Приватная жизнь профессора механики

Я, как и весной, продолжал помогать ей с уроками, но отношение её ко мне становилось всё безразличнее. Не помогало, ни моё 'руководящее' положение во дворе, ни всеобщее восхищение дворовых детей моей силой. Я стал подозревать, что она увлеклась одним из мальчиков, живущих на первом этаже дома - Томасом.

Она постоянно следила за Томасом, и стоило ему появиться во дворе, как Фаина начинала громко смеяться и вертеться вокруг него. Томас был ровесником Владика, и, стало быть, моложе Фаины. Худенький, чернявый мальчик небольшого роста, разговаривающий, в основном, по-грузински. Чем он привлёк внимание красавицы - Фаины?

Я любил Фаину всё сильнее, и её безразличие просто убивало меня. Целые дни я думал о ней и о том, как привлечь к себе её внимание. Бабушка видела мои страдания, но не знала, как помочь мне. Мама же считала все мои увлечения 'блажью' - и штангой, и Фаиной; она как-то не воспринимала меня самого и мою жизнь всерьёз и мало интересовалась моими делами.

Соседи

Сведения о нашем доме и дворе были бы далеко не полным, если не сказать о соседях. Ну, не обо всех, конечно, а о наиболее заметных личностях. О Риве я уже не буду говорить - она уже стала не соседкой, а как бы членом семьи. Коммуналка иногда роднит людей. Но что можно интересного сказать, например, о двух пожилых сёстрах-учительницах, живших на втором этаже в одной комнате, честно и добросовестно работавших всю жизнь, так и не вышедших замуж? Да ничего, скукотища одна! Или о дочери священника с первого этажа, которая была соблазнена провинциальным фатом, родила сына Гурама и воспитывала его, работая на заводе. Так дожила до старости, умерла, и не было её не видно и не слышно. Нет, нет и ещё раз нет, грустно и скучно вспоминать об этом! Давайте, лучше поговорим о весёлом.

Я опишу один день из жизни нашего дома, и таких дней в году было если не 365, то, по крайней мере, 300.

Немного о доме. Наш дом был построен богатым евреем Раминдиком (это его фамилия) в 1905 году. Дом имел форму подковообразного магнита в плане. В дуге магнита - проход и ворота. Вся внутренняя поверхность магнита в остеклённых верандах. Потолки - около 4-х метров, первый этаж - высокий. Третий этаж - на высоте современного пятого.

Большевики (или коммунисты?) отобрали дом у Раминдика. Дочери Раминдика - Севе Григорьевне, оставили комнату на втором этаже. Это была безумно разговорчивая еврейка, в моём детстве, я её помню уже лет шестидесяти. Беда, если Сева Григорьевна поймает вас во дворе или при выходе из дома - тогда она немедленно схватит вас за пуговицу и начинает рассказывать в таком роде:

– Вот наш Лёва, он же - гений, весь Челябинск - а он живёт в Челябинске - говорит об этом, нет, вы просто не знаете нашего Лёву, вы бы не то сказали : - и пуговица отвинчивается от вашего пальто, пиджака или рубашки.

– Сева Григорьевна, вы оторвёте мне пуговицу!

– Дело в не этом!
– перебивает дочь Раминдика, - если бы вы знали нашего Башкирова, вы бы не то сказали (известный музыкант Башкиров действительно приходился дальним родственником Раминдикам) - весь мир знает нашего Башкирова, он же гений, гений!

– Сева Григорьевна, я опаздываю на работу!

– Дело не в этом!
– отмахивается она и продолжает говорить.

Наконец, наш домоуправ Тамара Ивановна, которая всегда была на своём посту - на балкончике в самом центре дома-магнита, кричит зычным голосом:

– Сева, оставь человека в покое, вот идёт Роза Моисеевна, лови её, она с тобой поговорит!

И Сева Григорьевна, выставив руку-ухват для очередной пуговицы, бежит ловить Розу Моисеевну.

С Севой Григорьевной связан ещё один эпизод, ставший 'притчей во языцех' для соседей. У неё хранились облигации займа 'восстановления и развития', на которые советская власть обязала подписаться её сына - коммуниста. На предприятиях существовали своего рода коммунисты-провокаторы, которые, выступая на партсобраниях, обязывались подписаться - кто на годовой, а кто и на больший заработок. Их 'почин' тут же распространяли на весь коллектив, а самого провокатора тайно освобождали от подписки. Так вот, сын Севы Григорьевны уехал жить и работать в Баку, а бесполезные облигации оставил на хранение маме. Но дочь Раминдика, видимо по старинке, верила, что советские ценные бумаги дадут-таки доход, и бережно хранила их, оберегая прежде всего от соседей по коммуналке.

Так как она часто меняла места хранения (то зашивала в матрас, то засовывала под комод и т.д.), то однажды, она сама позабыла, куда же запрятала советские 'ценные' бумаги. Сева Григорьевна, конечно же, решила, что их украли соседи, и подняла страшный крик на весь дом. В поисках облигаций участвовали все 'авторитетные' соседи, включая, конечно же, и Тамару Ивановну. Наконец, 'ценные' бумаги нашли где-то в двойном дне платяного шкафа, а Сева Григорьевна тут же побежала на почту и дала сыну телеграмму в Баку:

'Что пропало то нашлось не беспокойся тчк мама'.

На что сын, не ведая ни о чём, шлёт телеграмму Севе Григорьевне в Тбилиси:

'Мама телеграфируй здоровье тчк Фима'

Конечно же, всё стало известно соседям и те, желая поддеть Севу Григорьевну, постоянно спрашивали у неё:

– Ну, 'что пропало, то нашлось', Сева Григорьевна?

– Дело не в этом!
– следовал универсальный ответ.

Живя над самым проходом-проездом в дом, Тамара Ивановна контролировала весь дом и двор. Бабушка прозвала её 'вахтёром'.

– Вы к кому идёте?
– спрашивала она проходящего незнакомца.

– К Розе Моисеевне!
– например, отвечал он.

– Розы Моисеевны нет дома, вот с ней беседует Сева Григорьевна, идите лучше освободите её.

Этой Тамаре Ивановне я обязан своей жизнью, я об этом ещё расскажу.

Часов в десять утра соседи выходят на веранды, раскрывают окна, и, опёршись на подоконник, высовываются наружу. Идёт активный обмен мнениями.

– Я сон собака видел, - рассказывает попадья с первого этажа Мариам-бебия (бабушка Мариам) свой сон соседке напротив Пепеле (Пепела - имя, но в переводе с грузинского означает 'бабочка'). Мариам-бебия плохо говорит по-русски и путает род, падеж, число, склонение, спряжение и т.д., и продолжает, - так бил её, так бил, что убил совсем!

Поясню, что это означает: 'Я во сне собаку видела, так била её, что убила совсем'.

Смачно зевнув, Мариам-бебия отправляется досматривать свой сон, а Пепела уже возмущённо рассказывает соседям с третьего этажа напротив:

– Вы представляете, госпожа Елизавета, наш Ясон так сильно избил собаку, что животное погибло!

Елизавета Ростомовна Амашукели (Амашукели - княжеская фамилия; сама Елизавета или 'тётя Лиза' - подруга моей бабушки и главная соперница её по победам над кавалерами в светских салонах дореволюционного Тбилиси) с французским прононсом сообщает всему дому:

– Наш Ясонка, совсем сошёл с ума! Нет, подумать только, поймал бедную собаку и забил её насмерть! Возмутительно!

Ясон, старый высокий железнодорожник, болевший болезнью Паркинсона в ранней стадии, не успел пройти через пост 'вахтёра', как был ею допрошен:

– Ясон, ты что, на старости лет с ума свихнулся, за что ты собаку убил?

Идёт длительное выяснение вопроса, старый и добрейший Ясон плачет, у него трясутся руки, он и мухи-то за свою жизнь не обидел, а тут - на тебе - убил собаку!

Будят Мариам-бебию, и та с трудом вспоминает, что видела во сне собаку : и так далее. Всё выясняется, Ясон, плача, уходит домой. Мариам-бебия, так и не поняв сути дела, отправляется смотреть сны дальше, а тётя Лиза - культурно, как подобает княгине, критикует Пепелу за дезинформацию - что спутала 'я сон' с именем Ясон.

Наступает жаркий день. Дети-дошкольники вот уже часа три носятся во дворе. Их начинают звать домой полдничать:

– Гия, иди какао пить!
– зовут воспитанного мальчика Гию его культурные родители-грузины со второго этажа.