Пристав Дерябин (Преображение России - 4)

Мало того, что она была высока, как это крайне редко встречается, она еще и раздалась вширь настолько, что перед нею даже толстая фрау Кун показалась просто слегка сытенькой, а Эрна — девочкой-подростком, которой еще года три надо ходить в гимназию.

И голос у этой великанши оказался густой и жирный, когда сказала она, обращаясь к обоим старым Кунам сразу по-немецки:

— Мы к вам только на одну минуту. Представьте, мы узнали от почтмейстера такую ужасную новость, что сейчас же едем к себе в имение!.. Мы очень расстроены.

— Ах, боже мой! Что? Что такое? — уже заранее подняла испуганно руки фрау Кун, а герр Кун только стоял с открытым ртом и выпученными глазами, старавшимися выкарабкаться еще более из сложно запутанных мешков.

Но нужно было все-таки, чтобы поздоровались с вошедшими и чета Тольбергов и Людвиг и чтобы Людвиг представил новым гостям Сыромолотова. Как ни велико было нетерпение фрау Кун, фрау Люстих поневоле затормозила стремительный свой разбег. Кроме того, узнав, что перед нею не одни немцы, а есть еще и русский, она перешла на русский язык.

— Только что получена телеграмма, господа, что убит националистами эрцгерцог австрийский Франц-Фердинанд вместе со своей женой, в Сараеве. Убийцы — сербы… Сначала бросали бомбы, потом стреляли из револьвера…

Она сказала это с тою поспешностью, какой требовала подобная новость, и с тем акцентом, какой появляется у лиц, говорящих на чужом языке, когда они очень взволнованы.

Сказано было не много, но Куны и Тольберги были так поражены, что только переглядывались друг с другом безмолвно, а более спокойно отнесшийся к словам великанши Сыромолотов спросил ее:

— Откуда же все-таки получена телеграмма?

— Телеграмма из Берлина, — ответила та, а муж ее добавил:

— Обыкновенно, как это принято, — телеграмма от телеграфного агентства, но только сегодня она публиковаться не будет.

— Потому что сегодня ведь воскресенье, — газета уже вышла, — пояснила фрау Люстих.

— А завтра она не выйдет, потому что понедельник, — заметил Людвиг, — но могут выпустить специальный бюллетень!

— Если только разрешит губернатор, — вставил Люстих. — Ведь убит не кто-нибудь, а, можно сказать, фактический глава Австро-Венгрии: император Франц-Иосиф стал очень дряхлый.

Он тоже говорил с акцентом, но все-таки более свободно, чем его супруга.

— Это может иметь оч-чень большие последствия, — проникновенно решил старый Кун.

— Колоссальные! — пробасила фрау Люстих. — Это нас так поразило, что мы…

— Да, мы благодаря этому спешим домой, — закончил за нее муж, — поэтому позвольте откланяться.

И хотя Куны, опомнившись, начали было усиленно просить вестников происшествия в каком-то далеком Сараеве присесть за стол, они распрощались и ушли к своей машине, а в сознание Сыромолотова угловато резко вошла тяжеловесная, как сама фрау Люстих, новость, принесенная ею.

Все трое Кунов пошли провожать гостей до калитки, может быть с целью узнать от них что-нибудь еще, а Эрна сообщительно обратилась к Сыромолотову:

— Конечно, вы должны были обратить внимание больше на фрау Люстих, чем на ее мужа, однако имение их принадлежит ему, а не ей.

— Они с Кунами соседи по имениям, — добавил к этому сам Тольберг.

— Где же именно их имение, я так и не удосужился спросить?

— Возле станции Курман, недалеко от города… Люстихи — очень богатые люди, — осведомил его Тольберг, как будто имея в виду, что вот если бы ему посчастливилось получить заказ на семейный портрет этой четы, он мог бы хорошо заработать.

Поняв его замечание именно так, Сыромолотов недовольно улыбнулся в усы, но в это время ворвался в столовую Людвиг с готовым восклицанием:

— Ну, знаете, это может вызвать положительно черт знает что!

— Подождем все-таки телеграмм, — попытался охладить его друг. — К завтраму их будет, конечно, больше, чем пришло сегодня. Завтра будет яснее, что там собственно произошло.

— Но ведь факт останется фактом: австрийский эрцгерцог убит.

— Я думаю, что эрцгерцогов в Австрии и без убитого довольно, — попробовал беспечным тоном сказать Сыромолотов, но Людвиг с нескрываемым возмущением исказил вдруг свое обычно благожелательное к нему лицо.

— Что вы, что вы, Алексей Фомич! — выкрикнул он. — Надо же знать, кто такой был Франц-Фердинанд… Это был самый способный из племянников Франца-Иосифа, из племянников, потому что детей у него, кроме Рудольфа, трагически погибшего, не было.

— Вот как! Не было разве? — довольно равнодушно отнесся к этому Сыромолотов. — Так долго на свете жить, как этот Франц-Иосиф, и не позаботиться о такой пустяковине, как наследник, — это, послушайте, даже странно!

— Он и позаботился: убитый негодяями эрцгерцог был прекрасный наследник, — раззадоренно продолжал выкрикивать Людвиг, — и из него должен был выйти выдающийся император!.. Пусть даже не такой, как Вильгельм Второй, но все-таки… незаурядный… И вот его нет… Этого не простит никому история! Нет, не простит!

Сыромолотов наблюдал теперь Людвига Куна, приподняв удивленно брови: тот горячился так, как будто убитый австрийский эрцгерцог был по крайней мере его хороший знакомый.

— История не простит или Франц-Иосиф? Или те, кто правил под его именем? — спросил он.

— В конечном итоге это все равно, разумеется, кто именно, — может быть, даже третье лицо, со стороны, но немцы к такой подлости, как это убийство из-за угла, отнесутся единодушно строго, — вот моя точка зрения!

В это время вошли Карл Кун и мать Людвига, и Сыромолотов заметил оторопелое выражение лица своей «натуры».

— Ты слышал, что сказал мне на прощанье герр Люстих? — обратился старый Кун к сыну.

— Что именно? — встревоженно спросил сын.

— Что это… как бы выразить… хороший предлог к очень большой войне, — с заметным трудом подыскал слова отец и вопросительно вперил выцветающие глаза в горячие глаза сына.

— Я совершенно так же это понял, — не замедлил согласиться сын.

VI

Обед кончился скомканно, и как-то до такой степени не по себе стало Сыромолотову, что он едва удержался от желания взять домой ящик с красками и кистями, чтобы больше уж сюда не являться. А желание было сильное, так что удержаться от него было нелегко. Он решил, впрочем, посвятить портрету старого Куна еще не больше одного сеанса, чтобы облегчить и себя и свою «натуру».

Домой возвращался он по тем же самым улицам, по каким шел утром, но утренней открытости ко всему кругом теперь уже не было в нем. Людей, во множестве возникавших перед глазами на несколько моментов при встрече с ними на улице, совершенно заслоняли те несколько человек, которых он уносил в себе из дома Кунов.

В жизни Сыромолотова вообще мало было людей, которых он мог бы назвать «своими», но до такой остроты, как теперь, он — ему казалось так — никогда раньше не чувствовал «чужих».