Принцесса

Когда мама пришла меня забирать, воспитательница не преминула выговорить ей за мой выпад.

— Зачем же ты так нагрубила?! — возмущалась мама по дороге домой.

— Ты сама мне так сказала! — оправдывалась я.

— Я тебе сказала «не лезь, как старая шуба». Знаешь, шуба лезет — мех из нее вылезает, как у нашей Дусеты, видела?

— Угу.

— А ты так грубо: «как старая шкура».

— А у Дусеты шуба и есть шкура! — запальчиво отрезала я.

Мама рассмеялась, и мы помирились.

В другой раз, когда вокруг музыкальной работницы, демонстрировавшей новогодние карнавальные маски, образовался кружок из детей, Лена с силой оттолкнула меня, так что я отлетела к стене и больно ударилась головой.

— А ты бы ее толкнула! Что ж так терпеть! — негодовала мама. — Нужно давать сдачи!

Учись за себя постоять!

На следующий день во время гуляния Лена снова начала мне вредить — мешала лепить принцессу из снега. Тогда я встала и пнула ее — легонько, но она поскользнулась, упала и сидела, растерянная, на снегу. Я подошла ближе и неуверенно схватила ее за помпон, потом за шарф. Несмотря на мамино указание я сомневалась, что поступаю правильно.

Вечером я поведала о своем «подвиге» маме:

— И за шарф оттрепала, и за помпон оттрепала.

— Ну, и правильно. Будет знать, как лезть!

Ночью, оставшись одна наедине со своей «победой», я почувствовала себя нехорошо. Вместо принцессы в волшебном замке мне почему-то все время представлялась Лена, беспомощно сидящая на снегу. Но ведь мама сказала, что я поступила правильно. Почему же я плачу? Почему мне так жаль Лену и так стыдно за себя? Зачем я это сделала? Ведь я люблю Лену!

В семь лет Лена с Надей пошли в общеобразовательную школу в нашем дворе, а я — в Мерзляковскую при Консерватории. Вот, пожалуй, и вся наша дружба. Хотя нет. Было еще празднование моего десятилетия. Пригласили девочек из музыкальной. Надя тоже пришла. Она жила в нашем подъезде, и с утра, увидев меня идущей с хлебом из булочной, кинулась поздравлять — о дне рождения знал весь двор. Пришлось пригласить. А вот Лену не позвали. Она пришла сама. В самый разгар праздника, когда бабушка внесла в темную гостиную торт с зажженными свечами. Как выяснилось позже, долго ходила вокруг дома, потом зашла к себе, взяла самую лучшую книгу и просто позвонила к нам в дверь. Все очень удивились, но не выгонять же!

У Лены к тому времени уже произошла трагедия — попал под электричку ее алкоголик-отец.

— Нет, в тот день он был трезвый, — объясняла она девчонкам во дворе.

Дома я никогда не слышала слова «трезвый».

Лена осталась одна — со своей мамой, дворничихой и паспортисткой, великой труженицей нашего двора.

Да, странная дружба. Хотя, по правде говоря, мне и дружить-то было некогда. Я занималась музыкой. Летом уезжала в лагерь или на дачу к папиным родителям, а зимой все свободное время проводила на катке. Новая невоплощенная мечта — стать фигуристкой. «Но кто же будет водить еще и на фигурное катание!» Приходилось ограничиваться телевизионными уроками — Союзными и Международными соревнованиями. А водить действительно стало некому. Дусета вышла замуж и ушла от нас. Дедушка тяжело болел. Мама с папой разошлись. Папа теперь все время жил у своих, в Уланском переулке.

На Новый Год, когда все писали на бумажках желания и потом сжигали их на свече, я загадала, чтобы дедушка поправился, а еще — научиться кататься на коньках змейкой.

Вскоре мне приснился страшный сон — как будто дедушка попал в какой-то серый лабиринтный замок без единого окна и не может оттуда выбраться. Наутро я бросилась к нему — рассказать про сон, но он только отмахнулся:

— Ну, из какого такого дома я не смогу выбраться! Что ты, малыш, успокойся! Если уж я при Сталине выбрался…

В тридцать седьмом дедушка сидел как политический. Я это знала. Но успокоиться не могла.

А летом дедушка умер…

Дедушка был единственным человеком, который знал, что мой пластмассовый пупс мочится во сне. Дедушка был единственным человеком, который знал, что я умею летать. Тело мое становилось легким, и я поднималась к потолку в гостиной, медленно плавала вокруг люстры, а дедушка лежал на диване, погруженный в свои мысли. Иногда с кем-то спорил, с кем-то невидимым, бурно жестикулировал, но всегда время от времени поглядывал на меня. Он видел. Он знал. Если я рассказывала бабушке или маме, они смеялись. Тебе это только приснилось, уверяли они, так что я и сама начала сомневаться. Но дедушка знал. Он задумчиво улыбался, видимо, не считая нужным переубеждать бабушку с мамой.

Мы с мамой едем в электричке после пионерлагеря.

— Дедушка умер. Мы должны беречь бабушку, — медленно произнесла мама.

Звезды пролетали в окнах, как полоумные. Как я смею ехать в этой глупой электричке — такая здоровая, загорелая, когда дедушки уже нет на свете. Дедушка умер, мы должны беречь бабушку, отдавалось у меня в голове.

— Когда твоего дедушку хоронили, у нас было столько машин во дворе! Никогда столько не было, — сказала Надя.

— Одни «Волги», одни «Волги». Даже в садике стояли, — подтвердила Лена.

Так в нашу семью впервые вошла смерть. После смерти дедушки умер папин отец, потом папина мать и… папа. С четким перерывом в два месяца. Мне казалось, следующей буду я. Не могло так кончиться. И то же думала мама — о себе.

В тот день, когда умерла папина мама, мы с папой ходили в театр. Но папа не видел действия на сцене. Он был как будто в забытьи. Когда он отвел меня домой и позвонил своим, бабушки уже не было. Я почувствовала это на пути из театра. Папа тоже почувствовал. И все же, прежде чем уйти от нас, набрал номер.

— Это конец, — сказал он.

Папа умер один, у себя в Уланском. В ту ночь он мне приснился. Он подошел ко мне и сказал:

— Я не умер. Никому не верь.

— Что ты, папа! — испугалась я.

— Ты видела меня мертвым? — словно не слыша, продолжал он.

Я покачала головой.

— Вот и не верь никому.

Наутро нам сообщил его сосед — по телефону. Но мама от меня скрыла. Она только сказала: «Папа — в больнице, в очень тяжелом состоянии».

Вечером я пошла гулять. Звезды пылали низко и яростно. Во дворе какие-то незнакомые девчонки играли в «вышибалы». Меня приняли, но стали издеваться. А я думала: как вы смеете. Может быть, моего отца уже нет в живых.

Я прибежала домой возбужденная, взмокшая.

— Что случилось? — спросила мама.

— Там девчонки сказали, что я… — начала я, задыхаясь.

— Все это такая ерунда, — оборвала меня мама и ушла в комнату.

Через три с половиной года мама снова вышла замуж и родила сына. Когда родился брат, я была уже совсем взрослая. Мне исполнилось четырнадцать с половиной. Я закончила школу. Поступила в училище.

Однажды зимой я возвращалась из концерта в Консерватории. Без шапки. В красивой шубе. С охапкой цветов. Настроение чудесное. Я давно уже жила отдельно от мамы — мой отчим отдал мне свою квартиру. Немного не доехав до дома, я отпустила машину — хотелось пройтись, вдохнуть свежего морозного воздуха, насладиться своим триумфом. Одной. Под ясным звездным небом, таким же торжественным, как Двадцатый Концерт Моцарта. C- moll.