Приватная жизнь профессора механики

– Чтобы ты не упал, когда услышишь новость!

Я тут же присел, и Оля медленно, цедя каждое слово и затягиваясь дымом, покаялась мне, что переспала с Осей.

– Ты же знаешь - я долго не могу без мужика!
– без комплексов призналась мне молодая жена, - а он как раз был дома. Сопротивлялся долго!
– затянувшись сигаретой, добавила Оля, - Но он мне не понравился, и это произошло только раз!

Я вызвал из кухни Осю. Он понял, что мне всё известно, и, войдя в комнату, упал на колени и стал истово, как монах, креститься. Не часто увидишь еврея, крестящегося на коленях - я невольно рассмеялся.

– Простите, Нурбей Владимирович, я не виноват!

– каялся Ося.

– Я понимаю, тебя изнасиловали!
– съехидничал я.

– Всего один раз, - чуть ни плакал Ося, - а потом два дня мне твердили, какое я ничтожество по сравнению с вами! Но я перемыл все полы, в том числе в прихожей и на кухне, готовлю обеды, мою посуду, бегаю за сигаретами. Оля уже два дня не встаёт - я кормлю её с ложечки в постели!

– Врёшь!
– перебила его до того молчащая Оля, - врёшь, я вставала! В туалет ты, что ли, за меня ходил!
– искренне обиделась Оля.

– Ну и жена мне попалась!
– в очередной раз изумился я, - выходит, если её кормить в постели, ничего не заставлять делать, и сексуально 'обслуживать', то она будет вставать разве только в туалет!
– А если: - Нет, хватит плодить лежачих больных!
– решил я и стянул с Оли одеяло.
– А ну, вставай, бездельница, лентяйка, а, кроме того, и сама знаешь кто! Не то надаю сейчас подзатыльников по-кавказски!

Ворча, как маленькая росомаха, Оля поднялась и вместе с Осей приготовила завтрак. Пока я ел, она играла на гитаре и пела сочинённую ею же песню на английском языке.

– А ты говоришь, что я бездельничала!
– сердито оправдывалась Оля, - я текст и музыку сочиняла!

Песня была действительно приятной на слух, не понял, правда, о чем она. О чем-то очень сложном и непонятном для простого русского человека.

После этого случая Ося бывал у нас лишь эпизодически, когда я приглашал. Работать 'по науке' мы стали в ИМАШе или у меня на кафедре.

Но Олины сюрпризы продолжались.

Однажды, придя домой после занятий еще днём, я увидел в гостях у моей жены незнакомую, совершенно юную девушку с яркой еврейской внешностью. На шее у неё висела цепочка с магендовидом - на это в те годы мало кто решался. Оля с этой 'аидиш киндер' ('еврейским ребенком') пила сухое вино. Одна пустая бутылка уже лежала на полу, другая была чуть почата.

Я быстренько присоединился к девичьей компании и стал наверстывать упущенное. Вдруг 'аидиш киндер' встает, подходит неверной походкой ко мне и шепчет, улыбаясь: 'Дядя, я тебя хочу!'

Вытаращив глаза, я взглянул на Олю. Та мрачно сидела молча и, наконец, процедила:

– Я не возражаю, я же виновата перед тобой!

– Не бойся, дядя, я - совершеннолетняя, могу паспорт показать!
– так же завлекательно улыбаясь, продолжает 'аидиш киндер'.

На какую-то секунду я чуть не подался соблазну, но, решив, что так сразу не стоит делать из дома бордель, я предложил ей:

А не хочешь ли ты молодого аида, моего аспиранта? Гениальный парень!
– рекламнул я Осю.

– Мы все гениальные!
– парировала 'аидиш киндер', - что ж, зови!

Я выскочил на улицу, позвонил по автомату в ИМАШ. К счастью, Ося оказался на месте. Через четверть часа он прибыл к нам, причём уже с бутылкой. Я стал рядом с Осей, обнял его за плечи и гордо провозгласил:

– Цвэймэ михитунэм ('два друга' на идиш)!

'Аидиш киндер' расхохоталась.

– Ты произнёс это как негр по-китайски! Знаешь, есть грубоватая поговорка на идиш: 'Майнэ поц ун дайнэ пунэм - цвэймэ михитунэм!' ('Мой 'хвостик' и твой лоб - два друга!'). Не отсюда ли ты взял своё выражение?

Я согласился, что именно отсюда. Элик часто использовал эту поговорку, и я захотел блеснуть своим знанием идиш перед юной еврейкой. Мы сели выпивать вместе, и я подвинулся поближе к Оле. Чувствуя, что разговор у молодых не клеится, я буквально прижался к жене. 'Аидиш киндер', пошатываясь, снова подошла ко мне, и, взяв меня за руки, призналась:

– Дядя, а я всё равно хочу тебя!

– Девочка, - чуть ли ни в истерике вскричал я, - у меня молодая жена, не совращай меня, пожалуйста! Наш пророк Моше (Моисей) за это не похвалил бы!

Авторитет Моше подействовал, и 'аидиш киндер', взяв за руку виновато улыбавшегося Осю, вышла с ним за дверь.

– Оля, ты брось у меня, вернее, у себя, бардаки устраивать!
– строго предупредил я жену.

– Я же не для себя - для тебя стараюсь!
– самоотверженно заявила Оля, - но если не хочешь - больше не повторится. Клянусь!

– Заклялась хрюшка: - ещё раз подумал я, и, конечно же, оказался прав.

Прошло месяца два, за которые я всё пытался приучить Олю к женственности. Заставлял её красить губы, подводить глаза, ухаживать за волосами, носить женскую одежду, а не джинсы с 'гренадёрским' ботинками. Оля долго чертыхалась, спотыкаясь на каблуках, или попадая тушью в глаза, но эту пару месяцев она выглядела отлично. Тушь и тени выгодно подчёркивали её большие глаза, помада - полные, красивой формы губы, ровные белые зубы. Отросшие волосы украсила модная причёска, платье и туфли на каблуках 'вытянули' карманную фигурку вверх и придали ей девичью стройность. Особенно тяжело давалась мне борьба с курением: я доставал ей антиникотиновые жвачки и пластыри, воровал у неё из карманов сигареты и спички.

На какой-то момент мне показалось, что я заставил её стать женщиной, но всё рухнуло сразу. Оля как-то заявилась опять в прежнем виде и с сигаретой в зубах. А на мой (простите за каламбур!) немой вопрос она мрачно ответила: 'если я не нравлюсь тебе такой, можешь разводиться. Но ломать себя я больше не могу. Не вышло из тебя Пигмалиона!'.

Хорошо хоть приучил её сдавать бельё в стирку. А то раньше она просто выкидывала грязное бельё и покупала новое. Естественно, своё 'исподнее', да и её тоже, стирал я. Она считала стирку занятием, не достойным себя.

По вечерам у нас часто бывали гости. Приходили, в основном, театральные приятели Оли. Она почти в каждом театре была 'своей' и знала многих известных актёров. Как-то к нам в гости нагрянула компания молодых актёров с театра на Таганке. Не смущаясь нашей коммуналкой, они быстро расставили бутылки на столе. Оля сняла со стены гитару и принялась петь свои песни. Я был зол на шумную компанию и, подвыпив, начал щедро материться. Вдруг один из актёров, усатый и похожий на грузина, спрашивает меня:

– Тебя как зовут?

Так как я был при бороде, то ответил:

– Называй меня Хоттабыч!

– Послушай, Похабыч, ты поменьше бы матюгаться не мог?
– нарочито вежливо попросил меня 'грузин'.

– Называй меня правильно - Хоттабыч!
– потребовал я.

– Перестань матюгаться - буду, а пока ты и есть Похабыч!
– не сдавался 'грузин'. Его поддержали и другие, в том числе Оля.

Я, ворча: 'ходют тут всякие', пошёл на уступки 'народу', и по мере сил, прекратил материться. А потом, когда актёры ушли, Оля рассказала мне, что тот 'грузин', с которым я препирался, был известным актёром Леонидом Филатовым.