Принцип Новикова. Вот это я попал

Стараясь унять сердце, которое норовило выскочить из груди, я сделал шаг назад, на чем-то поскользнулся и завалился на спину. Когда я упал, то еще раз оценил преимущество шубы и шапки — мягкий мех смягчил удар, и я почти не пострадал, ударившись о деревянные доски пола головой. В нос ударил сладковатый и очень специфичный запах, в котором я опознал запах скотного двора. Выдохнув я на мгновение прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, как снаружи матерятся, растаскивая баклаги с водой, придавившие дверь и мешающие гвардейцам спасти своего императора. Усмехнувшись, я почувствовал, что еще секунда, и истерично расхохочусь, но тут же почувствовал, как чей-то теплый шершавый язык прошелся по моей щеке. Распахнув глаза, я увидел, как надо мной склонился небольшой теленок, и пытался еще раз лизнуть. Но не это привлекло мое внимание. Морда теленка была так близко от меня, что в полутьме, окружающей меня, я сумел разглядеть и какого цвета шерсть у него на щеках и несколько маленьких пятнышек на носу. Пятнышки уже подсыхали и, видимо, не приносили особого дискомфорта мелкому представителю крупного рогатого племени. Я же смотрел на них как завороженный. В дверь что-то резко ударилось, снова послышалась смачная ругань, и я стряхнул с себя наваждение. Теленок дернулся и попятился, оглядываясь на дверь, я же быстро протянул руку и осторожно, стараясь не причинить боли, чтобы не испугать еще больше, сковырнул одну из оспинок, с облегчением увидев, что она еще полна жидкого содержимого. Дверь в очередной раз содрогнулась от удара, и тут же принялась открываться. Я же, быстро осмотрел руки. Так и есть, вот на запястье несколько царапин. Стараясь не суетиться, я приложил к царапинам оторванную оспину и принялся втирать в поврежденную кожу.

— Государь! — дверь распахнулась и в нее ввалился князь Трубецкой, который был так бледен, что я сразу же заподозрил его в родстве с вампирами.

— Я здесь, — я не хотел изображать умирающего лебедя, но голос прозвучал помимо моей воли тихо и как-то жалко. — Помогите мне встать, я сильно ударился, когда упал.

Ко мне сразу же бросились пара гвардейцев с самим Трубецким, бежавшим впереди всех, которые очень бережно меня подняли, опасаясь неловким движением причинить боль в поврежденной спине. Но я практически не обращал на них внимания, потому что все мои мысли были заняты только одним вопросом: получилось или нет?

Глава 6

Почти неделю понадобилось полковнику Репнину, чтобы вытащить в Царское село Ушакова. Всю эту неделю он старательно удерживал от меня де Лириа, ссылаясь на то, что я заболел, и принимать никого не могу в следствие своего плохого самочувствия.

Кстати, я действительно приболел, но понять, что это было: привитая оспа, если, конечно, это была именно оспа, а не что-то на нее похожее, или просто простуда на фоне переохлаждения и перенесенного стресса, я так и не понял. Каждый день я рассматривал свои царапины, в которые так старательно втирал оспину, снятую с теленка, отмечая малейшие изменения, которые происходили на этом месте. Что-то действительно происходило: вроде бы образовалась оспинка, но она как-то слишком быстро покрылась корочкой, а потом отпала, оставив вместо себя небольшую ямку на коже запястья, которую и не увидишь, если не будешь присматриваться. Но у меня такие ямки оставались в будущем, когда я ветрянкой болел. И то, что ветрянка тоже вроде бы оспой называется, вот только это другая оспа — не черная.

Но гадать, что же я себе все-таки привил, можно было до бесконечности, а гадание очень неточная наука с весьма спорными и неожиданными результатами. Теперь мне оставалось только говорить себе про то, что я сделал все, что мог. Нужно было только дождаться января 1730 года, чтобы понять, насколько я преуспел и минует ли меня чаша сия. Ждать январь следующего года мне нужно было по многим причинам, одной из которых было то, что именно в этом январе возникнет нечто вроде заговора, в котором по уши завязнут все, кто сейчас занимает должности в Верховном тайном совете. Кроме них в дерьмо по самую шею окунутся и все Долгорукие, которые вообще начнут метаться, но это не убережет их от ссылок и казней. Самое же смешное будет заключаться в том, что каждый будет стараться утянуть одеяло под названием «Власть» на себя. А навертят они такого, что страну в бироновщину утянут, и вот этого я очень сильно допускать не хочу.

Я долго размышлял над тем, каким образом мне их всех прижать к ногтю, но ничего так и не придумал, кроме как взять на подготовленных ими всеми документах в злосчастном январе будущего года. Потому что я над ними власти пока полноценной не имею: согласно завещания этой пасторской служанки, Верховный тайный совет правил от моего имени до тех пор, пока мне шестнадцать не исполнится. А шестнадцать мне так и не исполнится никогда, если я с болезнью, снятой с телячьей морды ошибся, или, как вариант, если ошибся историк, который первым написал, что умер я от оспы. Историю-то пишут победители, и как знать, возможно, что я был первым пострадавшим от табакерки, только вот подобные удары еще не были введены на поток, и об этом постеснялись написать, сделав меня всего лишь жертвой черной оспы.

Я изучил это проклятое завещание вдоль и поперек, пока Остерман не мог сползти со своей кровати: она мне не оставила ни единого шанса, курва чухонская. Ну, сама Катька вряд ли додумалась до всего того, что написала, тем более, что писала-то она с большим трудом и вряд ли по-русски, там, скорее, Меншиков расстарался, но проблема состояла в том, что закон обычно обратной силы не имеет. Его можно модернизировать и совсем отменить, но то, что было сделано в то время, пока он действовал — оставалось неизменным. Так что до моего шестнадцатилетия Верховному тайному совету быть, Другое дело, что быть он может каким угодно, единый состав участников не был утвержден законодательно. Да что тут говорить, он уже при мне, то бишь при Петре втором дважды менялся. Но единственное, что могло помочь мне полностью заменить состав совета, поставив туда тщательно отобранных и преданных лично мне людей — это измена предыдущего совета в полном составе. Против такого обвинения, да еще и доказанного ни одна падла не пикнет. А чтобы добавить аргументов в мою пользу, нужно озаботиться военной поддержкой. Вот только такого шанса, как перед гибелью мальчика-императора, в чьем теле я сейчас нахожусь, эти хитрые прожженные лисы мне вряд ли предоставят. Да и тот шанс — это они от безнадеги всполошатся, все-таки умирать Петр второй очень уж внезапно надумает, когда никто этого не будет ожидать, аккурат в день предполагаемой свадьбы.

В комнату вошел Бидлоо, как обычно без стука. Взять его с собою мне пришлось, чтобы совсем уж не оскандалиться. Но тут был выбор: Бидлоо, или Лесток, или Блюментрост. Мой выбор пал на Бидлоо, потому что к Лестоку доверия у меня не было никакого, а Блюментрост ассоциировался у меня со смертью сестры, которую он лечил, да так и не вылечил. И, вроде бы данная фамилия звучала и при гибели Петра второго. Может быть, и нет. Может быть, я просто сам себя накручиваю, ведь не помню точно, что там было, но удар табакеркой все чаще и чаще начинал выходить у меня на передний план, тем более, что я находился здесь в Царском селе довольно давно, и никто из Долгоруких навестить меня не поспешил. А ведь в глубине души я рассчитывал на то, что придется с ними здесь пересечься. Тем временем Бидлоо подошел к моей постели и дотронулся прохладной ладонью до лба.

— У фас жар, фаше феличестфо.

— Я знаю, Николай Ламбертович, но горло уже не отекает, да и потею я меньше прежнего. — Через три дня после происшествия на заднем дворе я слег с лихорадкой, и переполошившийся Бидлоо не знавший, что со мной делать, особенно после того как оконфузился с моим кашлем, который я вылечил себе сам, буквально насильно запер меня в душной спальне под тонной пуховых одеял. Я прекрасно понимал, почему он не справляется — Бидлоо был гениальным для своего времени хирургом и анатомом, вот только мне хирург и тем более анатом был пока не нужен, мне нужен был другой врач, но другого-то и не было. — Мне, правда, гораздо лучше, и все благодаря твоей заботе неусыпной. Вот только поболи моего, заботит меня здоровье Андрея Ивановича, больно долго он мается горемычный.

— Господин Остерман скоро станет на ноги и сможет дальше служить фашему феличестфу, — Бидлоо попытался взять мою руку, чтобы посчитать пульс, и я с ловкостью подсунул ему ту, на которой не было следов моих экспериментов с прививкой. Если медикус что-то и заподозрил, то вида не подал. Пошевелив губами, он отпустил мою руку и кивнул. — Фы прафы, фаше феличестфо. Жар пошел на спад, и софсем скоро вы можете фстафать.

— Это очень сильно меня радует Николай Ламбертович, вы даже не представляете, насколько мне радостно от ваших речей.

— Также скажу, что фы фполне способны профодить фстречи с теми, кому назначены аудиенции.

— В каком смысле? — я даже оторопел. — Я же вроде не выздоровел еще до конца, чтобы кого-то принимать. А вдруг они заболеют и тоже слягут?

— Заболеют? Что за глупости фы гофорите. Как они могут заболеть, всего лишь посетиф фаше феличестфо?

— Ну-у, э-э-э, — я мучительно вспоминал, когда стало известно о микробах, но кроме имени Пастера ничего на ум не приходило, а он, насколько я помнил, еще пока даже в проекте не числился. — Значит, я могу вставать и принимать посетителей?

— Зафтра. — Кивнул Бидлоо.

— Завтра так завтра. А что, кто-то решил нарушить мое уединение? — вяло полюбопытствовал я, примерно догадываясь, кто именно оббивает пороги Екатерининского дворца.

— Думаю, фам лучше спросить фашего адъютанта, — Бидлоо поджал губы. Видимо Репнин не слишком нравился бывшему лейб-медику Петра первого. Ну да это его дело, главное, чтобы он мне нравился. А вот тут проблем не было. Юрий Никитич Репнин начал осваиваться в роли моего адъютанта и, кажется, сговорился с Митькой. Теперь они вдвоем не подпускали ко мне никого в те моменты, когда я действительно хотел побыть один.