Природа. Дети
Шрифт:
Этот эпизод вовсе не так незначителен, как может показаться. Писатель выражает состояние охотничьей собаки в «мертвой стойке». Ее ничто не может отвлечь от дела, которым она занята,— и комара на языке приходится терпеть, чтобы не вырвался звук изо рта.
У охотника и его собаки возникают сложные взаимоотношения с новыми действующими лицами: тетеревиной маткой и ее птенцами. «Мы так довольно долго стояли, и, конечно, они в кусту хорошо знали, что мы стоим с двух сторон. Я сделал шаг к кусту и услышал голос тетеревиной матки. Она квохнула и этим сказала детям:
— Лечу, посмотрю, а вы пока посидите.
И со страшным треском вылетела.
[...] Большая серая, почти с курицу, птица вдруг кувыркнулась в воздухе, подлетела почти к самому Ярикову носу и над самой землей тихонечко полетела, маня
— Догоняй же, я летать не умею!»
Так Пришвин выражает в репликах тетеревиной матки мотивы ее поведения.
Интересный оттенок: успокаивающее сообщение птенцам — «посмотрю», а на деле смелый и опасный маневр!
Ярик не выдержал и, «забыв годы моей науки, ринулся [...]».
«Фокус удался. Она отманила зверя от выводка и, крикнув в кусты детям:
— «Летите, летите все в разные стороны»,— сама вдруг взмыла над лесом и была такова» (т. 3, стр. 108) [7] .
Слово «зверь» здесь сигнал изменения точки зрения. Ситуация описывалась с позиций охотника и его собаки. Теперь она описывается с точки зрения тетеревиной матки; для нее Ярик — зверь.
Молодые тетерева разлетелись.
7
Мне кажется несомненным, что близкий литературный предок Пришвина — С. Т. Аксаков. Роднит их прежде всего точность и пристальность наблюдений природы. Правда, большая часть «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» С. Аксакова написана, как инструкция для охотников с подробным описанием не только повадок дичи всех видов, способов и благоприятного времени охоты на нее, но даже «технической части ружейной охоты», вовсе не претендующей на художественность.
Однако сравните поведение тетеревиной матки и Ярика, изображенных Пришвиным, с поведением дикой утки и легавой собаки у Аксакова: «Утка — самая горячая мать. Когда собака или человек спугнет ее с гнезда, для чего надобно почти наступить на него, то она притворяется какою-то хворою или неумеющею летать: трясется на одном месте, беспрестанно падает, так что, кажется, стоит только погнаться, чтобы ее поймать. Редкая собака не поддается обману и не погонится за ней. Еще большую горячность показывает утка к своим утятам: если как-нибудь застанет ее человек плавающую с своею выводкой на открытой воде, то утята с жалобным писком, как будто приподнявшись над водою,— точно бегут по ней,— бросаются стремглав к ближайшему камышу и проворно прячутся в нем, даже ныряют, если пространство велико, а матка, шлепая по воде крыльями и оглашая воздух особенным, тревожным криком, начнет кружиться пред человеком, привлекая все его внимание на себя и отводя в противоположную сторону от детей. (С. Т. Аксаков. Собрание сочинений в 4-х томах, том 4. М., 1956, стр. 272—273.)
Ярик «опомнился и, виноватый, медленно стал подходить. Особенным, жалким голосом я спрашиваю:
— Что ты сделал?
Он лег.
— Ну, иди же, иди!
Ползет виноватый, кладет мне на коленку голову, очень просит простить.
— Ладно,— говорю я, усаживаясь в куст,— лезь за мной, смирно сиди, не хахай. Мы сейчас с тобой одурачим всю эту публику».
Я снова подчеркнул неожиданность пришвинских определений — обращение к собаке «жалким голосом» и характер отношения охотника к тетеревиному семейству — его решения одурачить «всю эту публику».
И одурачил — заговорил на тетеревином языке:
«— Фиу, фиу!
Значит: «Где ты, мама?»
— Квох, квох! — отвечает она.
И это значит: «Иду!»
Тогда с разных сторон засвистело, как я:
— Где ты, мама?
— Иду, иду! — всем отвечает она».
Охотник подманил одного цыпленка, накрыл его ладонью и вытащил.
«— Ну, понюхай,— тихонько говорю Ярику.
Он отвертывает нос: боится хамкнуть.
— Нет, брат, нет,— жалким голосом прошу я,— понюхай-ка.
Нюхает, а сам — как паровоз.
Самое сильное наказание».
Прощенный, казалось, Ярик все-таки наказан — и очень чувствительно.
Весь этот эпизод пронизан юмором — и одурачивание тетеревиной «публики» и способ наказания Ярика. А концовка дана в другой тональности — добрая, веселая и поэтичная:
«И пускаю своего тетеревенка. Он хлопает крыльями о куст, и все хлопают, все вздымаются. А мы из кустов с Яриком смотрим вслед улетающим и смеемся:
—
Вот как мы вас одурачили, граждане!»Тетерева были «публикой», а теперь они даже «граждане».
Охота без добычи. Ягдташ пуст — и бог с ним. Рассказчик обогатился наблюдениями — над пейзажем, над своей собакой, над способами воздействия на нее, над поведением тетеревиного семейства. Конечно, это не следует понимать буквально — художник и естественник Пришвин, вероятно, дал в рассказе свод наблюдений многих охот, сгустив их в один эпизод, в одну охотничью прогулку с собакой.
Автор исследовал ситуацию с трех точек зрения: рассказчика-охотника, его собаки и объекта охоты — тетеревиного семейства. Своего рода равноправие всех этих действующих лиц (все они — «внутри» природы) выражено диалогическими отношениями между ними — разговорами с Яриком и с тетеревами.
Обоснование такой позиции художника мы находим в дневнике Пришвина — например, в записи 1951 года:
«Чувство природы есть чувство жизни личной, отражаемое в природе: природа это я. Труднее всего говорить о себе, оттого так и трудно говорить о природе» (т. 6, стр. 341).
Психологические характеристики поведения птиц, общение охотника с его собакой в их разговорах, где реплики собаки — перевод на наш язык всего выраженного позой, «хаханьем» или стойкой, построение эпизодов, да и сам пришвинский стиль настолько «новеллистичны», что эта вещь, как и многие другие в сборнике, не поддается однозначному жанровому определению. Но разве оно обязательно? Белинский пользовался выражением «учено-художественная литература», вполне применимом к пришвинским рассказам-очеркам. «Хотят видеть в искусстве,— писал Белинский,— своего рода умственный Китай, резко отделенный точными границами от всего, что не искусство в строгом смысле слова. А между тем эти пограничные линии существуют больше предположительно, нежели действительно; по крайней мере их не укажешь пальцем, как на карте границы государства. Искусство, по мере приближения к той или другой своей границе, постепенно теряет нечто от своей сущности и принимает в себя от сущности того, с чем граничит, так что вместо разграничивающей черты является область, примиряющая обе стороны».
Взгляд Белинского не расходится с пришвинской трактовкой очерка. Как раз в пограничной полосе и помещаются его рассказы-очерки, иногда больше приближаясь к новелле, а иногда отходя от нее к другой границе — между очерком и поэмой в прозе.
Читатель «Ярика» втягивается в круг переживаний действующих лиц — охотника, собаки, тетеревиного семейства. События дня охоты изображены с научной достоверностью естественника и высоким искусством художника.
Тетеревиная матка спасала птенцов хитростью. Но вот рассказ «Пиковая Дама» (т. 4, стр. 488) — об отважной курице, защищавшей своих детей прямым нападением на возможных врагов. Зачин рассказа, первая его фраза сразу приковывает внимание. На этот раз не слова неожиданны, а само сообщение: «Курица непобедима, когда она, пренебрегая опасностью, бросается защищать своего птенца». Непобедимая курица? Это невольно воспринимается как парадокс. Нас ждет, очевидно, рассказ комический. И действительно, вещь пронизана юмором, только он совсем не там, где мы как будто вправе его предвидеть, прочитав первую фразу. Читатель ждет, когда обнаружится, что непобедимость курицы — шутка. А на самом деле черная наседка, прозванная Пиковой Дамой за «необычайную ее родительскую злобу при защите детей, за ее клюв — пику на голове», оказывается действительно непобедимой. И комичность рассказа как раз в том, что она обращает в бегство возможных врагов своего потомства — врагов сильных, от которых курицы обычно бегут во всю прыть. Комичность ситуации усилена тем, что высиживала курица не цыплят, а утят — яйца диких уток подкладывал ей рассказчик. Все утята, кроме одного, случайно погибли. «Все наши заметили, что в нынешнем году Пиковая Дама была во сто раз злей, чем всегда».
Для Пришвина это интересный предмет размышления, психологического анализа поведения курицы.
«Как это понять? Не думаю, что курица способна обидеться на то, что получились утята вместо цыплят. И раз уж села курица на яйца, не доглядев, ей приходится сидеть, и надо высидеть, и надо потом выхаживать птенцов, надо защищать от врагов, и надо все довести до конца [...]. Нет, я думаю, этой весной Пиковая Дама была раздражена не обманом, а гибелью утят, и особенное беспокойство ее за жизнь единственного утенка понятно: везде родители беспокоятся о ребенке больше, когда он единственный...»