Привет, Афиноген

— Наташа, — сказал он, — последнее время я запутался, заигрался. И не живу, а играю. Может быть, я злодей похлеще сорока разбойников… А может, обыкновенный человек. Не пойму никак. Живешь, живешь — все вроде ясно, гордишься тем, что тебе все так ясно, умом своим, а потом — хлоп! — ералаш какой–то. Простое и понятное становится загадочным, как шифр Фуше. Самые обыкновенные вещи оказываются нашпигованными взрывчаткой с почти догоревшим запалом. Кто я, что я? Ничего не известно. И от этого очень противно… У тебя так бывает?

— Я рада, что ты так говоришь со мной. Обычно ты смеешься, и все. Может, ты и теперь смеешься. Больше всего я боюсь, что ты окажешься жестоким человеком.

Афиноген как будто не расслышал.

— Мне предложили новую солидную должность на работе. Для моих лет–просто великолепную. Это карьера. И вдруг я вижу, повышение сопряжено с чем–то замаскированно нечистым, с чем–то таким, что может покалечить душу, сломать ее. Я это чувствую.,

— Миленький мой, хочешь еще полежать? Давай я тебе принесу вторую подушку.

Последние Наташины слова все–таки разбудили Афиногена. Он обнаружил, что здоров, бодр и готов действовать. Боль собралась в одном месте в узелок, там, где нахозяйничал скальпель. В ней не было ничего пугающего. Так точно ноют перегруженные, требующие отдыха мышцы. Жар утих. Казалось, и на улице стало свежее, солнце попритупило о землю свои каленые стрелы.

Часы показывали начало двенадцатого. В больнице давно суматоха, не дай бог — уже позвонили на работу.

— Все! — сказал Афиноген. — Отставить разговоры. Короче! Ты идешь со мной, Натали? Спрашиваю последний раз. Ответа не нужно. Быстро одевайся, скоро гроза начнется. Не успеем добежать до загса.

Наташа обреченно подумала: «Если он правда хочет отвести меня в загс, я пойду с ним». Она ушла в свою комнату и скоро вернулась в светлом сарафане до щиколоток. Она успела причесаться. Афиноген не собирался ахать, но ахнул.

— Ах! — ахнул он. — После свадьбы буду запирать тебя на замок. Это же надо, какая красота дана одной женщине.

— В таких тапочках я с тобой никуда не пойду.

— И не надо. Я босиком предпочитаю.

Наташа принесла ему летние светло–желтые туфли Олега Павловича. Он натянул их на голую ногу. Из передних прорезей туфель его пальцы торчали, как спички из коробки.

— Простенько, а как смотрится! — восхитился Афиноген. — Что значит подобрать обувь со вкусом.

Шествие их в загс прошло без всяких приключений, если не считать, что дважды дорогу им перебегала черная кошка. Они малость поспорили. Афиноген утверждал, что это одна и та же кошка, подосланная судьбой, чтобы покрепче их пугануть, а Наташа считала, что это разные кошки, хотя смысла появления животных не отрицала. Смысл был понятен обоим одинаково хорошо. Афиноген на всякий случай презрительно отозвался о людях, верящих в такую чушь, и предложил сделать крюк и подобраться к цели другой дорогой. Наташа, наоборот, готова была вернуться и отложить мероприятие до следующего раза, но потом передумала и ограничилась тем, что несколько раз символически поплевала через левое плечо. Она опасалась, что другого раза может не быть.

Весело было им идти рядышком по солнечной улице на виду у распахнутых окон. Голубизна неба потемнела, по ней заскользили неряшливые разорванные облака. Пылающий диск солнца рассекал их без труда. Но вот из–за горизонта показался широкий с ярко–белой каймой бок громадной тучи. Эта туча выползала степенно и растекалась в разные стороны медленно. Солнце, небрежно отбрасывая пустяковые облака, на тучу поглядывало с тревогой и даже сделало безнадежную попытку рвануться куда–то в сторону, закатиться прежде срока за горизонт. Однако законы физики и астрономии были посильнее. Пришлось солнышку терпеливо на одном- месте поджидать коварного и грозного врага. Ветер взмыл с земли к небу, подбрасывая вверх вороха листьев, клочки бумаги и всяческую дребедень, то ли предостерегая солнце от опасности, то ли, напротив, торопя тучу побыстрее занавесить эту чадящую раскаленную линзу. В воздухе разлилось душное предвкушение дождя. Затрепетали, пытаясь заранее стряхнуть пыль, листья деревьев.

— Еще одно хорошее предзнаменование, — обрадовался Афиноген. — Такое же было князю Игорю.

— Не надо острить, — печально сказала Наташа. Ее напряженные нервы пощипывал сейчас любой пустяк. Одно слово, один неосторожный жест мог заставить ее броситься куда глаза глядят. Про кошек она, конечно, шутила, но не совсем от души. Неожиданная туча привела ее в трепет. Женщина, выросшая и воспитанная в двадцатом веке, во второй его сумасшедшей половине, начитанная и умная, искренне осуждавшая предрассудки, невежество и условности, Наташа ухитрилась сохранить в каком–то дальнем уголке сознания древний темный страх перед силами неведомого. Тот великий страх неразбуженного, мечущегося в потемках ума, который делал из женщин рабынь, кликуш и фанатичек. Перечитывая повести Гоголя, она дрожала от ужаса и потустороннего восторга. Ей выпадали сны, в которых она беседовала не с богом, но с каким–то высшим и необъятным существом, без очертания и образа, но густым и обволакивающим, как болотные испарения. С любимой подругой Светкой Дорошевич они часто гадали на картах, смеялись и все–таки с жадным любопытством вглядывались в предстоящие им бубновые или пиковые перемены.

— Ладно тебе, — успокоил Афиноген. — На пороге семейного счастья все становятся суеверными. Не бери в голову… Кстати, дай мне рублик или два. Мне надо сторожа наградить, который побег устроил.

Наташа безмолвно достала из сумочки трешку. Трезвость и житейская предусмотрительность жениха вконец испортили ей настроение. «Ему все равно, куда идти, — подумала она, — что в загс со мной, что выпить с друзьями. Он бесчувственный. Нет, он не бесчувственный, он меня не любит. Ну и пусть. Когда узнает, какая я буду преданная и заботливая жена, как я умею готовить и стирать, то полюбит. Обязательно полюбит… Не может быть иначе».

— Еще не поздно, — сказала она. — Не поздно попятиться. Ступай к себе в больницу, а я буду готовиться к экзаменам.

— Поздно, — возразил Афиноген. — После всего, что между нами было, я обязан жениться.

«Вот и отлично, — решила Наташа. — Пусть он издевается, пусть. Он не знает, какая я хитрая. Женщинам приходится хитрить, чтобы не упустить своего счастья. И я буду хитрить…»

У входа в загс под козырьком подъезда стоял одинокий фотограф Васька Шалай. Он был пьян и держал в одной руке кожаный портфель, в другой — ребрышко вяленого леща. Ребрышко он время от времени подносил ко рту, но не откусывал, подержав и понюхав, безвольно ронял руку вдоль туловища. Жизнь не баловала Ваську Шалая ни большими заработками, ни вниманием женщин. Фотографироваться люди у него остерегались, а федулинские невесты считали алкоголиком и избегали его ухаживаний. Долгие часы проводил он у загса, с упорством маньяка сторожил случайную жертву.

— Гроза собирается, — обратился он к подошедшим жениху и невесте, — хороший снимок может полу- литься, уверяю вас… Смеющиеся парень и девушка на фоне грозового неба. Любая газета с руками оторвет по высшей таксе.

Наташа вежливо задержалась, повернулась к фотографу. Этого было достаточно, чтобы Васька Шалай развернул сверхактивную и беспорядочную деятельность. Рябое лицо его, просветленное творческой мыслью, преобразилось.

— Художественный элемент, элемент… — забулькал он трясущимся голосом, пытаясь оттеснить обоих на проезжую часть улицы. — Счастливое совпадение. Вам повезло… Подержите закуску, будьте добры!

Афиноген быстро пришел в себя.

— Сейчас я тебя подержу, — пообещал он. — Вместе с твоим аппаратом. Вас потом не отличишь друг от друга.

Васька Шалай с совсем уж собачьей мольбой потянулся к Наташе.

— Ваша девушка понимает… Она хочет иметь память о счастливом дне. Вы же пришли подать заявление? Вы будете счастливы, поверьте. У меня большой опыт. Кому я предрешаю счастье, те могут быть спокойны за будущее. Я сужу по некоторым приметам… Вот сюда, пожалуйста! Сюда!

Суматошная речь, настырность и безобразный голос как раз были теми «художественными элементами», которые отпугивали от Васьки Шалая редких клиентов. Но ему никто никогда этого не объяснял. А сам онне- допетривал. Афиноген объяснил ему впервые: