Признайся
Шрифт:
– Это лучше, чем за бывших сотрудниц и новых подружек.
Он делает паузу, касается губами своего бокала, наблюдая, как я делаю глоток. Когда я заканчиваю, он усмехается и тоже делает глоток.
Я ставлю бокал на стол, что-то мягкое касается моей ноги. Моя первоначальная реакция - закричать, и это именно то, что сейчас происходит.
Или, по-моему, шум, вырывающийся из моего рта больше похож на визг.
В любом случае, я поднимаю ноги и смотрю вниз, чтобы увидеть, как черный, длинношерстный кот трется о стул, на котором я сижу. Сразу же опускаю ноги на пол и нагибаюсь, чтобы взять кота.
Я не знаю,
– Как зовут твоего кота?
Оуэн протягивает руку и запускает пальцы кошке в загривок.
– Оуэн.
Я сразу же начинаю смеяться над шуткой, но выражение его лица остается невозмутимым. Я смеюсь еще несколько секунд и останавливаюсь, увидев, что он собирается поддержать мое веселье.
– Ты назвал свою кошку в честь себя? Серьезно?
Он смотрит на меня, и я вижу, как играет маленькая улыбка в уголке его рта. Он пожимает плечами, почти стыдливо.
– Она напоминает мне себя.
Я снова смеюсь.
– Она? Ты назвал самку кошки - Оуэн?
Он смотрит на кошку по имени Оуэн и продолжает гладить ее, в то время как она сидит у меня на руках.
– Тс-с, - укоряет он тихо.
– Она понимает тебя. Ты зародишь в ней комплекс.
Словно он прав, и она действительно слышит, как я высмеиваю ее имя, кошка Оуэн выпрыгивает из моих рук и приземляется на пол. Она исчезает за баром, и я заставляю себя стереть улыбку со своего лица.
Мне нравится, что он назвал кошку своим именем. Но кто так делает?
Ставлю локоть на стойку и кладу подбородок на руку.
– Так что же я должна сделать для тебя сегодня вечером, ОБожеМой?
Оуэн качает головой, берет бутылку вина и помещает ее в холодильник.
– Начни с того, чтобы никогда не обращаться ко мне так. После того, как ты с этим согласишься, я коротко расскажу тебе о том, что вот-вот произойдет.
Мне немного неловко, но его, кажется, это позабавило.
– Идет.
– Прежде всего, - начинает он, наклоняясь через стойку.
– Сколько тебе лет?
– Недостаточно взрослая, чтобы пить вино.
И делаю еще один глоток.
– Оппа, - говорит он сухо.
– Чем ты занимаешься? Учишься в колледже?
Он кладет подбородок в ладонь и ждет ответа на свои вопросы.
– Как эти вопросы готовят меня к сегодняшней работе?
Он улыбается. Его улыбка исключительно приятна, особенно в сопровождении нескольких глотков вина. Он кивает и выпрямляется.
Взяв бокал из моей руки, он ставит его обратно на стойку.
– Следуй за мной, Оберн Мейсон Рид.
Я делаю то, что он просит, потому что за 100 долларов в час буду делать практически все, что угодно.
Ну, почти все.
Когда мы спускаемся снова на первый этаж, он отходит в центр комнаты, поднимает руки и делает полный оборот по кругу. Я следую за его взглядом по комнате, охватывая простор комнаты.
То, как падает освещение - это то, что в первую очередь бросается в глаза. Каждый источник света фокусируется на живописи, украшающей совершенно белые стены студии, притягивая свое внимание только к картинам и больше ни к чему другому.
Правда,
там действительно нет ничего другого. Белые потолок и стены, отполированный бетонный пол и картины.Это одновременно и просто, и подавляюще.
– Это моя студия.
Он делает паузу и указывает на живопись.
– Это искусство.
Он указывает на прилавок с другой стороны комнаты.
– А здесь ты проведешь основную часть времени. Я буду работать в зале, а ты оформлять покупки. По большей части - это все.
Он объясняет все это так небрежно, будто каждый вполне может создать нечто такого же масштаба. Он кладет руки на бедра и ждет, когда я впитаю информацию.
– Сколько тебе лет?
– спрашиваю его.
Сузив глаза, и он опускает голову, прежде чем отвести взгляд.
– Двадцать один, - говорит он так, будто возраст смущает его.
Будто ему не нравится, что он такой молодой и уже имеет успешную карьеру.
Я думала, он намного старше. Его глаза не похожи на глаза двадцатиоднолетнего парня. Они темные и глубокие, и у меня появляется внезапное желание окунуться в их глубины, чтобы увидеть все то, что видит он.
Я поворачиваюсь и перемещаю свое внимание на картины. Иду к той, что ближе всего ко мне, и с каждым шагом убеждаюсь в таланте, скрывающемся за кистью. Подхожу к той, что поближе, и у меня перехватывает дыхание.
Она грустная, захватывающая и красивая одновременно. Картина о женщине, которую, кажется, охватывают и любовь, и стыд, и каждую промежуточную эмоцию.
– Что ты используешь, помимо акриловых красок?
– спрашиваю я, делая шаг ближе.
Я вожу пальцем по холсту и слышу его приближающиеся шаги. Он останавливается рядом со мной, но я долго не могу оторвать глаз от картины, чтобы оглянуться на него.
– Я использую много разных средств, от акрила для распыления краски. Зависит от того, что я рисую.
Мои глаза замечают прикрепленный к стене листок бумаги рядом с живописью. Вчитываюсь в слова, написанные на нем.
Иногда мне кажется легче умереть, чем быть его матерью.
Я прикасаюсь к бумаге, а затем смотрю на картину.
– Признание?
Я поворачиваюсь к нему, его веселая улыбка исчезла. Руки плотно сложены на груди, подбородок опущен. Он смотрит на меня, нервно ждет моей реакции.
– Да, - односложно отвечает он.
Я смотрю в окно, на бумажки, покрывающие стекло. Мой взгляд двигается по комнате, охватывая все картины и я замечаю полоски бумаги, прикрепленные к стене рядом с каждой.
– Это все признания?
– произношу я в страхе.
– Они от реальных людей? Людей, которых ты знаешь?
Он качает головой и идет в сторону входной двери.
– Они все анонимны. Люди кидают свои признания в отверстие вон там, а я использую некоторые из них, как вдохновение для моего искусства.
Я иду к следующей картине и читаю исповедь, прежде чем посмотреть на ее интерпретацию.
Я никогда не позволяю никому увидеть себя без макияжа. Мой самый большой страх - то, как я буду выглядеть на своих похоронах. Я почти уверена, что буду кремирована, потому что моя неуверенность сидит во мне так глубоко, что будет преследовать меня и в загробной жизни. Спасибо тебе за это, мама.