Принцип Талиона

И правильно.

Уже у машины я оборачиваюсь и долгим взглядом смотрю на фешенебельный дом, в котором живет и радуется жизни дочь доктора Вайнштейна. Отнявшего у меня возможность жить в таком же доме, быть такой же — ну или почти такой же, — как она: утонченной, благородной, образованной. Быть может, у меня и не получилось бы всего этого, и леди из меня бы не вышло, но мне не позволили это выяснить. Кто-то решил, что я недостойна такого шанса.

Кто-то отдал мой шанс ей…

И кто-то должен за это ответить.

Глава пятая. Взгляд со стороны

Справившись с замком, я пинаю дверь и, ворвавшись в дом подобно смерчу, широкими шагами пересекаю холл. Внутри меня все кипит, злость рвется наружу, но я не даю ей выхода. Дверь за моей спиной тихо закрывается и раздается щелчок замка.

— Могу я спросить, из-за чего ты так бесишься? От твоего молчания у меня звенит в ушах, — нарочито небрежно изрекает Райан, хотя я видела, что в машине он едва сдерживался, чтобы не наорать на меня или не надавать пощечин.

За те годы, что мы вместе, он хорошо изучил меня, и знает, что чем дольше я держу в себе эмоции, тем мощнее будет извержение. И всегда старается предотвратить взрыв.

— Ты видел, как она живет? — выпаливаю я, резко разворачиваясь к нему.

— Я не рассматривал, что там внутри, — отвечает он без эмоций, мгновенно расслабившись. — А снаружи ничего особенного. Красивый особняк. Но и наш дом не хуже.

— Не хуже? — цежу я сквозь зубы, чтобы не сорваться на крик. — Да по сравнению с той роскошью, в которой живет и выросла она, мы с тобой обитаем в лачуге.

— Тебе видней, — он отворачивается, бросает ключи от машины на тумбу и идет в мою сторону.

Он по-прежнему раздражающе бесстрастен, в то время как я стремительно достигаю своего предела.

— И если бы ты не покупала одну крутую тачку за другой, мы могли бы позволить себе дом и получше.

— Ты обвиняешь меня в том, что я спускаю все деньги на дорогие машины?! — я едва не давлюсь собственными словами, не веря, что он на самом деле сказал это.

— Это ты обвиняешь меня в том, что наш дом недостаточно шикарен, — парирует он, садясь на диван и закидывая ноги на сложенные стопкой подушки.

— Извини, — с вызовом цежу я сквозь зубы.

Но он не замечает издевки и великодушно кивает.

— Извиняю.

Его невозмутимость бесит меня еще больше. Я вспоминаю, что мне никогда не удается развести его на эмоции, никогда не удается вывести его из себя. Мы две противоположности — полный штиль и девятибалльный шторм. Вечная мерзлота и экваториальный зной. Вулкан и айсберг. Он тушит меня, когда я разгораюсь, я завожу его, когда он едва не покрывается ледяной корочкой.

Наверное, поэтому мы так подходим друг другу.

Наверное, поэтому мы до сих пор вместе.

— Не знаю, что на тебя нашло, но я не вижу повода для истерики, — продолжает он, едва заметно пожав плечами. — Если тебе так приглянулся этот дом, мы можем купить такой же.

Я зло фыркаю.

— Да даже если мы купим пять таких домов, ни один из них и близко не будет похож на ее.

— Значит, мы купим ее дом. Со всей обстановкой и мебелью.

— Да плевать мне на обстановку и на мебель! — срываюсь я, но тут же пресекаю вспышку гнева и делаю глубокий вдох.

Но никакие дыхательные упражнения не могут унять сжигающую меня изнутри зависть… и ревность. И всеобъемлющую обиду. И всепожирающую ненависть. Нестерпимую. Неконтролируемую. И постыдную.

Все эти месяцы, наблюдая за Викки и за Робертом, я заталкивала ненависть в самые дальние уголки своего сознания, фанатично воспитывая в себе хладнокровие, потому что месть не свершается на горячую голову, и все же… И все же сейчас я проигрываю этот раунд.

— Ты не понимаешь, — делая над собой усилие, говорю я спокойнее и значительно тише. — Дело вовсе не в доме, и не в его стоимости. И даже не в районе. Это что-то нематериальное. Идеальность дома Викки заключается не в мастерстве дизайнера и не в вычурности обстановки, а в исключительности его хозяйки. Аристократическое воспитание, изящные манеры, безупречный вкус. Ее утонченность, изысканность, галантность, элегантность, лоск… — у меня заканчиваются эпитеты, и я на время замолкаю. — Это не покупается… И этому нельзя научиться. У нее это в крови.

— Ахаа… — задумчиво тянет он и, после очень долгой паузы, посмотрев на меня тяжелым взглядом прозрачно-серых глаз, спрашивает. — А что не так с твоей наследственностью?

— Что? — не понимаю я.

Он поднимается с дивана и встает передо мной, засовывая руки в карманы джинсов.

— Ты говоришь, что у нее это в крови. А твоя кровь чем хуже? Твоя мать из знатного английского рода… Твой прадед, кажется был генералом, рыцарем какого-то ордена?

Я киваю.

— Орден Британской Империи.

— А у нее кто? Славянка-голодранка?

— Она русская, — машинально поправляю я.

— Неважно, — отмахивается он. — А отец и…

— Он мне не отец! — я грубо обрываю его. — У меня нет отца. И мать моя умерла.

— Теперь ты обвиняешь меня в том, что ты сирота?!

Молниеносным движением я выхватываю из-за пояса безотказный глок и целюсь ему в голову.

— Осторожнее, Райан Эттлин. Не ступай на опасную дорожку, — я вновь спокойна и хладнокровна.

Ненависть к биологическому отцу, что давно стала частью моей личности, что на протяжении многих лет, с самого детства, формировала мой характер и была моей движущей и поступательной силой, окутывает меня и замораживает все остальные эмоции: и зависть, и злость, и обиду, и ярость. Как всегда. Стоит мне подумать о нем, как я становлюсь сухой, безэмоциональной, почти неживой. Этому я научилась.

Девятимиллиметровое дуло пистолета все еще нацелено на Райана, но ни один мускул не дрогнул на его безмятежном лице, ни одна ресничка не всколыхнулась, не изменилось и выражение глаз. Он по-прежнему смотрит на меня в упор, и я пасую перед его открытым взглядом. Опускаю пистолет и бормочу слова извинения. Снова.

— Заканчивай этот цирк. Убей их всех, как собиралась, и покончим с этим, — жестко говорит он. — Я хочу вернуть себе свою Кристину. Ту, что встретил подростком в грязной подворотне на окраине Гамильтона. Ту, что стреляла лучше нас всех, ту, которая была безрассудно бесстрашной и умела улыбаться, как никто и никогда. Я давно уже не видел твоей улыбки. С тех пор как мы переехали в этот гребаный город, ты сама не своя. Ты стала жестче, безжалостней, в погоне за отмщением ты перестала ценить человеческую жизнь. Да, мы тоже не ангелы, но криминальный бизнес не бывает без жертв, это не мы придумали. И все эти люди знают, на что идут. А сколько уже невинных людей погибли по твоей вине, по идиотской прихоти? Просто так… Сколько еще их будет?! Хватит, Кристина. Мне осточертела твоя вендетта и достали твои истерики. Эти люди причинили тебе боль, так уничтожь их, и валим отсюда.

Он смотрит на меня долгим пронизывающим взглядом, словно пытается понять, дошел ли до меня смысл его слов. Я медленно киваю, и он быстрыми шагами выходит из комнаты и взбегает по лестнице на второй этаж. А я остаюсь стоять посреди гостиной, оглушенная и раздавленная. Только что мне представился шанс взглянуть на себя со стороны. И мне определенно не нравится то, что я в себе увидела…

Его обвинение "сколько уже невинных людей погибли по твоей вине?" стучит у меня в голове. Я вспоминаю двух слуг, сгоревших в загородном доме Вайнштейнов, который я подожгла собственными руками. Застреленный мной охранник в служебном помещении Фонда. Шестилетняя девочка, на которую наехал Виктор на своем джипе, с тормозами которого я тоже поколдовала собственноручно. Она выжила, но на всю жизнь останется инвалидом. А в фитнес-клубе никто не пострадал только потому, что полиция вовремя обезвредила бомбу. Список жертв был бы внушительным.