Прислуга

Сегодня все лавки заняты. Человек пятьдесят собралось, по большей части женщины.

— Садись рядом со мной, Эйбилин, — окликает Бертрина Бессемер. — Голделла, уступи место старшим.

Голделла вскакивает. Усаживает меня. Ну хоть Бертрина не обращается со мной, как с умалишенной.

Устраиваюсь поудобнее. Ширли Бун на этот раз сидит в зале, а собрание начинает наш священник. Говорит, сегодня мы встретились для тихой молитвы. Говорит, нам нужно смирение. Я рада, что все так спокойно. Мы закрываем глаза, и священник начинает молитву о Медгаре Эверсе, о Мирли, их сыновьях. Кое-кто молится шепотом, обращаясь к Господу, и зал заполняет тихий гул, похожий на жужжание пчел в улье. Я молюсь про себя. Закончив, глубоко вдыхаю, дожидаюсь, пока остальные закончат. Когда приду домой, нужно будет записать свои молитвы. Такое дело стоит повторения.

Юл Мэй, прислуга мисс Хилли, сидит передо мной. Ее легко узнать даже со спины, у нее такие чудесные волосы, гладкие, ровные. Я слышала, она образованная, почти закончила колледж. У нас в церкви много умных людей, с дипломами. Доктора, адвокаты, мистер Кросс, владелец «Саузерн таймс», газеты для цветных, что выходит каждую неделю. Но Юл Мэй, она самая образованная из всех служанок нашего прихода. Глядя на нее, вспоминаю о своем грехе, который обязательно нужно исправить.

Священник открывает глаза, смотрит на нас, притихших.

— Молитвы, которые мы произносим…

— Ваше преподобие! — Низкий голос взрывает тишину. Я оборачиваюсь — все оборачиваются, — в дверях стоит Джессап, внук Фиделии Плантейн. Пальцы сжаты в кулаки. — Я хочу знать, — медленно, яростно говорит он. — Что мы собираемся с этим делать.

Лицо у священника такое суровое, словно он уже беседовал с Джессапом об этом.

— Сегодня вечером мы возносим молитвы Господу. В следующий вторник мы пройдем мирным маршем по улицам Джексона. А в августе встретимся в Вашингтоне, в марше Доктора Кинга.

— Этого мало! — выкрикивает Джессап, ударяя кулаком в ладонь. — Они застрелили его в спину, как собаку застрелили!

— Джессап, — поднимает руку его преподобие, — сегодняшний вечер для молитвы. О семье. Об адвокатах, что участвуют в этом деле. Я понимаю твой гнев, сын мой, но…

— Молитвы? То есть вы собираетесь просто сидеть вот так и молиться? — Он оглядывает всех нас, притихших на скамьях. — И вы думаете, молитвы остановят белых и они перестанут убивать нас?

Все молчат, даже наш священник. Джессап разворачивается и выходит. Слышно, как он поднимается по лестнице, а затем идет дальше по церковному залу над нашими головами.

Тишина стоит гробовая. Его преподобие глядит поверх наших голов. Странно. Он не из тех, кто боится посмотреть людям в глаза. Но сейчас все взгляды устремлены на него, все пытаются понять, о чем он думает. А потом я замечаю, как Юл Мэй покачивает головой, едва заметно, но все же явно, — похоже, наш священник и Юл Мэй думают об одном и том же. О вопросе Джессапа. И Юл Мэй, она только что на него ответила.

Около восьми собрание заканчивается. Те, у кого есть дети, разошлись по домам, остальные собираются вокруг стола с кофе. Народ бросает в кофе кубики льда. Говорят мало. Я, собравшись с духом, подхожу к Юл Мэй. Хочу избавиться от вранья, что занозой засело в душе. На этом собрании я не собираюсь никого уговаривать. Не собираюсь предлагать свой неудобный товар.

Юл Мэй приветливо кивает, вежливо улыбается. Ей около сорока, высокая и стройная. Следит за фигурой. Она в униформе, и та отлично подчеркивает ее талию. Юл Мэй всегда носит серьги, крошечные золотые петельки.

— Слышала, близнецы собираются в следующем году в колледж в Тугалу. Поздравляю.

— Надеюсь, получится. Нам пока немного денег не хватает. Двое за раз — это чересчур.

— А ты ведь сама училась в колледже, а?

Она кивает:

— «Джексон колледж».

— Я любила школу. Читать, писать. Только не арифметику. К этому способностей не было.

Юл Мэй улыбается:

— Я тоже больше всего любила английский. Особенно писать.

— А я… пишу кое-что сама.

Юл Мэй смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю — она знает, что я собираюсь сказать. И на какой-то миг вижу унижение, которое она терпит каждый день, работая в том доме. Страх. Мне неловко ее просить.

Но Юл Мэй делает это за меня.

— Я знаю, над чем вы работаете. С подружкой мисс Хилли.

— Все в порядке, Юл Мэй. Я понимаю, что ты не можешь присоединиться.

— Просто это… риск, который я сейчас не могу себе позволить. Мы уже почти накопили нужную сумму.

— Понимаю, — соглашаюсь я, улыбаюсь, чтобы она не чувствовала себя обязанной. Но Юл Мэй продолжает:

— Имена… вы изменяете их, я слышала?

Все задают этот вопрос.

— Точно. И название города тоже.

Она не поднимает глаз от пола.

— То есть я могла бы рассказать, каково мне работать прислугой, а она записала бы это? Опубликовала или… вроде того?

Я киваю:

— Мы хотим записать разные истории. Дурное и хорошее. Она сейчас работает с… другой женщиной.

Юл Мэй медленно облизывает губы — кажется, что она представляет, как рассказывает про свою работу на мисс Хилли.

— Не могли бы мы… поговорить об этом подробнее? Когда у меня будет больше времени?

— Ну конечно, — отвечаю я и вижу по глазам, что ей это важно.

— Простите, но меня ждут мальчики и Генри, — извиняется она. — Можно я вам позвоню? Чтобы поговорить наедине?

— В любое время. Когда пожелаешь.

Она касается моей руки и вновь смотрит прямо в глаза. И я вижу — да быть того не может, — она как будто все это время ждала, чтобы я к ней обратилась.

Она выходит, а я продолжаю стоять в уголке, потягивая кофе, слишком горячий для нынешней погоды. Посмеиваясь, бормочу себе под нос, а остальные, поди, думают, что я совсем рехнулась.

Минни

Глава 17

— Выметайтесь-ка отсюда, дайте мне прибраться.

Мисс Селия подтягивает одеяло к подбородку, будто боится, что я могу вышвырнуть ее из кровати. Я тут уже девять месяцев и все не могу понять, она в самом деле больная или просто сожгла мозги краской для волос. Но выглядит она сейчас гораздо лучше, чем прежде. Животик округлился, щеки уже не такие впалые, как раньше, когда они с мистером Джонни помирали с голоду.