Приваловские миллионы. Хлеб

– Вы знаете, Софья Игнатьевна, что я поклоняюсь женщине, – проговорил Половодов с теми задушевными нотками в голосе, какими он умел пользоваться в критическую минуту. – Это мой культ… Но я поклоняюсь женщине не за одну красоту, нет, этого еще мало, а главным образом за то, что женщина – великая сила!.. Посмотрите, каких мы глупостей ни наделаем для любимой женщины!.. Самые трезвые и черствые натуры теряют голову и удивляют мир своими юношескими увлечениями. Помните того французского адвоката, который в каждом процессе спрашивал: «Где женщина?» Ведь это великая истина, которая так же справедлива, как то, что мы все родимся от женщины. Если бы дело шло о сравнениях, я сравнил бы влияние женщины с той скрытой теплотой, которая, по учению физики, спаивает малейшие атомы материи и двигает мирами…

Зося молчала.

– Я знаю вас, Софья Игнатьевна, с детства, и вы знаете, что я с детства люблю вас, – глухо продолжал Половодов, еще ниже опуская свою голову. – Вы царапали меня, как котенок, но если бы вы били меня хлыстом, – я целовал бы ту руку, которая поднимала на меня хлыст. Для меня вы – идеал женской красоты… и, кроме того, вы очень умны… и энергичны. Конечно, всякий может увлекаться, всякий – неизбежная жертва ошибок, но когда почва уходит из-под ваших ног, когда все кругом начинает колебаться, человека спасает вера. Именно так я всегда веровал в вас.

– Вы делаете такое странное вступление, точно меня сейчас по меньшей мере повесят, – нетерпеливо проговорила она. – Не делайте из меня жертву ваших ораторских приемов…

– Хорошо, я постараюсь быть кратким, – сухо ответил Половодов, делая бесстрастное лицо. – Знаете ли вы, Софья Игнатьевна, что вы накануне разорения? Нет? И понятно, потому что этого не подозревает и сам Игнатий Львович… Этот Пуцилло-Маляхинский так запутал все дела Игнатия Львовича…

– Какой Пуцилло-Маляхинский? Ах да, я все забываю: Альфонс Богданыч… Так бы и говорили!

– В том-то и дело, что Альфонса Богданыча нет больше, а есть Пуцилло-Маляхинский, который, как мертвый гриб, вырос на развалинах вашего богатства. Я говорил с вашим новым управляющим и сам просматривал конторские отчеты и сметы: все дела запущены до безобразия, и в случае ликвидации дай бог свести концы с концами. Конечно, за Игнатия Львовича стоит его собственное имя, но вы представьте себе такой случай, что после первого параличного удара последует второй… В торговом мире богатство – это мыльный пузырь, который разлетается мгновенно радужными брызгами. Ведь разорился же старик Бахарев, разорились многие другие от самых ничтожных причин.

– Все это хорошо и очень убедительно, но я не понимаю одного: при чем тут именно я?

– Позвольте… Вы ведь знаете про приваловскую опеку и слышали, что Nicolas начал в Петербурге против нас, опекунов, процесс? Хорошо. Дело это крайне запутанное, так что мы останемся в ответе за все упущения, которые были наделаны по опеке в течение двадцати лет. У нас была надежда… но она лопнула. Теперь предстоит скандальный процесс, который может кончиться обвинением в мошенничестве, то есть ссылкой не в столь отдаленные места Сибири. Подумайте, как будет ваш полубольной отец фигурировать на скамье подсудимых… Ему не перенести такого позора, и если он не умрет до суда, то умрет во время самого суда.

– Следовательно, вы думаете, что какими-то путями я могу спасти вас?

– О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. – горячо заговорил Половодов. – Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…

– Именно? – как-то равнодушно проговорила Зося.

– Гм… – замялся немного Половодов потом нетвердым голосом проговорил: – Выходите за этого Привалова…

Зося несколько мгновений молчала, а потом, взглянув в глаза Половодову, тихо проговорила:

– А если я… люблю этого Привалова, которого вы считаете дураком?

– Тем лучше для вас… – машинально ответил Половодов, не веря собственным ушам.

Часть пятая

I

Старый приваловский дом в Узле переделывался заново. Поправляли обвалившуюся штукатурку, красили крышу, вставляли новые рамы в окнах, отовсюду убирали завалявшийся старый хлам, даже не оставили в покое дедовского сада, в котором производилась самая энергичная реставрация развалившихся беседок, киосков, мостиков и запущенных аллей. Внутри дома стоял дым коромыслом: перестилали полы, меняли паркет, подновляли живопись на потолках и стенах, оклеивали стены новыми обоями… Сотни рабочих с утра до ночи суетились по дому, как муравьи, наполняя старые приваловские стены веселым трудовым шумом. Были выписаны мастера-специалисты из Петербурга и Варшавы; оттуда же партиями получалась дорогая мебель, обои, драпировки, ковры, бронза, экипажи и тысячи других предметов, необходимых в обиходе богатого барского дома. Работа шла с лихорадочной поспешностью, чтобы все окончить к октябрю, когда Ляховские вернутся из своего башкирского имения.

Читатель, конечно, уже догадался, что вся эта перестройка делалась по случаю выхода замуж Зоси за Привалова. Да, эта свадьба была злобой дня в Узле, и все о ней говорили как о выдающемся явлении. Сам Привалов появлялся в Узле только наездом, чтобы проверить работы и поторопить подрядчиков, а затем снова исчезал. Все планы и рисунки, по которым производились работы, представлялись на рассмотрение Зоси; она внимательно разбирала их и в трудных случаях советовалась с Хионией Алексеевной или Половодовым, который теперь был своим человеком у Ляховских. Привалов сначала сильно косился на него, но Зося ничего не хотела слышать о каких-нибудь уступках, и Привалову ничего не оставалось, как только покориться. Впрочем, Половодов и сам, сознавая свое фальшивое положение, старался по возможности совсем не встречаться с Приваловым. Зося от души смеялась над этой взаимной ненавистью и уверяла Привалова, что он полюбит несравненного Александра Павлыча, когда ближе познакомится с его редкими качествами.

– Я не понимаю, Зося, что у тебя за пристрастие к этому… невозможному человеку, чтобы не сказать больше, – говорил иногда Привалов, пользуясь подвернувшейся минутой раздумья. – Это какая-то болезнь…

– Ах, боже мой! Как ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я люблю все смешное, – беззаботно отвечала Зося. – Вот и Хину люблю тоже за это… Ну, что может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если ты ревнуешь меня к Половодову, то я тебе сказала раз и навсегда…

– Не буду, ничего не буду говорить, делай как хочешь, я знаю только то, что люблю тебя.

– Пока это не особенно заметно… Ты, по-видимому, больше занят своим, а не моим счастьем, и если что делаешь якобы для меня, все это в сущности приятно больше тебе. Ведь ты порядочный эгоист, если разобрать, потому что не хочешь никак помириться даже с такими моими капризами, как Хина или Александр Павлыч… Я очень немного требую от тебя: не трогай только моих друзей, которые все наперечет: кречет Салават, медвежонок Шайтан, Тэке и Батырь и, наконец, Хина с Александром Павлычем… Кажется, с этим можно было бы помириться?