Прислуга Люцифера

– Мамочка, прости… Я не знала, что будет дождь. А дядя Олег помог мне.

– Дядя Олег…, – не отрывая взгляд от него, сквозь зубы процедила Кристина.

– Крис, я не знал…, – промямлил Тесак, виновато опустив голову.

– Алиса, быстро домой! – приказала она, и девочка моментально скрылась за дверью. – Какого хера ты здесь делаешь? Прочему ты с ней?

– Ты же видишь сама, привёл Алису домой. Я не знал, что она твоя дочь. Мы просто занимаемся.

– Чем вы занимаетесь?

– Я учу Алису играть на гитаре.

– Всё, обучение закончилось! Вали к своей Чуче. Она же с тобой? Всё ещё дрючишь её? И не дай бог, я узнаю, что снова встречался с Алисой, пожалеешь. Ты меня знаешь.

– Я тебе ещё раз повторяю, я не знал, что она твоя дочь. Пришла девочка, попросила научить её играть на гитаре…

– Заткнись! И вали! Я всё сказала.

Кристина развернулась, и со всей силы хлопнула дверью, постояла немного в сумраке подъезда, после чего присела, прижавшись спиной к батарее, и беззвучно заревела. А Тесак, опешивший от случившегося, угрюмо побрёл под дождём обратно, забыв, что у него есть зонт.

Разговор с мужем был короткий и скорее даже ультимативный.

– Мы переезжаем. Ищи варианты обмена квартиры. И постарайся не затягивать. Я со своей стороны подключу всех знакомых.

– Что случилось? Зачем эта спешка? Что тебя не устраивает в этой квартире? – удивился Матвей.

– Всё не устраивает. Во-первых, окружение. Ни одной нормальной рожи, одни алкаши вокруг. Во-вторых, я не хочу, чтобы дочь росла среди всего этого. Ей нужна нормальная школа, а не этот бомжатник.

– Может…

– Никаких "может". Сделай, пожалуйста, то, что я прошу. И быстро. Так будет лучше для всех.

После этого, Кристина зашла в комнату дочери. Алиса сидела за столом, и делала вид, что занимается уроками, хотя ждала, когда придёт мама и начнёт допрос.

– Зачем ты обманула меня? Неужели я так страшна, что нужно лгать? Почему не сказать напрямую, что хочешь играть на гитаре? Зачем выдумала эту изостудию?

– Ничего я не выдумывала, – начала оправдываться Алиса.

– Я была в ДК. Нет там никакого кружка рисования.

– Ну и что? А может мне просто хотелось побыть одной. Может быть, я устала от твоей опеки.

– Устала? Так вот, что я скажу тебе, дочь. С сегодняшнего дня ты наказана. И не просто наказана, ты отлучена от всего – ты лишаешься возможности выходить на улицу, звонить кому либо, смотреть телевизор.

– А как же школа?

– Никак. Я поговорю с классной руководительницей. скажу, что ты болеешь. Возьму задания на месяц вперёд. тем более в эту школу ты больше ходить не будешь.

– Почему?

– Мы скоро переезжаем в другой район.

– А если я не хочу учиться в другой школе и жить в другом районе! – вспылила Алиса.

– Кто тебя спрашивать будет! Отец уже занимается квартирным обменом.

– А как же музыка?! Я хочу продолжит заниматься на гитаре.

– О гитаре своей забудь в первую очередь. И об учителе этом недоделанном.

– Я не хочу о нём забывать! – заорала Алиса, и с кулаками набросилась на Кристину.

Глава вторая

Не каждый может похвастаться тем, что был когда-то счастлив. По большей части люди рождаются и умирают, так и не ощутив на себе чарующее прикосновении десницы, дарующей благодать. Но если случается нечто, то многие думают, что это просто какой-то прохожий случайно дотронулся, пробегая мимо, в лучшем случае не предадут этому значения, в худшем – обернутся, чтобы обматерить нахала.

Не известно, почувствовала ли Кристина что-то такое, но в одно солнечное воскресное утро она проснулась, как всегда, сложила в специальную чёрную папку ноты, которые стояли на пианино, и решительно вышла из дома.

Когда-то она не поступила в музыкальную школу, не сумев пропеть ни одну из предложенных нот и не повторив ни одну из простых мелодий, наигранных экзаменатором, поэтому мама нашла для своего чада преподавательницу, которая не без успеха вдалбливала в девочку фортепианные премудрости, и к исходу пятого года обучения она уже могла играть сложнейшие сонаты Моцарта и Баха.

Муза Казимировна была из "тех", по крайней мере так говорили все вокруг. Она могла бы без проблем сыграть в кино, роль матери какого-нибудь белогвардейского офицера, сбежавшего во Францию, и в её квартире не нужно было даже менять интерьер – всё абсолютно соответствовало "той" эпохе, даже пианино, по бокам которого красовались два бронзовых канделябра с живописно оплывшими свечами. Оно не было чёрным, как все пианино, которые Кристина когда-либо видела. Оно было светло-коричневое, с потёртыми углами, с искусной резьбой и пожелтевшими клавишами, но несмотря ни на что звучало божественно.

Иногда она заставала у Музы Казимировны настройщика, такого же, как и она, человека из ушедшей эпохи. Он, работая, с таким упоением вслушивался в каждую струну, что казалось, нет для него во всём свете большего наслаждения, чем этот тягучий звук.

– Останьтесь, Борис Яковлевич, – властно произнесла учительница, когда он начал складывать свои инструменты, – послушайте, как эта юная дева играет Сонату номер двенадцать фа мажор Моцарта. При этом взгляните на её пальцы. Это же не пальцы пианистки. Но играет, поганка, прекрасно.

И Кристина играла, так и не поняв, её снова обидели или ненавязчиво похвалили, но было приятно, когда Борис Яковлевич после того, как полностью утихал звук последней ноты, вставал и долго хлопал в ладоши.

– Муза Казимировна, вы гений, – глядя ей в глаза поверх очков, шептал он, вот-вот готовый прикоснуться своими пересохшими губами к её крепко сжатым и от того слегка сморщенным губам.

Кристина с трудом справлялась с рвотным рефлексом, поспешно собирала ноты, и не попрощавшись, убегала…

Маме очень хотелось, чтобы дочь играл на пианино, так же хорошо, как и её двоюродная сестра, живущая за стеной, что ей не жалко было ежемесячно вырывать из семейного бюджета 15 рублей на обучение, и потом с умилением слушать всю эту непонятную музыку, которая звучала в доме, когда Кристина репетировала. Хотя, пианино она купила только лишь для того, чтобы досадить ненавистной хохлушке-своячнице и доказать, что тоже что-то может. Потом была новая румынская стенка, цветной телевизор, и как апофеоз соперничества – новенькие "Жигули" голубого цвета. Так что дочь стала, скорее, заложницей в разгорающейся войне амбиций враждующей родни. Но разве она тогда это понимала. Она просто исполняла желание мамы. Исполняла, и при этом люто ненавидела то, что делала.