Privatизерша
Шрифт:
— Чем же мне отплатить вам? Вы-то мне частичку не передали, — напомнил Арт.
— Ну, может быть, в следующий раз.
— А вы уверены, что он случится? Второй раз?
— Все в этом мире случается дважды, Артур. Старики утверждают: все, что произошло однажды, произойдет и во второй раз. Что случилось дважды, будет повторяться всегда. Если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, можете на меня рассчитывать.
И он протянул Арту руку.
Тот кивнул и без раздумий пожал. А второй подхватил протянутый ему листок с номером телефона.
Арт не хотел возвращаться домой в сопровождении «взвода».
Дождавшись, когда его человек в десятый, наверное, раз проверит сортир, он выпроводил его прочь, запер дверь и бесшумно распахнул форточку.
Свежий ветер ударил ему в лицо. Подбирая полы пиджака, он скользнул по стене снаружи дома, и спрыгнул на асфальтовую дорожку. Машину его, конечно, стерегут.
Не торопясь, он прошелся дворами, и бодрствующая Москва увидела его только на Неглинной. Он уже собирался спуститься в переход, чтобы оказаться на другой стороне улицы и поймать такси, как вдруг рядом остановилась машина.
— Садитесь, пожалуйста, господин Чуев, — услышал он…
Глава 16
Задняя дверь распахнулась, словно врата рая, и оттуда потянуло холодком. В проеме показалось добродушное, не отягощенное плохим настроением лицо.
— Садитесь, пожалуйста, господин Чуев, — произнесли, едва шевельнувшись, губы. Ни намека на положительные или иные эмоции. С Артом разговаривал третий справа херувим на расписном потолке храма Христа Спасителя.
Вряд ли это просьба. Человека, дорогу которому преграждают машиной, долго не уговаривают. Люди в машине, несомненно, понимают, с кем имеют дело. Значит, дают понять: не сядешь сейчас — сядешь чуть позже. Но лучше бы сейчас.
Хотели бы убить — убили б. Хотели бы похитить — похитили б. И не занимались при этом глупостями на глазах свидетелей.
Арт наклонил голову и забрался в салон. Оказывается, там была не ледяная стужа, как ему показалось вначале, а домашнее тепло. В воздухе витал аромат автомобильной «вонючки». Вступив в противоречия с виски и коньяком, он усугубил неприятные ощущения. Кажется, сандал. Арт ненавидел сандал, в городах, в которые он прибывал с Ритой, первым делом выяснял, не пропитали ли его номер сандалом.
В «Бентли» сидели трое, но предстоящий разговор должен был произойти не с ними. Это очевидно. Арта повезли куда-то на юг, и через час молчания он убедился, что Третьего кольца МКАД по направлению к Рублевке ему не миновать. То-то удивится начальник охраны, когда вернется в бар, а хозяина нет. Машина перед входом — есть. А Арта — нет. Ни в туалете, ни на кухне. И владелец кабака не знает где он. И администратор не знает. Никто не знает. У Арта дрогнули уголки губ. Быть обоим битыми, быть…
— Вы не будете возражать, если мы вам глаза завяжем?
— А это не будет выглядеть пошло? Мы же не на «Мосфильме»?
— И все-таки?
— Ну так вяжите же скорее, пока охрана моя не увидела, чем это вы тут занимаетесь.
— Вы добрый человек, господин Чуев.
— А не пошли бы вы на хер?
— К сожалению, это невозможно в данный момент. Мы обязаны вас доставить
к месту назначения.Чтобы не скучать, Арт принялся читать.
Говорухин как-то сказал, что каждый культурный человек обязан знать «Онегина» наизусть. Арта это заело. По той преимущественно причине, что Говорухина любил, хотя тот и был в Думе.
Дело было вечером, делать было совершенно нечего, и Чуев, облизнув губы, прокашлялся.
— Не мысля гордый свет забавить…
— Что вы говорите?
— Нет, это я так, о былом… словом, вниманье дружбы возлюбя, хотел бы я себе представить залог достойнее тебя, достойнее души прекрасной, святой исполненной мечты, поэзии живой и ясной, высоких дум и простоты.
— Вы это серьезно? — полюбопытствовал тот, что сидел справа.
— Это не я. Но так и быть — рукой пристрастной прими собранье пестрых глав, полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных, небрежный плод моих забав, бессонниц, легких вдохновений, незрелых и увядших лет, ума холодных наблюдений…
— Никогда бы не подумал, что наши олигархи пропитаны культурой русской речи, — послышалось замечание сидящего за рулем.
— А как же? — кашлянул Арт. — Нас за это ругают.
— Надеюсь, вам не видно дороги?
— Я словно в задницу провалился.
— Это очень хорошо.
— А вы не любите стихи?
— Они для меня как балет. А балет я ненавижу.
— А в этой машине есть кто-то, кто очарован поэзией?
— Мы, вообще, того прихватили?
— Вы — Чуев?.. Артур… — и тот, кто сидел справа, назвал Арта по отчеству. — Глава «Алгоритма»?.. Это он.
— Еще один вопрос: вас сильно накажут, если вы привезете меня избитым?
— Если быть откровенным, то если босс увидит на вас хоть царапину, нам попадет.
— Ну, тогда я вам вот что скажу… Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог… Где мы сейчас стоим?
— В пробке.
— Ага… Ага… А к филологии вы как?
— Вы мстите?
— Да.
— Не получится. Мы все равно довезем вас в том виде, в каком вы есть сейчас.
— Это очень хорошо. Так вот, не казалось ли вам, что есть какая-то смутность смысла в первых строках: почему, в самом деле, дядя Онегина заставил себя уважать лишь тогда, когда не в шутку занемог?.. Дело в том, что во времена Пушкина слово «когда» чрезвычайно часто применялось в смысле условном, а не временном: «когда» означало «коли», «если». Итак, «Мой дядя самых честных правил, коли не в шутку занемог!» — вот какая циничная похвала заболевшему дядюшке скрыта в мыслях Евгения! Мол, не обманешь, оставишь наследство, а раз так, достоин уважения, поскольку джентльмен… Мы тронулись?.. Его пример другим наука…
Через час машина остановилась в тридцатый, наверное, раз, но теперь, видимо, надолго.
— Что там? — воспользовавшись тем, что Арт замолчал, глухо спросил водителя тот, что сидел справа.
— Жопа там, — озлобленно прохрипел водитель. — «Крайслер» под «КамАЗ» залетел, и теперь один только ряд свободен…
— Можно я передохну? — спросил Арт.
— Я был бы счастлив, если бы вы вообще замолчали.
— Я ненавижу стихи, я их ненавижу, — впервые услышал Артур голос того, что сидел слева, того, кто завязывал ему глаза. — Я бы рвал их и жег, рвал и жег…