Привенчанная цесаревна. Анна Петровна
Шрифт:
Ни молитвы, ни отпевания — груда звонкой мёрзлой земли в едва забрезжившем свете морозного утра. Участники последнего акта подписывают последнее обязательство — о неразглашении обстоятельств произошедшего. Чернец Федос перестал существовать.
...Прусский посланник барон Мардефельд в своих донесениях на редкость обстоятелен. Король — он же как-никак пишет лично ему! — чтобы ориентироваться в ситуации русского двора, должен знать каждую мелочь. Тем более такое громкое дело, как дело Федоса.
«Архиепископ Новгородский, первое духовное лицо в государстве, человек высокомерный и весьма богатый, но недалёкого
Дальше в донесении барона похвалы верноподданническим чувствам Синода, конечно же, с негодованием отвергшего притязания архиепископа. Заверения в преданности синодальных членов царице Екатерине: «чем был император, тем теперь же императрица» — таковы слова князей православной церкви.
В заключение приписка, что архиепископ Новгородский уже в крепости, раскаивается в своём поступке, но, надо надеяться, прощения не получит. Да и какая может быть надежда, когда только что говоривший подобные речи солдат лишился головы.
Бунт в Синоде или церковь, наконец-то дождавшаяся смерти Петра Великого, — это ли не событие в государственной жизни! И конечно же, опытный дипломат прав: сколько за всем этим счетов и расчётов придворных партий, политических и личных интриг. Самому Мардефельду важно подчеркнуть — с Екатериной Алексеевной всё в порядке. Возмущения против неё нет. Правительство решительно расправляется с любыми бунтовщиками и, значит, за столь важный для Пруссии брак Анны Петровны с герцогом Голштинским можно не беспокоиться. Здесь всё понятно.
Государыня Екатерина Алексеевна удивилась: который день подряд Александр Данилович приходит делами донимать. Объяснений не даёт. Говорит, говорит: будто бы объясняет. А на самом деле разве путаницу ихнюю поймёшь. Волнуется князь. Иной раз голос повышать начинает. Аннушка и то заменила — удивлённо так смотрит. А как его остановить? Ещё пуще сердиться станет.
Ну, обещали мы перед венчанием герцогу Карлу перед датским королём походатайствовать — Шлезвиг ему вернуть. Александр Данилович вскинулся: не ходатайствовать — требовать вы, государыня, должны. Вы теперь великую державу представляете.
Нетто спорить с князем станешь. Пусть нужную бумагу на подпись принесёт. Принёс. Послали. Со всяческими угрозами. Так ведь время иное. Ответ такой получили, что Александр Данилович и тот отступился. Отказал датский король. Начисто отказал.
Члены совета посовещались, сказали: надобно теперь к австрийскому императору присоединяться. Так и сказали: к Венскому союзу. Удивилась: так ведь австрийский император помощь царевичу Алексею Петровичу оказывал. Великий князь-малолеток с ним в прямом родстве состоит.
Александр Данилович, как от мухи назойливой, отмахнулся: при чём здесь царевич, коли его в живых давно нету.
Так ведь родственники — обиду помнить могут. Рассмеялся: в политике и делах государственных родственников не считают. О том надо думать, что австрийский император и с испанским королём в дружбе, который пролив и крепость Гибралтар вернуть себе хочет, и королём прусским Фридрихом Вильгельмом I. Они-то все вместе и пообещали права герцога Голштинского поддержать. Чего, кажется, больше? Герцогу не терпится, и его понять можно, да только дело это, Александр Данилович объяснил, долгое, в неделю-другую не решается. Терпения набраться нужно, да ещё и военные действия всякие предпринимать. Господи, спаси и помилуй!А граф Левенвольд, хоть в государственные дела мешаться и не охотник — всё время меня в том уверяет, — а предупредить решил, что у Александра Даниловича и свои особые интересы во всех этих делах есть. Курляндская корона ему запонадобилась.
Легко сказать, корона! Оно верно, что сватовство графа Морица Саксонского к Анне Иоанновне расстроить сумел, да ещё ловко так. А Анна, сказывают, от графа совсем обеспамятела. Да и не она первая. Сколько о нём по странам европейским разговоров ходит. Больно собой хорош да до женщин охоч. Почему бы и нет, коли средства есть. А вот у него достаточно ли, неизвестно.
Александр Данилович оставил нашу Иоанновну в её вдовстве. Очень она закручинилась. Теперь новые хитрости придумывает. Левенвольд так и сказал: дайте, государыня, светлейшему волю, он и императором станет, и все окрестные герцогства и княжества немецкие себе заберёт. Сама знаю, ненасытная душа. А что делать?
Вот и теперь Верховный Тайный Совет Александр Данилович велел учредить. Надо ли? Аньхен толковать стала, что покойный государь всего выше Сенат ставил, а тут Сенат стал Совету подчиняться. Вот уж и впрямь мужчиной бы ей родиться. А так, какая разница, кто кому подчиняться станет, лишь бы императорская власть нерушимой была. Вот и Александр Данилович так полагает.
Спасибо Александру Даниловичу, ни в чём графу Левенвольду не препятствует. Папаша его, барон Герхард-Иоганн, был государевым уполномоченным в Лифляндии и Эстляндии. Это ещё до Прутского похода. А как женили царевича Алексея Петровича, назначен был обер-гофмейстером его супруги, принцессы Шарлотты.
Родителя ещё в 1721 году не стало, а сыновьям всем трём его это уж государыня Екатерина I графский титул подарила. Как приятно не по имени Левенвольда называть — просто графом. Как в книжке какой, что Аньхен пересказывала. И благодарность чувствует. И — сам сказал — без сана и титула также бы вас, государыня, обожал, потому что нет на земле таких красавиц. Верить — не верить, а всё на сердце радостно, всё праздник.
А с герцогом Голштинским — Бог с ним. Живёт на всём готовом, на даровых хлебах, со всею своею свитою, и пусть живёт. Лишь бы Аньхен спокойна была. Мне больше ничего и не надо.
— Пётр Андреевич!
— Спасибо, что жалуешь меня вниманием своим, государыня цесаревна.
— Не я жалую, Пётр Андреевич, вы тратите на меня своё время.