Привет из прошлого

– Надумаешь сигануть с крыши – не забудь написать, куда бабки прячешь. Порадуй друга.

– Был бы другом – порадовала бы. А так, перебьёшься.

– Да хватит вам! – встревает Дима, взявший в привычку нас разнимать. – Накатим и по домам, мне с утра с отцом на дачу ехать

– Я не пью.

– Сегодня пьёшь, – упрямится Стас, вынимая из-за пазухи бутылку водки и три пластиковых стаканчика. – Не заставляй меня вливать это в тебя насильно. Ты знаешь, я могу.

Знаю, но стаканчик беру не поэтому. Мне нужно заглушить хоть чем-то свой страх, выкрутить на ноль все чувства, чтоб продержаться эту жуткую ночь. Завтра будет немного проще. Должно быть.

Водка весь день пролежавшая в бардачке Жигулей Стаса тёплая. И вкус у неё настолько противный, что я едва справляюсь с тошнотой, пытаясь её проглотить. Меня тут же перегибает от рефлекторного кашля, и Дима прижимает меня лицом к своей груди, гладя по голове, как ребёнка.

– Стас, ей достаточно. У нас даже закусить нечем.

– Не вмешивайся, я знаю как лучше. Давай сюда её стаканчик.

Он снова разливает спиртное, мне ровно на один глоток, а себе с братом чуть больше.

– Пей.

Во второй раз я, по крайней мере, знаю чего ожидать. Вместе с горьковатой, обжигающей жидкостью по телу разливается странная согревающая заторможенность. Она переполняет меня, стекая влажными дорожками по щекам. Я ещё продолжаю воспринимать действительность, но медленно теряю способность анализировать и как-либо влиять на происходящее, а мысли своей неповоротливостью напоминают рой мух, дружно увязнувших в сиропе.

Братья тихо обсуждают дальнейшие действия. Дима предлагает временно залечь на дно. Стас соглашается и протягивает мне очередную порцию водки. Разговор не клеится даже после выпитого. Каждый думает о чём-то своём и, в конечном счете, мы полностью замолкаем. Я вяло отмечаю лёгкий дискомфорт в области спины и нащупываю стальную ручку от подъездной двери, о которую благополучно упиралась в течение последнего времени. Слегка пошатываясь, поворачиваюсь к ней лицом.

– Домой собралась? – Стас вдруг привлекает меня к себе, легко придерживая за поясницу. Я в ответ лишь киваю, не сумев себя уломать на что-то большее. – Я проведу.

– Стас, не надо, – неожиданно твёрдо встревает Дима. – Её квартира на первом, сама справится.

– Не лезь, – раздражённо огрызается Стас, зыркнув в сторону брата убийственным взглядом. – Подожди в машине.

– Стас, не будь мудаком. Я вас вдвоём всё равно не оставлю. Пошли.

– Димас, скройся, пока я тебе не вмазал!

– Опять торчков своих привела, подстилка привокзальная? – на шум, с балкона второго этажа близоруко щурясь, выглянула Вера, моя соседка, продавщица с местного рынка. Голос у неё зычный, весь дом на раз перебудит. Вдруг, кто не успел полюбоваться свидетельством моей распущенности. – Мало тебе одного, сразу двоих в дом тащишь. В конец стыд потеряла, нимфоманка чёртова!

– Ещё слово вякнешь, мы и тебя навестим, – развязно ухмыляется ей Стас, нехотя отстраняясь и просовывая большие пальцы за пояс потёртых джинсов.

– Ты мне ещё поговори, шпана немытая! Думаете управы на вас нет?

– Что на этот раз? Помоями окатишь? – вступает в перепалку Дима, метко зашвыривая опустевшую бутылку в урну. – Чего ты к ней вообще прицепилась? Зависть душит?

Соседка смачно материт разгорячённых водкой братьев, и под звуки назревающей ссоры я тихонько скрываюсь за дверью. Парням не в первой с ней грызться, сами разберутся. С тех пор как Верин муж, ушёл от неё к своей бывшей студентке, она меня не особо жалует, будто это я его увела. Хотя поговаривают, мы с той чем-то похожи. Ага, принадлежностью к женскому роду и сравнительно одинаковым возрастом. А Стас… он бывает напористым, но силой меня брать не станет, пусть и недолюбливает. При должном желании моя хлипкая входная дверь, не стала бы ему преградой.

От выпитого на пустой желудок меня так кроет, что боюсь свалиться, не дойдя до кровати. Уже лёжа в ней, замечаю крупные слёзы продолжающие капать с подбородка. Всхлипнув, стягиваю с головы огненно-рыжий парик и пытаюсь стереть им мокрые подтёки. Безуспешно. Сон тоже никак не идёт. Постепенно хмельной дурман развеивается, и боль снова таранит нутро безысходностью.

Сегодня из-за меня умер человек. Его мутнеющий взгляд и последние слова, зовущие меня вымышленным именем, мерещатся повсюду. Я реву навзрыд, стараясь заглушить изломанный агонией голос, который не смолкая треплет подсознание. Как жить с этим дальше ума не приложу.

Снова одна, посреди чужой квартиры, в которой нет ничего моего, на самой окраине густонаселённого города, что глух к моему одиночеству и даже бескрайний небосвод равнодушен к моим слезам, раз я до сих пор молю его о самой обычной семье. Я согласна на любую: нищую, проблемную, неблагополучную. Лишь бы было кому от души пожелать "доброе утро ", или спросить "ты завтракал?". Разве я много прошу? Заботиться о родном человеке и быть кому-то небезразличной. Не как источник наживы или кукла для постельных утех, а стать по-настоящему нужной. Я так устала от одиночества, что впору шагнуть с крыши, да только в аду меня тоже никто не ждёт.

Глава 3

Антон

Я уничтожу эту тварь. Буду ломать, пока она не оглохнет от хруста собственных костей. Я доберусь до неё. Непременно доберусь, и когда это случится, она пожалеет, что не загнулась той ночью с ним рядом.

Звук моросящего дождя сводит с ума. Перестук капель разбивающихся о крышку гроба разжигает во мне пламя, которое как я думал, навсегда угасло. Она причастна к смерти Егора, эта лживая девка с сайта знакомств. Нутром чувствую, без её участия здесь не обошлось, и если мерзавка действительно окажется виновной, мой огонь получит её в жертву… или сожрёт меня.

– Антош, прими мои соболезнования, – сочувствующе шепчет пожилая, сгорбившаяся женщина, его двоюродная тётя.

Слабо киваю, до боли стискивая зубы. Столько знакомых и товарищей при жизни были рядом, а в последний путь его провожают от силы десяток скорбящих. Обидно. На ум так и просятся слова Лермонтова: "Делить веселье – все готовы – Никто не хочет грусть делить", вот уж воистину…

Хмуро смотрю на убитого горем Саню и сжимаю крепче кулаки. Парень выглядит так, что его впору рядом с братом положить. Его подавленный вид немного остужает мой гнев. Нужно сохранять ясную голову, чтоб поддержать его, не дав в конец расклеиться. Хотя у самого сердце так сильно ноет от боли и потери, что охота опустить его в яму вместе с другом, лишь бы избавится от стылой пустоты в его недрах.

И ноги, предательницы, подкашиваются под грузом взвалившегося несчастья. Нелепо будет выглядеть, если я поддамся чувствам и рухну на колени, воя от жрущей мозг несправедливости. Нелепо и недостойно его светлой памяти. Так что я мысленно даю себе пинка и продолжаю стоять неподвижно, упрямо уставившись на лакированный гроб из красного дерева. Растерянный. Расколотый на жалкие "до" и "после". Ни на грамм не готовый с ним проститься.

Буквально на днях мы втроём строили планы на будущее, поддразнивали друг друга, шутили. До сих пор в ушах стоят отголоски его раскатистого смеха. Теперь же мы с Сашей стоим плечом к плечу и беспомощно смотрим, как тело Егора опускают в сырую землю, а после вздрагиваем от глухого стука глинистых комьев о деревянную крышку. Егор просто хотел жить. Хотел немного человеческого счастья. Светлого. Непорочного. Он был хорошим человеком, хоть и слыл чудаком. У него были на то свои, мало кому известные причины, и никто не понимал его так хорошо, как я. Даже родной брат.