Призрак музыки

– А что, если фотографию бабке подсунули, чтобы поставить под сомнение результаты опознания? – внезапно предположил Сергей. – Я сразу-то не подумал, но ведь могло быть и так.

– Могло. Но больно сомнительно.

– Почему сомнительно?

– Ну а где гарантия, что мы эту фотографию найдем? Романовой стало плохо – этого предвидеть не мог никто. Ты поехал к ней за вещами – это было мое решение, мое личное. И твое, кстати, тоже. Ты ведь мог не согласиться, ты не обязан это делать, и мы, как положено в таких случаях, обращаемся к работникам дэза, передаем им ключи и обязываем оказать помощь жильцу. Но мы так не сделали, и это тоже невозможно было спрогнозировать. И потом, фотография лежала не на видном месте, и нет никаких гарантий, что ее вообще нашли бы. Нет, Сережа, с подбрасыванием улики у тебя не выходит.

– Нет, выходит, – заупрямился Зарубин. – Я сегодня нашел фотографию случайно, на это вообще не было рассчитано. Но ее подбросили, чтобы мы ее нашли, только при других обстоятельствах. Вот смотрите. Романова выступает свидетелем и опознает Дударева. Опознает правильно, она его действительно видела возле квартиры Кости Вяткина. А потом нам подбрасывают информацию о том, что баба Клава замешана в чем-то некрасивом или даже преступном, и дают нам такие основания, что вам, Борис Витальевич, ничего не остается, кроме как провести у нее обыск. А вот и фотография – тут как здесь. И вина Дударева мгновенно ставится под сомнение. Красиво?

– Ничего, – согласился Гмыря, – симпатично. Нет, Серега, не годишься ты в следователи, тебе кино надо снимать детективное. Фантазия у тебя – высший класс. Значит, так, работайте бабульку, выясняйте все, что можно, в частности, проверяй и свое дикое предположение. У кого были ключи от квартиры, кто мог подбросить фотографию, кто вхож в дом и пользуется доверием настолько, что хозяйка оставляет его одного в комнате. Сколько времени нужно, чтобы поднять диван и засунуть фотографию среди вещей?

Сергей задумался, мысленно повторяя собственные движения, которые проделывал сегодня.

– Ну… если на диване ничего нет такого, что нужно предварительно снимать, то секунд восемь-десять. Но он скрипит, Борис Витальевич. Его слышно на всю квартиру, он старенький уже.

– А Романова у нас не глуховата?

– Вроде нет. Слышит хорошо.

– Значит, либо кто-то с ключами, либо кто-то очень доверенный, кто остается в квартире один. Ищи, юноша, дерзай. Версия у тебя мудреная, но красивая. Мне нравится. А знаешь почему?

– Почему? Я вообще-то догадываюсь, но вы лучше сами скажите.

– Не потому, что нежно тебя люблю. А потому, что очень не люблю господина Дударева. Ну не нравится он мне! Ну подозреваю я его, и с каждым днем мои подозрения все крепче и мощнее. Понимаешь?

– Понимаю, – усмехнулся Зарубин. – Очень вас понимаю, Борис Витальевич. Он мне самому не нравится. Может, я как раз от этой нелюбви к нему и придумал свою версию.

– Вот и умница, – умиротворенно вздохнул Гмыря. – Иди работай. Мы с тобой в первый раз вместе работаем, но чует мое сердце, не в последний. Будь молодцом.

– Буду.

* * *

Адрес Центра защиты от стресса был указан на визитной карточке, которую Артем Кипиани отдал Насте, но найти саму организацию оказалось непросто. Насте пришлось обойти вдоль и поперек целый квартал, пока она наконец не нашла нужную дверь. Сразу за дверью простирался длинный коридор, залитый светом из комнат. Двери здесь, по-видимому, не запирали. Настя заглянула в первую же комнату. Там сидела приятного вида женщина в очках и что-то писала в толстой тетради.

– Простите, это Центр защиты от стресса? – негромко спросила Настя. Женщина выглядела такой увлеченной своим делом, что страшно было напугать ее неожиданными звуками.

Женщина тут же подняла голову и приветливо посмотрела на Настю.

– Да. Я вас слушаю.

– Я ищу Вадима.

– Вадима? – переспросила женщина.

– К сожалению, я не знаю его фамилии, он молодой, худощавый, в очках с сильными стеклами.

– Это Вадим Сокольников. Пройдите по коридору до конца, комната справа. Он там занимается с малышами.

– Неужели у малышей тоже бывают стрессы? – с интересом спросила Настя.

– Еще какие. И чаще, чем у взрослых. Они же маленькие совсем, – женщина улыбнулась, – они пока еще не умеют справляться с тем, что нам, взрослым, кажется сущей ерундой и с чем мы справляемся легко и по десять раз в день. Я вам только один пример приведу: детишки, которых лет в девять-десять привозят в Москву из сельской местности или маленьких городов, где нет многоэтажных домов. А они боятся ездить в лифте. И боятся переходить дорогу. Для них каждый перекресток и каждая поездка в лифте – это такой стресс! Они и признаться стесняются, и помощи попросить стесняются, и боятся почти до обморока, и очень быстро это все накапливается и выливается в разные болячки. Заикание, хронические недомогания, отставание в школе.

Настя прошла в направлении, указанном женщиной, и обнаружила Вадима в компании десятерых детишек лет семи-восьми. Дверь этой комнаты, как и всех других, тоже была открытой, и Настя остановилась на пороге, с любопытством прислушиваясь к происходящему. Ребятишки сидели на стульях, а один из них стоял рядом с худощавым молодым человеком в очках с толстыми стеклами и что-то громко рассказывал.

– Итак, Алешенька, расскажи нам, что ты вчера делал.

– У-уроки, – коротко, но с миной обстоятельности ответствовал крошечный человечек.

– У тебя все получалось?

– Н-нет, я н-не м-м-мог выуч-чить стих-х-хотв-ворение.

– И как ты поступил?

– Я пок-качался нем-м-множко.

– Ну-ка покажи нам, как ты это сделал.

Рыжий Алеша вытянул руки, которые почти сразу же стали плавно двигаться вперед и назад. Сделав несколько движений, он опустил руки и начал покачиваться из стороны в сторону. Лицо его при этом приобрело выражение глубокой задумчивости и отрешенности.

– А теперь, Алешенька, расскажи нам с самого начала, что вчера произошло, – ласково попросил Вадим.

– Я делал уроки. Не мог выучить стихотворение. Нам задали стихотворение выучить, а я никак не мог запомнить… Вот… Ну я покачался немножко и потом быстро его выучил. Оно как будто само запомнилось.

Настя решила, что у нее галлюцинации. Мальчик говорил совершенно гладко, заикание исчезло бесследно. Но она не бредила.

– Ну-ка, ребята, скажите, Алеша заикается? – тут же отреагировал Вадим.

– Не-е-ет, – дружно протянули дети.

– А раньше заикался?

– Да-а-а!

«С ума сойти! – подумала Настя. – Ведь сколько раз мне объясняли, что заикание является следствием внутреннего напряжения. Именно поэтому оно пропадает, когда человек с удовольствием поет. Удовольствие – враг напряжения. Мальчику помогли сбросить напряжение – и он совершенно нормально разговаривает. Никогда бы не поверила, если бы не увидела своими глазами».