Прищеп Пекарика

Вениамин Петрович задумался. Его отрешенный взгляд говорил, что он не здесь. А через несколько секунд он вообще закрыл глаза. И, было видно, расслабился. «Неужели опять ушел?» – Михаил Моисеевич кашлянул привычно, пытаясь привлечь внимание, но тут же испугался, уже не понимая, как себя в данной ситуации вести: разговор об убийстве никак не мог прорасти в его сознании.

– Так вот, Миша, – неожиданно продолжил Вениамин Петрович, – Конечно же, даже на не банальное убийство… даже ради науки… мы на это не пойдем. По крайней мере, сейчас, – добавил, будто спохватившись.

От последней фразы кровь в жилах Румана точно застыла. «Уби-ийство? Не-ет!» На такое он не подпишется ни за какие коврижки.

Пекарик увидел, как взор Михаила Моисеевича потух и стал похож на взгляд зверька, собравшегося шмыгнуть в норку. Не смог удержаться – рассмеялся. Вспомнил, как однажды в детстве кто-то из старших посмеялся «каламбуристо» над Руманом – назвал его за что-то пленным румыном.

– Моисеич, ты чо – струхнул?.. – Вениамин Петрович опять засмеялся, – Успокойся, дорогой мой! Никакого криминала. Все цивильно.

– Ну, ты даешь! – Михаил Моисеевич подал, наконец, после нелепого молчания голос, – Это – без меня!

– Да ладно. Праведника из себя корчишь. А то я тебя первый раз вижу.

– Праведник – не праведник, но убийство…

– Да очнись, ты, Миша, – стал серьезным Вениамин Петрович, – Узнаешь все – по-другому заговоришь. С сегодняшнего дня я начинаю тебя готовить к эксперименту. Ну, а если серьезно, конечно, никакого убийства. Я знаю: пусть через год, через два, но шанс у нас совершить открытие будет. Я все продумал, Миша, за исключением нюансов, по которым ты мне, брат, и нужен. Без тебя я – ничто.

У Михаила Моисеевича даже настроение изменилось от подобных слов. Какое-то забытое ощущение в груди появилось: что-то – из юности, когда единение душ казалось таким естественным компонентом дружбы.

В приемной послышались шаги и скрип дверцы платяного шкафа: пришла Леночка.

– Ну, что ты на это скажешь, Михаил Моисеевич?

– А что можно сказать начальству? – улыбнулся тот, и чувствовалось – без подвоха, – Я готов.

8.

На следующее утро совершенно беспардонно в половине седьмого позвонили. Не поднимая головы от подушки, не проснувшись даже, Дарский автоматически протянул руку и сгреб с тумбочки трубку.

– Да… слушаю… – не то прошептал, не то проговорил навстречу неизвестности.

– Саша, доброе утро, – негромкий обворожительный Лерин голос поднял планку восприятия действительности. Грудные обертоны обворожительного женского голоса вызвали в клетках тела мечтательную истому, еще не вполне контролируемую наполовину проснувшимся мозгом. И клетки стали вибрировать, вызывая вселенскую тоску одиночества – утреннюю пытку для молодого, стремящегося к воспроизводству организма.

– Доброе утро, Лера… – за окном на соседнем доме в полутьме осеннего утра вспыхнула реклама кока-колы в виде дорожного знака, окрещенного водителями кирпичом. На секунду он даже отвлекся: будто увидел впервые.

– Алё? Ты что, не рад мне? – Лера, чувствовалось, не привыкла к такой реакции на ее особу.

– Лера – ты что? Я очень рад тебе, просто я еще не проснулся толком, – Александр смотрел на рекламу и удивлялся – как мог не замечать этого раньше. В красном круге – в центре – бутылка кока-колы, лежащая поперек. Проезд запрещен! Дальше нельзя! Остановись! И скорей сюда – к нам. В сознание вплыл образ Михаила Задорнова с его неизменным комментарием о тупых американцах. «Конечно, – обрадовался, – все для тупых американских школьников, как один знающих правила дорожного движения».

– Саша, я должна извиниться перед тобой. Забегалась вчера. Вспомнила поздно, поэтому звонить не стала.

«Эти два слова – «тупые» и «американцы» – благодаря Задорнову стали уже – не разлей вода. Молодцы кокакольцы! Профи! Как четко обыграли «кирпич» на уровне подсознания» – снова отреагировало сознание.

– Да ладно. Не страшно, – барашком, готовым к закланию, проблеял Дарский.

– Ты вчера звонил – что-то хотел?

– Да, в общем-то, нет. Хотя – да! – спохватился, – Хотел!

– Ну, так не томи – говори.

– Может, мы встретились бы как-нибудь за рюмочкой кофе? Поболтали?

– Да не вопрос, Саша, – без малейшей паузы согласилась Лера, как будто только что сама хотела это предложить, – Когда и где?

Ожидаемый, но такой неожиданный пассаж на мгновение выбил Дарского из колеи логики.

– Ну… – он замялся.

– Ну, вот. Как конкретно – так сразу в кусты? – Лера засмеялась.

– Ты меня смутила скоростью, – усмехнулся сконфуженно Дарский, – До обеда я точно не смогу. У меня сегодня преподы безбашенные: не придешь на занятия – или отработка, или потом на сессии гнобить будут.

– А я что, говорю, что прямо сейчас? Меня после обеда тоже больше устроит. Саш, а давай где-нибудь ближе к четырем, – безапелляционно заявила Лера.

– Давай, – согласился Александр, – А где?

– Я позвоню тебе, как освобожусь. Тогда и решим, – оставила Лера за собой последнее слово.

Это и понравилось Дарскому, и не понравилось одновременно. Активность девушки как залог приятных неожиданностей с точки зрения будущей близости его очень даже устраивала. А вот подсознание почему-то возмутилось: видимо, миллиарды лет развития этого первичного уровня сознания – где-то в примитивной глубине – бунтовали. Его мужской природе это казалось неестественным. Активное начало встречалось с таким же – активным. Возникало противоречие. В этой глубине появилась двойственность, требующая развязки. Двойственность взывала к интеграции, на худой конец – к нейтрализации, к уничтожению себя самое, не в силах терпеть напряжение. Инстинкт продолжения рода говорил – перед тобой самка. А подсознание никак не могло понять – с кем имеет дело. Активная позиция женщины вводила его в заблуждение, предлагая роль ведомого? На место в иерархии, уготованное по праву развития, кто-то претендовал. «А по праву ли?» – пришла разумная, но запоздавшая мысль, когда уже нейрогуморальная система возмутила кровь. Ее секрет, распространившийся по артериям и венам, уже сделал свое дело, растворив ложку дегтя в бочке еще только-только зарождавшихся сладких отношений.

Александр быстро позавтракал и сбежал по лестнице во двор. Чуть не растянулся на крыльце, поскользнувшись на остекленевшей поверхности. Дождевой пыли, вызвавшей благодаря минусовой температуре такие метаморфозы, уже почти не было, лишь деревья, с ветками в тонком хрустальном обрамлении, говорили о ней. Все смотрелось сюрреалистично в бордово-фиолетовых сумерках начинавшегося утра, где даже проезжая часть, обработанная химреагентами, предстала в таинственном для глаз виде.

Через несколько минут после того, как «бэха» сбросила обороты разогрева, к лобовому стеклу устремился теплеющий воздух, и ледяная корка под скребком стала податливей.

Выезжая со двора, Александр газанул и тут же притормозил перед выездом – проверил сцепление колес с обледеневшим, казалось, асфальтом. Все оказалось нормально.

В университете и лекция декана, и два практических занятия – все тянулось, как никогда. На втором лекционном часу, правда, профессор продолжил сравнительный анализ человеческой психики. Ту тему, что начал на предыдущем занятии. Александр даже увлекся, потеряв на какое-то время интерес к предстоящей встрече с Лерой: поймал себя на мысли, что все аспекты теории, подаваемой профессором, вся терминология – все ему почему-то знакомо. Как будто все это он уже проживал, и у него дежавю. А еще – было ощущение, что все, о чем говорилось, каким-то боком касалось его. Как будто декан сообщал это именно ему. Говорил только для него. А вся остальная аудитория – так – фон, декорация. «Прямо волшебство какое-то», – удивился.