Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками

– Ого, – удивленно произносит он. – С рождеством Христовым. Слышите, как звенят колокольчики? – Хэб трясет носком, полным четвертаков. – Притормозите-ка, мореходы. Без разрешения кататься запрещено.

После случая с Оливией все дети на острове могут кататься на санках, только прослушав четырнадцатичасовой курс безопасности на море. Кроме того, они должны быть в шлемах и спасательных жилетах и подписать кучу всяких условий. Хэб трясет перед нами бланком разрешения. Воллоу берет его, говорит «спасибо» и сминает в своем здоровом кулачище.

– Одну минуточку… – чешет за ухом Хэб. – Я… я вас не узнал, ребята. Извините, но вам я не могу давать санки. Скоро стемнеет, а вы не проходили инструктажа по безопасности.

Воллоу подходит к санкам и сталкивает одни из них в воду. Он выбрал самые прочные, двухместные, ярко-красного цвета. Еще он берет пару весел, чтобы мы могли грести против течения. Потом смотрит на Хэба:

– Мы забираем санки на всю ночь – сегодня, завтра и ежедневно, пока не вернутся наши родители. Мы будем брать их, пока не найдем Оливию. – Брат делает паузу. – За это мы заплатим тебе триста семьдесят шесть долларов наличными.

Эта сумма точно совпадает с пенсионным пособием бабушки.

Хэб молча берет пачку денег и, пересчитав послюнявленным пальцем, прячет под свой колпак. Подождав, пока мы залезем в панцирь, он говорит:

– Вот что, ребята. Вы должны вернуть эти санки, пока не рассвело. Иначе я звоню в береговую охрану.

Каждый раз мы заплываем все дальше. Ночами здесь масса падающих звезд, прямо целые галактические стада. Промчавшись по небу, они весело уходят в небытие. Мне они чем-то напоминают леммингов, скатывающихся с астрального утеса. Мы постепенно огибаем остров, взяв за точку отсчета кладбище кораблей. Я плыву вдоль берега, а Воллоу следует за мной в крабьем панцире, отмечая наш путь на карте. Крестиком он помечает все места, где Оливии нет. Продвигаемся мы медленно. Я не очень опытный пловец и каждые пятнадцать минут подгребаю к брату.

– А что мы будем делать, когда ее найдем? – спрашиваю я.

Мы ищем Оливию уже третью ночь. За это время обогнули половину острова и добрались до песчаной отмели рядом с отелем «Миска и койка». Лицо Воллоу освещает луч маяка, нацелившего на нас свой циклопический глаз. Его свет выхватывает нас из темноты, которая от этого становится только страшнее.

– Что мы будем с ней делать, Воллоу?

Последнее время этот вопрос все сильнее мучает меня. Предположим, мы находим Пещеру светлячков, в которой действительно обитает призрак Оливии. И что дальше? Мы загоняем его, как джинна, в бутылку? Или посещаем по выходным? Я представляю, как субботними ночами мы топчемся в сырой пещере и поем колыбельную тому, что осталось от Оливии, и внутренне содрогаюсь.

– К чему ты клонишь? – мрачнеет Воллоу. – Мы спасем ее. Сохраним ее, ну, или память о ней.

– А как именно ты собираешься это делать?

– Пока не знаю, братишка!

Воллоу озабоченно хмурит брови. Он явно не думал о том, что будет дальше.

– Ну… мы посадим ее в аквариум.

– В аквариум? – усмехаюсь я. – А потом что? Купишь ей детский бассейн?

Похоже, мы чего-то недодумали. А если у призрака Оливии нет глаз? Или носа? А если у нее в черепе поселился электрический угорь, заставляющий светиться ее глазницы потусторонним светом?

Воллоу грозно смотрит на меня.

– Намерен свалить, братишка? Она ведь твоя сестра. Хочешь сказать, что боишься своей маленькой сестренки? И поменьше напрягайся насчет того, что мы будем с ней делать. Сначала ее нужно найти.

Я молчу, но в голове у меня продолжают крутиться мысли. Миновало уже два года. А если все, что произошло с Оливией, давно вознеслось к небесам, к темному нагромождению облаков? Затем пролилось дождем, опять испарилось и пролилось на землю? И Оливия растеклась по всем рекам, деревьям и грязным городам мира? А здесь остался лишь ил и наше глупое желание найти ее. Только вот искать нечего: от нашей сестры не осталось вообще ничего.

На четвертую ночь поисков я натыкаюсь на целый выводок призрачных детишек. Они плывут прямо на меня, опутанные водорослями, безглазая мешанина рук, ног и волос. Я в панике выскакиваю из воды, и сердце у меня громко стучит.

– Воллоу! – кричу я, залезая в санки. – Я только что видел… я… нет, с меня хватит, я больше не могу. Теперь ты суй голову в воду и врезайся в мертвых малолеток. Пусть Оливия сама нас ищет.

– Успокойся, это лишь мусор, – произносит Воллоу, тыкая в сторону океана веслом.

Он выуживает из воды грязную кучу салфеток, куриных хрящей и рыжих щетинистых водорослей, намотавшихся на какую-то пластиковую тару.

– Видишь?

Забившись в угол панциря, я тупо гляжу на черную воду. Я-то знаю, что видел.

Эти очки становятся для меня каким-то Божьим наказанием, одним из изощренных мучительств, которые встречаешь в греческих мифах. Я вот думаю, насколько все было бы проще и приятнее, если бы они были волшебными и позволяли видеть невидимое. Ну, например, я бы мог читать послания, написанные чернилами каракатицы, или проникать взглядом сквозь купальники бразильских девчонок. Но тут эти мысли прерывает Воллоу, макая меня в воду. А потом опять и опять.

– Давай, смотри, – недовольно ворчит он, вытирая мокрое лицо.

На пятую ночь я вижу плезиозавра. Он похож на неонового бегемота, который, как вялая комета, скользит в воде. У меня возникает первобытное ощущение чего-то знакомого, будто оживает когда-то виденный сон. С неторопливой птичьей грацией он приближается ко мне. Длиннющая шея изгибается, как буква S, а ящерообразное тело размером не уступает бабушкиному буфету. Призрачные лапы переливаются всеми цветами радуги. Я пытаюсь отплыть подальше, но он слишком большой, чтобы я мог уклониться от столкновения. Плавник этого Левиафана полосует мое тело, и в животе у меня загорается знакомый холодный свет. А в голове вдруг всплывают строчки из учебника, правда, не помню, из какого: «Некоторые доисторические существа до сих пор обитают под водой».

Я просыпаюсь, когда начинается гроза. Вероятно, я заснул в крабьем панцире. Темная пена облаков озаряется голубым потусторонним светом. Воллоу стоит на носу нашей посудины. При свете молний видны его сверкающие зубы и темные провалы глазниц. Словно кто-то снова и снова делает рентгеновские снимки горя.

– Я просто хочу попросить у нее прощения, – тихо произносит Воллоу.

Он не видит, что я проснулся, и разговаривает сам с собой, а может, с океаном. В его голосе нет ни тени страха. И я вдруг понимаю, что таким замечательным братом, как Воллоу, я уже никогда не стану.

Мы обогнули почти весь остров. Через четверть часа вернемся на кладбище кораблей. Господь милосерден. Завтра приезжают родители, и можно будет с чувством выполненного долга заняться компьютерными играми, ощущая себя сухим и безупречным. Маяк вдруг выхватывает из темноты скалистый обрыв, который мы не заметили раньше. По воде прыгают белые блестки света.

– Ты видел? Это здесь! – взволнованно восклицает Воллоу. – Это то самое место!

– Прекрасно.

Дальше мы плывем молча. Я гребу с обреченным видом приговоренного к галерам. Течение относит нас назад, однако мы продвигаемся к цели. Я молюсь, чтобы скалы оказались скопищем низких облаков или сплошным камнем без всяких там пещер. Но выясняется, что в них много дыр. Сначала я вздыхаю с облегчением – все они такие маленькие, что в них не заплывет даже столь мелкая рыбешка, как Оливия. Воллоу судорожно шарит взглядом по камням.