Притчи. Стихи. Рассказы 1-15

Рану на своё сердце он приобрёл значительную, в первое время он мечтал о мести, даже нашёлся у него знакомый (который сам не отдыхал на тот момент в этом лагере), что был знаком с этим блондином. Он рассказал ему, что парень этот не то что бы какой-то уж падший, но имеет некоторые особенности, например торс его тела в его несовершенные годы исколот татуировками — и не воровскими, как колят иные, начитавшиеся книжных пособий о значении и смысле той или иной татуировки, а фашистскими… На плече его «красовалась» свастика, на груди был чей-то портрет — не Гитлера, — были написаны готикой какие-то непонятные (наверно и ему самому, владельцу татуировок) лозунги, и всё в таком духе. Любопытное совпадение отмечали для себя многие, в том числе и знакомы блондина, будто неслучайно он блондин — такой жестокий блондин — как бы действительный представитель «арийской расы».

* * *

Обида Ивана Богомазова конечно постепенно сошла на нет; кепки он так и не добился, хотя в дальнейшем, уже под конец смены, под конец отдыха, Иван сошёлся с одним из компании блондина, с парнем более менее сговорчивым и не высокомерным, и тот пообещал по возможности поговорить с наглым вором, но результата доброта этого старшего мальчика не принесла, — может быть потому что он не очень и хотел результата, может быть и по непробиваемой наглости юного фашиста.

С годами люди стают серьёзней и смурней — и кто знает, может быть эти сумерки в душе не от одной только взрослой мудрости и опыта, а может быть отчасти это результат и таких несправедливостей, встречающихся на пути взросления; впрочем, мудрость и опыт это наверно и есть осмысление несправедливостей…

Прошло лет десять, может чуть только поменьше, Иван трудился помимо своей учёбы в институте на одной «базе» разнорабочим. Это была чуть ли ни первая его работа и он согласился на неё не думая, лишь бы получить с неё хоть небольшие, но деньги. Есть какой-то отдельный вид предпринимателей, которые занимаются не чем-то одним, а всем, с чего можно получить доход, — это о хозяине базы, на которую устроился Иван.

Первым заданием для Ивана была укладка досок для сушки в проветриваемом ангаре. Иван трудился нехотя, ибо во-первых работа была неинтересной, а во-вторых… ему было жалко своё время на такую бессмыслицу. Укладывал он доски в одиночестве и буквально считал минуты — скорее бы конец смены. Работа на этой базе оплачивалась окладом, поэтому отчасти нужно было делать вид работы, а результат был не так значителен. Укладывал доски Иван несколько дней, но КПД такой медленной работы вполне устраивал начальника. Вскоре Ивана отправили на другое задание — сложить в УАЗик партию кирпичей вручную и привезти покупателю в городе, выгрузив вручную этих же несколько сотен кирпичей тоже вручную, что занимало уйму времени.

Были так же задания перекладывать кирпичи, хранящиеся под открытым небом, с гнилого деревяного поддона на свежий, что тоже занимало немало часов. Было задание отшкурить от ржавчины (не предназначенной для того) металлической щёткой детали от грузовика, чтобы впоследствии продать эти детали в качестве новых, покрасив их чёрной краской… Словом, начальник предприятия хватался за любую возможность — честную или нечестную, — чтобы поиметь выгоду, платя копейки своим рабочим.

Иван конечно видел своим юным умом всякие подобные злодейства начальника, но не придавал им особого значения, пока эти злодейства ни коснулись и его самого. В один осенний день, в неперестающий дождь, Ивану было дано задание ехать с шофёром грузовика к дому начальника. Возле прекрасного дома его лежала куча строительного мусора — старая штукатурка, обломки шлакоблоков и проч. Ивану нужно было «в одинокого» сгрузить эту мерзость, намоченную дождём, лежащую давно и уже загнившую, в кузов грузовика… Обычно мусор таковой фасуют по мешкам и грузят уже мешками, что значительно удобней, но начальник, из экономии на мешках, приказал другим своим рабочим вытряхивать из них.

Шофёр, сухопарый достойный пожилой мужчина, сидел сухонький в кабине за рулём и наблюдал в зеркало заднего вида за работой «студента». Странно, но в Иване почти не возникло возмущения на счёт такого — не много-не мало, беззакония. Иван Богомазов, обливаемый холодным осенним дождём, вазюкался в мерзкой куче, порой помогая загружать на лопату неподдающийся угловатый груз своими руками в промокших рукавицах. Дождь будто тоже, как бы несправедливо, не то что не прекращался, а настоящим способом усиливался, — так что Иван даже стал ощущать какую-то благодать, которой не искал, — впечатление работы в воде было необычным и не сказать, что совсем уж неприятным, — будто он привычно трудился, только под душем…

Через добрый час Иван перекидал отходы своего «барина», а сухопарый мужик шофёр тут же позвал его в кабину, — видно было, что мужику Ивана жалко, — но жалость в то же время как-то не уживалась с условиями этой жалости, то есть с комфортом этого наблюдателя мужика.

Шофёр надавил на сигнал и через несколько минут вышел рослый начальник, хозяин дома. Дождь, по совпадению, совсем утих. Начальник оценил работу и сделал жест, чтобы те отправлялись обратно на базу. Иван бы послал к чёрту и этого барина из двадцать первого века и доброго шофёра, если бы ему не нужны были деньги, — от созерцания этой эгоистичной своей цели душа его оставалась всё это время труда в бесчеловечных условиях спокойной. Он даже почувствовал некоторое удовлетворение, которое всегда посещает рабочего человека после выполнения задачи, но удовлетворение и отдых омрачил случайный сюрприз напоследок…

На той же базе, на которой трудился Иван Богомазов, трудился и взрослый сын начальника от предыдущего брака. Этот сын кое-что поведал Ивану и Иван знал, что дом, возле которого он сейчас работал, дом его новой жены, у которой есть свои дети. И только тронулся грузовик от педали под ногой доброго мужика, как в боковом окне грузовика, забрызганном каплями дождя, Иван увидел вышедшего в ворота того самого блондина.

Лицо блондина было таким же и даже более теперь жестоким и «серьёзным» как и в детстве, — видно было, что парень этот помимо зла с кепкой наделал подобных зол за эти годы весьма не мало и не за одно из них и не думал каяться или сожалеть, — лицо его было по-прежнему гордым и самодовольным, ну и пожалуй не нуждающимся никогда и ни в чём. Вместе с сыном вышла мамаша, разведённая и снова вышедшая замуж — женщина весьма аппетитная даже для своих лет — лицо её было подобно сыновому, такое же серьёзное и «не кающееся».

Страдания Ивана возобновились после этого случая с новой и чуть ли не удвоенной силой, будто случай с кепкой произошёл не далее чем прошлого года. Он тут же сообразил, что наверно, с вероятностью девяносто девять процентов, этот детский мучитель его наблюдал в предыдущий час очередное его унижение. «Как же несправедлива Земля!» — как-то отозвалось в душе его.

Родина мать.

Родина мать — не суть постамент.

Родина мать с нами тысячу лет.

Гений художник воздвиг её всё же.

("В клятом Союзе", ведь "соц" — есть безбожник.)

Родина мать бьёт кретинов за грех,

Родина мать повергает их в бег,

Родина мать не завидует землям,

Родина мать одной правде суть внемлет.

* * *

Наши враги бьют по слабому месту -

Сомнение сеют развратом и лестью.

И так вот находят уродов в семье,

Что краской кидают на памятник сей.

Разврат называют свободой они.

Хлопок по плечу — дружба против своих.

Бесполезная проповедь.

Вша в коросте — бес в душе,

Что больна, злобна на всех.

Та душа считает: поздно

Жить ей, прыгать, вдыхать воздух.

Преступление — наука

Для неё, от её скуки.

А разврат — есть наслажденье, -

"К чёрту стыд и к чёрту мненья!"

Та душа, прогнивши смладу,