Привет из ада

Обернувшись и заискивающе улыбаясь, попытался найти у своих спутников одобрение сказанному.

Те, отреагировали на шумный голос генерала ленивым кивком.

Один из них, дабы показать, что самым внимательным образом слушает и вникает в служебное рвение старого служаки, даже понимающее высморкался. Когда он пальцем прочищал ноздри, на запястье можно было прочитать идеологически выдержанную наколку "Я пакибаю иза бап. 1989".

Глазастому вертухаю Резуну такая откровенная поэзия понравилась. Однако он, как культурный человек вида не подал. Собственно, чему здесь удивляться? Практически у всех охраняемых им заключенных были подобные или очень похожие трогательные надписи.

По поводу дерьма, в до сих пор не убранном нужнике Резун с радостью и откровенно доложил начальству, что все это… есть, ни как нет… доказательства совершенного убийства. Трогать, которые, из-за приказа Краймондовича, до приезда начальства, не сметь и дышать на собранные в одном месте улики, было запрещено. Их необходимо было сохранить…

То да се…

До… Ре… Ми… Фа… Соль…

* * *

Генерал, присел на корточки, и с видом знатока стал пристально всматриваться в говно. Что он хотел там увидеть или постичь, издали было не разобрать. Потом, явно выбившись из сил, он устал изводить себя непродуктивным разглядыванием следа в неприятно пахнущей куче.

Изучающе посмотрел на свою ногу в итальянской, ручной работы и выделки, обувке. Ни к кому не обращаясь, находясь в тягостном раздумье и сомнении произнес:

— А ведь… Ну, бля, буду… Мой размерчик… Как есть, мой… Сорок пятый — папой клянусь… Батьку моего второй раз точно в таких сандаликах хоронили.

После сказанного, поверяя свою теорию аналогичной практикой, взял и поставил свою ногу в возможно единственный отчетливо видимый след. И удовлетворенно стряхивая с ноги приставшее дерьмо подытожил:

— Нет, размер, пожалуй — сорок второй, сорок третий… Точно… Не мой…

— Молодец генерал, мозгов у тебя выше кремлевской стены. — Обидно заржал один из сопровождавших его экскурсантов. По всему было видно, что у него были припасены еще и другие колкости и оскорбления.

— Насчет стены прикуси язык, умник, не ровен час ею и придавить может. — Предостерегающе зашипел, до сих пор молчащий тип со смазанной салом физиономией. Ни наколок, ни пыжиковой шапки на нем не было. Этот, служил хозяевам за что-то другое, деньгами не измеряемое.

Именно этот след, чуть не ставший яблоком раздора для ценителей и гурманов следственных мероприятий, сейчас и заливали гипсом следователи. Работали не жалея себя с энтузиазмом и огоньком.

— Надо бы и в выгребной яме пошуровать… — Как что-то само собой разумеющееся сообщил надзирающий прокурор Забалов. И как бы прислушиваясь к себе, к голосу надиктовывающему на внутренние антенны правильные слова, сообщил он уж что-то совсем интимное.

— Чует мое сердце, режущее орудие преступления там. Спокойненько лежит внизу, дожидается аквалангистов. Когда, это, мы его выудим оттуда…

Когда присутствующий здесь же Краймондович, увидел, как все члены следственной бригады согласно закивали головами, ему стало не по себе. Хотя, назвать его белоручкой ни как было нельзя. Язык просто не повернется.

В конце 80-х годов 20-ого века попал Краймондович на короткое время в Баку. Служил тогда срочную службу в ВДВ, в десантуре. Очутился в прекрасном и одном из самых красивых городов СССР не по своей, а по военной воле.

К сожалению, возможность посетить азербайджанскую столицу появилась именно тогда когда шли массовые убийства и резня мирного населения только иной, армянской национальности. Геноцид — провалиться бы ему в преисподнюю.

Видел он своими глазами результаты многовековой межнациональной дружбы народов Страны Советов, т. е. того, что азербайджанцы делали с армянскими женщинами и детьми. Видеть-то видел, а привыкнуть к такому так и не сумел.

Особенно ему запомнилась одна девушка, вернее девочка, лет двенадцати, еще совсем ребенок, лежащая мертвой у подъезда обычной типовой пятиэтажки. Со страшной гримасой боли на лице. У нее была вскрыта брюшная полость. Перед тем как вспороли, местное зверьё зверски ее насиловало, потом в половые органы забили бутылку из под шампанского и только после этого, по показаниям чудом выжившего младшего брата, ее живую консервным ножом распороли от грудной клетки и до лобковой кости. Все это сделали борцы за процветание и счастье своего народа, ревнители национальной культуры и расовой чистоты. Конечно не сами. Они относили себе к тонкой прослойке национальной интеллигенции. С их подачи под красивыми лозунгами освобождения и национального возрождения. При чем издевались, насиловали и терзали худенькое детское тельце не упыри из другой галактики. Нет. Это были соседи, живущие в этом же доме.

То есть за довольно короткую ближе к сорока годам жизнь удалось ему повидать много всякого. Но представить себе, как нормальный человек спокойно может забраться в выгребную яму полную человечьих экскрементов, причем сделать это добровольно и без принуждения, это представить ему было не под силу.

Он только на мгновение представил себе фантастическую картинку, некий абрис того, что кого-то из охраняемого контингента могли заставить туда нырнуть. Бунт в зоне, дай бог только в их одной, был бы обеспечен, как пить дать. А ведь после таких действий администрации может и весь регион забузить.

Стало понятно, что придется ему самому, в случае возникновения такой срочной нужды, находить это режущее холодное оружие.

Благо и таких и других железок на самый придирчивый выбор у него в сейфе валялось сколько душе угодно. Ради сохранения жизней и зеков и солдат, которые прибудут на подавление бунта, можно было пойти на должностной подлог и преступление.

ГЛАВА 24 Обычная тетрадь

Генерал со своими спутниками обустроились в кабинете начальника колонии. Сами стали вести допрос-опрос. Основной вопрос звучал по-школьному строго, как он часто звучит в классе рано утром перед началом занятий — где тетрадка. Обычная, общая тетрадь в клеточку. Но, судя по всему никто алгебру списывать не собирался. Тетрадку искали по другим причинам…

Долго бывшие двоечники-петеушники кричали, ругались и спорили. На закуску они потребовали вызвать из шизо Рысака-Коломийца. Есть они его не собирались, а вот расспросить о том, о сём очень даже желали.

Допрос шел в странной и необычной манере. Ни протоколов со стенографисткой, ни записей под диктофон ничего этого не было. Мата было много, много было и блатной фени.

Один из тех, кто сопровождал генерала, ботал на этом арго безукоризненно. Так хорошо, где-нибудь в академической среде или по учебникам и словарям выучить этот язык нельзя. Только непосредственное общение с его носителями давало знание и виртуозное владение языком. Больше всего вопросов, естественно касалось мифическо-таинственной тетрадки.

* * *

Коля Рысак просто взбеленился и чуть пеной не брызгал, что показывало его злость и недовольство. Мало того, что без повода сунули в штрафной изолятор так еще сволочи и спать не дают. Специалист по блатному новоязу, попросил генерала дать ему возможность поговорить с Рысаком с глазу на глаз.

Для этого странная парочка вышла в оперчасть.

Разбудив спящего и плохо соображающего Краймондовича, пришлось его выпроводить за пределы кабинета. Сами уселись друг напротив друга и повели хитрую беседу.