Привыкнуть друг к другу можно и без слов это совсем не долго

Лили и Дани (Перевод М. Ивановой)

Давай как будто ты болеешь, говорит Лили каждое утро. Как будто ты сломала ногу и тебе нужно в больницу. Дани лежит на спине, бледная и серьезная, и вытягивает ногу вверх. Лили вставляет в уши трубки стетоскопа, прослушивает Дани и с важным видом кивает. Все будет хорошо, говорит она успокаивающе, нужно немножко потерпеть. Дани пытается подняться, но Лили снова укладывает ее на пол — что я тебе сказала. Сегодня, как обычно по утрам, она приносит одеяло и целый арсенал шприцев, укутывает Дани до кончика носа и раскладывает инструменты для операции. Дани закрывает глаза и складывает руки под одеялом. Что ты там делаешь, строго спрашивает Лили. Я молюсь своему ангелу, говорит Дани. Ладно, говорит Лили.

Все время, пока Анна работает в группе, Лили и Дани играют в одну и ту же игру. Сиделка бросает взгляд на эту операционную и одобрительно кивает девочке, исполняющей роль врача. Иногда ей приходится принести воды или марлевых бинтов, когда у Дани никак не остановить кровь. Не знаю, говорит Анна сиделке, хорошо ли это, все время одно и то же. Сиделка успокаивает Анну. Наоборот, говорит она, детям это необходимо, но однажды утром, заболев, она не приходит, и Анне все нужно делать одной, Анна становится на колени возле укрытой одеялом Дани и спрашивает ее: может, поиграем в кубики. Дани не открывает глаза и только молча отрицательно качает головой. Или давай возьмем зверей, весело говорит Анна и засучивает рукава. Можно построить ферму. Уходи, говорит Лили и тянет Анну в сторону, у Дани кровь идет, ты что, не видишь.

На улице газоны сверкают свежей зеленью. Анна знает, что воздух пахнет землей и слабым солнцем, но окна должны быть закрыты, она забыла из-за кого, но кто-то может простудиться. Она смотрит на улицу и чувствует, что вокруг нее болезнь. Я сделаю тебе укольчик, слышит она, как Лили обращается к Дани, будет немножко щипать. Вы хоть разок поменяйтесь, говорит Анна и идет к постели больной. Ведь и Дани может побыть врачом, не все же ей лежать здесь на операционном столе, правда же. Она стягивает с Дани одеяло и берет шприц из рук Лили. Что ты делаешь, кричит Лили, сейчас же отдай обратно. Пусть его возьмет Дани, говорит Анна, а ты можешь ложиться, теперь ты болеешь. Лили упрямится: я вообще не болею, смотри, и она указывает на приспособления для ходьбы на ногах Дани, это она больна, она не может ходить. А ты, говорит Анна и стучит по защитной каске на голове у Лили, ты-то тоже не совсем здорова.

Она сразу чувствует, что говорит что-то не то. Лили и Дани уставились на нее. Она краснеет и отступает: играйте, как хотите, бормочет она и садится с горящим лицом в читальный уголок, где Тилль грызет детскую книжку из картона. Она отбирает у него книжку, но Тилль продолжает жевать. Его нижняя челюсть медленно жует как бы сама по себе, а Анна в это время подпирает подбородок руками и слушает, продолжается ли игра у Лили и Дани. Но вокруг все стихло.

На протяжении двух дней врачебная сумка лежит нетронутой. Лили и Дани молча сидят возле Тилля в читальном уголке и листают книги. Анна помогает детям качаться на качелях, пеленать и мастерить, так и не решаясь извиниться. Потом у Лили случается приступ, и она ложится в больницу, а когда возвращается, у Дани обнаруживают инфекцию. Когда же наконец через неделю все снова в сборе, Анна отпрашивается на полдня, надевает туфли и бежит в заросли травы, которая выпирает поверх забора прямо за школой и буйно разрослась на дорожках. Она бежит, не глядя под ноги, до тех пор, пока не становится больно дышать, сильная, живая боль, которая знакома только здоровым людям, тем, кто может бежать, пока не прошибет пот.

Во время бега она растопыривает пальцы на руках и достает пятками до зада, а потом чуть было не спотыкается, а когда человек спотыкается, это тоже своего рода подарок природы, ведь с собственным телом можно совладать и с помощью пары шагов привести его в нормальное состояние.

Она бежит мимо помойки, там старик в грязной одежде ковыряет палкой в мусорном бачке, он почти всегда там стоит, и иногда она с ним разговаривает, он даже знает, как ее зовут, и называет ее фройляйн Анна. Фройляйн Анна, вы приносите с собой солнце, всегда говорит он, даже когда моросит дождь, после чего они немного болтают. Сегодня Анна быстро пробегает мимо помойки, уголком глаза видит, как старик поднимает свою палку, без сомнения, он ее зовет, но сегодня она не может задерживаться, ей хочется добежать до центра, купить себе что-нибудь из одежды или сережки, что-нибудь бесполезное, дорогое, а может, выпить кофе, может, с кем-то увидеться.

Ни разу не остановившись, она успевает добежать до торгового квартала и покупает в первом же магазине светло-зеленую футболку, а потная рубашка, в которой она бежала, исчезает в пластиковом пакете. В булочной она покупает булочку с корицей и апельсиновый сок, обессиленно облокачивается на подоконник, жует и пьет, она вливает сок в свой открытый рот, как в воронку.

Когда на следующий день она открывает дверь, все головы поднимаются, словно явился нежданный гость. Она высоко заколола волосы, чтобы было лучше видно серьги в ушах. Твоя кофта похожа на газон, говорит кто-то. Сиделка хихикает, ну, это весна наталкивает на такие ассоциации. Ясное дело, резко обрывает ее Анна, но вообще-то весна не вчера наступила. Здесь слишком жарко, открой окно. Анна, предупреждает сиделка, ты что, забыла, что Наоми часто болеет воспалением легких. Анна сморит в сторону Наоми, худой и остроносой девочки, размахивающей руками. А, ну да, говорит она, извините. Я забыла.

Она оглядывается так, будто давно здесь не была.

Из соседней комнаты она слышит, как по-деловому разговаривают Лили и Дани. Итак, ты больна, говорит Лили, ты сломала руку. Доктор, я сломала руку, стонет Дани. Значит, нам нужно, довольно вздыхает Лили, значит, нам в любом случае нужно набраться терпения.

ГЕОРГ (Перевод А. Кабисова)

1. Много тьмы и свет

Двенадцатого августа тысяча девятьсот шестьдесят пятого года родился Георг. Его мать лежала в подсобном помещении больницы Святого Антония, потому что все родильные залы были заняты, и ждала, когда за ней кто-нибудь придет. Она ждала всю ночь, ее дважды рвало в какое-то ведро, наконец, когда схватки стали невыносимыми, она на четвереньках выползла в коридор. Там ее, скорчившуюся на линолеуме, нашла уборщица, которая шла за чистящим средством и мыльным раствором, чтобы оттереть следы ночных родов. Вместе с ночной медсестрой Дорис, которая уже собиралась переодеваться и с явной неохотой снова надела белый халат, она погрузила Биргит Н. на каталку и привезла ее в родильный зал.

Оказалось, там уже были свободные места, и Биргит Н. давно могла бы улечься на свежезастеленную койку, но схватки были такими сильными, что ей было не до того, к тому же завотделением доктор Монат и все дежурные медсестры совершенно забыли про нее. Дежурная сестра Дорис торопилась обратно в ординаторскую по уважительной причине, ее больная мать лежала дома одна в ожидании Дорис и окончания ночи. Я скажу врачу, пообещала Дорис, уже на ходу снова расстегивая халат.

Уборщица, которая сама произвела на свет четверых детей, чувствовала себя ответственной за Биргит Н. Она села на край кровати, хотя ей нельзя было находиться в родильном зале во время родов, взяла Биргит Н. за руку и пробормотала: ах ты, бедняжка. Биргит Н. стонала сдавленно и монотонно, сжимая чужие пальцы, ее ночная рубашка насквозь пропиталась потом. Когда она стала тяжело дышать и метаться по узкой койке, уборщица быстро поискала глазами доктора и, к своему удовлетворению, убедилась, что он не мог ее слышать.

Давай, бедняжка, мы справимся, сказала она, ты только поднатужься хорошенько, и при первом утреннем обходе родильных залов дежурная сестра Фрида увидела Биргит Н. в лужице крови, под спиной подушка, голова склонилась на плечо уборщицы, в руках крохотный ребенок с головой баклажанного цвета.

Этот цвет удивил его отца, Руди Н., когда он впервые увидел ребенка через стеклянную перегородку отделения для грудничков. Он так удивился, что забыл рассмотреть лицо ребенка. Он увидел маленькое тельце в белых пеленках, которое медленно изгибалось в руках медсестры, увидел голову в чепчике, сквозь который была видна фиолетовая кожа, и подумал, не ушибся ли ребенок, а медсестра, кивнув напоследок, уже скрылась за дверью. Руди Н., который почти не спал в ту ночь и не позавтракал, почувствовал нарастающий страх и постучал в стекло, сначала осторожно, потом кулаком, но двери за стеклом так и не открылись, а в коридоре было пусто. Руди Н. посмотрел на свои покрасневшие кулаки и решил выпить кофе перед работой, а в обеденный перерыв посмотреть на лицо ребенка.

Пока он стоял у вокзального киоска и размешивал в кофе четыре кусочка сахара, чтобы успокоить нервы и отметить рождение ребенка с фиолетовой головой, у которого еще не было имени, Биргит Н. лежала на свежезастеленной больничной койке и плакала. Перед этим она пожевала булочку с повидлом и приняла витамины, она тоже не могла вспомнить лицо ребенка, она помнила только сильную руку уборщицы. Доктор Монат зашил ее, хотя никаких разрывов не было.

Мы всегда так делаем, сказал он ей, чтобы ничего не воспалилось.