Призрак Мими

– Напишите название школы прописными буквами, – посоветовал Моррис авторитетным тоном, столь естественно звучащим в годину испытаний. – Можете указать, что занятия начнутся в июле. Мы к тому времени должны быть готовы. Кстати, буду признателен, если вы созовете всех вниз на завтрак и затопите камин в аудитории. Я вернусь через десять минут.

Он съездил в Квинто, купил два десятка круассанов, пачку кофе, молоко, сахар, масло и джем. И уже собирался ехать обратно, как вдруг в голову пришла потрясающая, великодушная идея, каким он никогда не мог противиться. Он вылез из машины, дошел до местной табачной лавки и спросил блок самых лучших сигарет. «Не для меня, как вы понимаете», – счел необходимым объяснить он, поскольку даже мысль, что его могут принять за курильщика, была невыносима. Курение отвратительно. Вялая молоденькая продавщица, однако, проявила полное равнодушие к пристрастиям Морриса. Она залезла на стул и потянулась на верхнюю полку, открывая взору что-то вроде тонкой комбинашки, на которую был небрежно накинут шерстяной жакетик. Люди, подумал Моррис, так привыкли к порочности и бесстыдству… он, например, мог бы сейчас запросто протянуть руку и взять один из тех мерзких порнографических журналов, которыми здесь торгуют (на самом деле он бы никогда не решился на такое) или даже заявить лавочнице, что он серийный убийца, и это бы ее ничуть не шокировало. Что еще ждать от людей в ее возрасте? Достоинство дается потом и кровью, non fortuna sed labor..

Через четверть часа, когда все бедолаги собрались у чадящего камина, пили кофе с молоком, заедая круассанами, и курили «Филип Моррис», он объяснил, что теперь вся ответственность за фирму переходит к нему. Потому они немедленно возвращаются на работу, на сей раз – вполне официально. Им выправят бумаги, за них будут платить налоги и прочие отчисления, и у них будут контракты, составленные по профсоюзным стандартам. Так что, если вести себя как следует, у них появится уверенность в будущем.

Небрежно присев на край огромной столешницы, как наставник, снисходящий до воспитанников со своих высот, Моррис завершил свою речь. Наступившая тишина была поистине трогательной. Отчаяние на худых лицах, черных и просто смуглых, сменилось слабыми улыбками с оттенком недоверия. Они так свыклись с неприятностями, что не могли поверить своей удаче, ниспославшей им покровителя.

– Постоянная работа, – повторил он.

Похоже, убийство Бобо было не только справедливым, но попросту необходимым делом. Если его арестуют, это станет настоящим преступлением против межрасовой гармонии.

После недолгой паузы Кваме спросил:

– А если вернется синьор Позенато?

Люди закивали и забормотали, а Моррис подумал, какой у него замечательный сообщник. И пообещал разобраться с любыми проблемами.

– Полиция сейчас разрабатывает версию, что его убили Азедин и Фарук.

Это далось ему без малейшего труда.

Однако Форбс, сидевший бочком у камина и сонно глядевший в огонь, неожиданно встрепенулся и живо возразил:

– Но это же просто смешно!

– Не знаю, не знаю… – протянул Моррис с легким раздражением.

– Фарук такой славный мальчик, он бы ни за что…

– Ну, если на то пошло, – бесцеремонно перебил его Моррис, – я бы раньше никогда не подумал, что он извращенец, да еще подставляет задницу на столе у босса.

Форбс потрясенно умолк.

– И раз они ненормальные, – настаивал Моррис, – то наверняка способны на любую подлость, разве нет? Я совсем не удивлюсь, если узнаю, что Бобо убили именно они. Жаль только, что мы их взяли сюда и не выгнали раньше, после истории с туалетом.

Форбс судорожно открыл рот, но так и не решился возразить. В выцветших глазах был тоскливый упрек. В конце концов он буркнул что-то на своей латыни, но никто – его, естественно, не понял. А Моррис уже продолжал тронную речь, хватаясь за нее как за соломинку, чтобы не рухнуть в самый неподходящий момент под тяжестью отвратительных подробностей. Он вспомнил раковых больных, которые исцелялись чудесным образом, обретя цель в жизни, и для этого взбирались на Килиманджаро или открывали в Бухаресте приют для детей-инвалидов.

– С сегодняшнего дня, – он повысил голос, – я возглавляю фирму «Вина Тревизан», и до тех пор, пока она имеет прибыли, я вам гарантирую достойную работу. Что касается деталей, вы в любом случае остаетесь на Вилла-Каритас до конца марта. Потом произойдут большие перемены, вы получите гражданство и должны будете занять достойное место в итальянском обществе.

При упоминании перемен лицо Форбса смягчилось. Чернокожие и балканцы были поражены.

– Так нынче вечером на работу, идет? Нужно выполнять условия контракта. – Грузовик «Доруэйз» в крайнем случае подождет до утра. – Кроме того… – Моррис заколебался. Когда он заговорил снова, его голос звучал мягче и доверительнее. – Кроме того, хочу поделиться с вами приятной новостью. Моя жена Паола сказала сегодня утром, что ожидает нашего первенца.

Форбс опередил всех:

– О, дружище, я так рад за вас!

– Отличные новости, босс! – закричал Кваме. Остальные пробормотали что-то себе под нос, сидя по-турецки на каменном полу в прокуренной комнате. Но Моррис и не думал настаивать на формальных поздравлениях (хотя сам в подобном случае не заставил бы себя ждать).

– Кваме, прошу за мной, – сказал он решительно и, почти по-военному развернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

Надо было послать факс в Англию. Надо было поговорить с дневной сменой, привести в порядок бумаги, подбить все балансы, уладить последние детали завтрашних похорон. Наконец-то Моррис был официально занятым человеком.

* * *

Глава девятнадцатая

В завещании только и говорилось, что все имущество синьоры Луизы Тревизан должно быть разделено поровну между дочерьми, которые будут живы на момент ее кончины, и что она желает быть погребенной в семейном склепе рядом с дорогим супругом Витторио и незабвенной дочерью Массиминой.

Да и можно ли было ожидать иного?

Моррис сложил два листа, на которых была записана последняя воля, и поднял исполненный печали взгляд. Антонелла сидела, пряча лицо в ладони, на антикварном стуле за стеклянным столом, за которым они так безмятежно обедали всего два дня назад. Старикашка-священник, любитель собирать ношеную одежду, стоял рядом и довольно неловко – при его-то профессиональном опыте – держал руку страдалицы. Кваме застыл, выпрямившись, как пальма, у розовой оштукатуренной стены: ни дать ни взять варварская скульптура из тех, что приобрели такую популярность у «мыслящих» буржуа. Надо думать, для них это что-то вроде изгнания бесов и одновременно – реверанс чуждому миру, который страдает на экранах телевизоров и угрожает сытому покою на улицах.

Пока Моррис мог размышлять о чем-то отвлеченном и изящном, ему не было нужды считать себя только незадачливым преступником. Перед ним была тяжелая задача – вечно приходится делать не только необходимое, но и кое-что сверх того.

– Я полагаю, раз похороны завтра с утра, семейный склеп должны отворить уже сегодня?

Антонелла вновь расплакалась. Перед нею лежала стопка свежих номеров «Христианской семьи», которые она, как видно, обязалась разносить по другим домам богатого поселка. Антонелла зарылась в журналы лицом и дрожала.

Подошел священник, неслышно ступая по гранитным плитам пола.

– Бедняжка очень расстроена, – шепнул он Моррису. – Только что приходила полиция и задала несколько неприятных вопросов.

– Как это – неприятных? – Моррису даже не пришлось изображать беспокойство.

– Насчет того, почему муж отсутствовал дома ночью.

– А… – он понимающе кивнул, искренне посочувствовав Антонелле.

В каком-то смысле он сделал для нее доброе дело, избавив от мерзкого Бобо, который вдобавок ко всему трахал заводскую шлюшку с животной кличкой. «Твоя Цуцу»!

– Да-да, понимаю. Просто кому-то ведь приходится думать и о практической стороне. Я, к сожалению, совсем не знаю, как здесь устроены похоронные дела, то есть, что берут на себя родные, а что – кладбищенская администрация.

Священник отвел его к окну, откуда открывался вид, призванный возмещать богачам тяготы их жизни: ультрамариновый бассейн, живые изгороди из лаванды и розмарина, трогательные садовые скульптуры посреди зелени, а вдалеке – дорога, вьющаяся по холмам к прекрасным башням и звонницам города: Санта-Анастазия-иль-Дуомо, Ла-Торре-деи-Ламберти. Такой вид мог бы искусить самого Христа, подумал Моррис, живи Он в наше время.