. Ну, а двое других сбежали, и Магде вовсе не захотелось выбирать себе в мужья труса. Так что я остался один.

Бельгодер издал звук, похожий на рычание, и бросил вокруг себя свирепый взгляд, как будто его давние соперники все еще были здесь, перед ним. Затем он продолжал:

— Тогда, — сказал мне Магда, — я выбираю тебя. Я выбрала тебя уже давно. Но я хотела убедиться, такой ли ты, как я думала.

В тот же вечер я женился на Магде по обычаю своего племени. Шесть лет я был счастливым человеком. Сначала у меня родилась дочь, которую назвали Флорой. Четыре года спустя у меня родилась вторая дочь, которую назвали Стеллой. Говорили, что Флора была красива, как утренний цветок, склоняющийся под тяжестью алмазной росы. А Стелла была красива, как вечерняя звезда, мерцающая в вышине среди своих подруг. Вот что говорили. Я не знал, были ли они красивы так или по-другому, но только когда я видел их, мне хотелось смеяться без всякой причины, а когда не видел, хотелось плакать. Я был сумасшедшим, как и все отцы.

— Как и все отцы! — вздрогнув, прошептала Фауста.

Без сомнения, образ принца Фарнезе промелькнул в эту минуту перед ее внутренним взором.

— Кажется, я покончил с бутылкой, — заявил Бельгодер.

Эта была уже четвертая, и цыган и глазом не успел моргнуть, как по знаку Фаусты перед ним поставили пятую.

— На седьмой и последний год моего счастья, — продолжал Бельгодер, — мы поехали в Париж, во Францию. Флоре исполнилось тогда шесть лет, а Стелле два. Мы жили очень спокойно, несмотря на презрение и ненависть парижан, пока однажды вечером не распространилось известие, будто какие-то злодеи ночью пробрались в церковь и похитили золотые вазы, служащие христианским священникам для исполнения их обрядов. Церковь называлась Сен-Эсташ. Мы жили по соседству. И так как любой бродяга или французский горожанин, какими бы злодеями они ни были, оставались при этом христианами и, следовательно, были неспособны на подобное злодеяние, то обвинили нас. Однажды утром арестовали и бросили в тюрьму пятнадцать человек из моего табора — мужчин, женщин, детей. По дороге мне удалось бежать. Но, наверное, было бы лучше, если бы меня повесили, как других. Тогда погибли пятеро мужчин и пять женщин. Среди них была и Магда. Несчастная Магда! Даже под виселицей она улыбалась своей всегдашней таинственной улыбкой.

Бельгодер одним глотком осушил стакан. Он был мертвенно бледен, по лицу его струился пот, и он вытирал и вытирал его тыльной стороной ладони.

— Накануне того дня, когда Магду вместе с остальными должны были казнить, — продолжал он, — я нашел палача. Два месяца, пока длился процесс, я собирал золото. Часть я накопил, продав то, что мы имели, часть — подстерегая ночью на узких улочках прохожих. В общем, я нашел палача…

— Где он жил? — спросила Фауста.

— Улица Каландр, в Ситэ, — глухо ответил Бельгодер.

— И как его имя?

— Клод, — почти шепотом произнес Бельгодер. — Зачем вы заставляете произносить это имя, если оно вам известно?

— Продолжайте, — только и сказала Фауста.

— Я пошел к нему. Я предложил ему деньги. Я валялся у него в ногах, плакал, умолял. А просил я у него только одного: надеть на шею Магды изношенную веревку. Если бы веревка порвалась, ее бы помиловали. А вытащить ее из тюрьмы — это уж было бы мое дело.

— И что ответил Клод?

— Он взял мешок с деньгами и выкинул его на улицу. Затем он схватил меня за плечи и вытолкал за дверь. А потом он повернул ключ в замке. Я сидел на пустыре, где строился новый рынок, уткнувшись лицом в колени. Я проплакал всю ночь. На рассвете я увидел, как палач вышел из дома. Я пошел за ним… Я шел за ним до самой площади. Двадцать минут спустя я увидел Магду в петле, среди других трупов… а вокруг ликовала толпа. Я до сих пор слышу эти радостные крики.

И цыган в ужасе поднес руки к ушам, как будто он и в самом деле слышал вопли парижан вокруг виселицы, на которой окончила жизнь его любимая жена…

— А дети? — спросила Фауста. — Что стало с твоими детьми?

Бельгодер содрогнулся, сжал свои огромные кулаки, и его блуждающий взгляд стал зловещим.

— Так что же? — вновь спросила Фауста. — Стелла? Флора? Значит, их тоже повесили?

— Нет, — выдохнул Бельгодер, — их не повесили, их крестили!

— Но ты, конечно, снова вернул им их имена?

— Я так никогда и не узнал, куда они подевались, — сказал Бельгодер. — Я никогда их больше не видел. Умерли они или живы — я не знаю… и не узнаю никогда. В день ареста увели пятерых детей — и Стеллу с Флорой тоже. На следующий день после казни я узнал, что стараниями палача дети были отданы в семьи к добродетельным людям, которые согласились их воспитывать. Три месяца я искал их повсюду. Я обшарил весь Париж, но так ничего и не узнал о двух своих дочерях.

— И как ты поступил тогда?

— Тогда я вновь пришел к палачу и сказал ему: ты убил ту, которую я любил. Я поклялся за то убить тебя. Но если ты ответишь на мой вопрос, я прощу тебя. Я дам тебе золото, которое я собрал как выкуп за Магду. Я сделаю больше: поступлю к тебе на службу и стану тебе верным слугой, сторожем твоего дома, хранителем твоей жизни. Скажи, ответишь ли ты мне?

— Спрашивай! — сказал мне палач.

Я собрал всю свою смелость и спросил:

— Ты знаешь, где мои дочери?

Я просто обезумел от радости, когда услышал ответ Клода:

— Разумеется, поскольку я сам их устраивал. О, цыган, ты можешь быть спокоен, твоим дочерям посчастливилось, их взяли к себе очень знатные господа.

Эти слова не имели для меня никакого смысля, но я сказал себе: «Этот человек, который говорит со мной так мягко, не откажется сообщить, где мои дочери. Конечно, он убил Магду, но это его ремесло. Я не могу сердиться на него. Однако же в его обязанности не входит лишать несчастного отца последней надежды. Конечно же, он скажет!..»